Почему молодым педагогам сложно работать в государственной системе музыкальных школ и они предпочитают давать частные уроки? Мы поговорили об этом с концертмейстером Еленой, которая проработала в «музыкалках» три года и уволилась, потому что поняла: детям там не прививают любовь к музыке, а отбивают ее.
«Ты что, тупой? Я кому только что объясняла?»
Я два года работала в государственных музыкальных школах, и причин, по которым я навсегда ушла из этой системы, было несколько. Первая заключалась в том, что в какой-то момент мне стало сложно закрывать глаза на то, каким образом строились отношения преподавателей с детьми. Я была концертмейстером — аккомпанировала (чаще всего на фортепиано) детям, которые поют или играют на инструменте, поэтому часто бывала на уроках других преподавателей. И я видела, что, когда у учителя появлялась возможность унизить ребенка, он ею, как правило, пользовался. И еще одна очень распространенная история — противоречивые установки: сначала учитель говорит одно, а потом — совершенно противоположное, чем совершенно сбивает ребенка с толку.
Вот, например, идет урок пения. Мальчик поет. Преподаватель его останавливает и говорит: «Вот что ты сейчас так поешь? У тебя болит что-то? Если что-то не так, ты мне сразу говори. Если непонятно, я всегда помогу и подскажу». Он стоит глазками моргает и отвечает: «Хорошо, ладно». И буквально через двадцать минут, на том же уроке, он спрашивает: «А вы можете мне этот момент еще раз объяснить?» И получает в ответ: «Ты что, тупой? Я только что кому объясняла? Ты что, не слушал стоял? Стоял в окно смотрел?»
Однажды при мне учительница отругала девочку за неподготовленное домашнее задание. Потом я встретила эту девочку в туалете и спросила: «Ну что такое, почему ты не занималась?» И она ответила:
«У меня фигурное катание в субботу и воскресенье по 5 часов плюс школа и бассейн. Я не успеваю поесть»
Она рассказала, что у нее даже начала идти кровь из носа — видимо, от этого напряжения. И в какой-то момент мне стало так жалко этих детей — с них спрашивают как со взрослых, которые ходят на работу. Но ведь это просто ребенок, он пришел в музыкальную школу, чтобы научиться петь или играть на гитаре.
У всех детей разные музыкальные способности, семьи, загруженность. Но преподаватели никогда не спрашивают, почему ребенок не выучил — сразу переходят к обвинениям. То есть уже в начале урока ребенку объявляют, что он в чем-то виноват. И ждут, что у него сохранится желание заниматься.
Кажется, что в нынешней системе музыкального образования у детей вообще нет права на ошибку. Любая ошибка — это недопустимо, ужасно. И они ругают этих бедных детей, часто даже не объясняя, что сделано не так и как это можно было исправить.
А я поняла, что ребенку можно дать установку на то, что ошибки будут, это нормально, и мы вместе будем их исправлять. Сейчас я даю частные уроки, и с учетом этого понимания процесс идет гораздо проще — совсем другой эмоциональный фон.
Каждый день я приходила на работу, поднималась на второй этаж, и из каждого кабинета доносилось: «Бестолочь! Чего ты не понимаешь?» Может быть, это только в нашем городе, но вообще мне кажется, что это общая тенденция.
План по конкурсам
Отдельная история — разного рода музыкальные конкурсы и концерты, в которых необходимо было участвовать, несмотря ни на что. В одной из школ к нам приходили и говорили: «В воскресенье будет концерт в Доме творчества. Нужно три номера. От вас — один». И неважно, что это воскресенье, а мы не готовились. Попробуй откажись. Часто эта честь выпадала молодым педагогам, которые не могли отказаться. В свои выходные езжайте и выступайте. У каждой музыкальной школы есть план по конкурсам, который нужно выполнить.
Если руководство не выставляет своих детей, к нему возникают вопросы: «Чем вы там вообще занимаетесь?» С одной стороны, участвовать в конкурсах не обязательно, а с другой — требуют. Это странно.
Екатерина Калачикова, декан факультета управления социокультурными проектами Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинка):
Конкурсная система не может быть основной целью обучения. Но, к сожалению, долгие годы она, а именно число дипломов учеников педагога, была основой оценки труда преподавателя — это и было причиной огромного количества музыкальных конкурсов очень разного качества, каждый из которых выдавал свой диплом. Преподаватели становились заложниками системы педагогической аттестации, а ученики были вынуждены участвовать в конкурсах вопреки желаниям и возможностям.
Поэтому с Дирекцией образовательных программ (Екатерина была руководителем Дирекции образовательных программ при Департаменте культуры Москвы. — Прим. ред.) мы со своей стороны много работали над системой аттестации московских преподавателей, чтобы конкурсы занимали очень небольшую долю в оценке труда педагогов — всего 2 балла из 100 возможных. И неважно, 100 дипломов или только один, количество баллов неизменно.
Это создает ситуацию, в которой преподавателям становится важно не научить детей владеть инструментом, а поучаствовать в максимальном количестве конкурсов и заработать как можно больше званий. Плюс всем нужно постоянно заполнять какое-то бесконечное количество журналов и документов — и этим приходится заниматься либо прямо во время урока, либо в нерабочее время.
В целом история с соревнованиями в музыке кажется мне какой-то не совсем здоровой. В спорте, наверное, то же самое в каком-то смысле. Одно дело — когда ребенок занимается, учит что-то для себя и выступает на школьном концерте, потому что захотел. И играет в теплой комфортной атмосфере для своих близких, которые пришли его послушать. Другое дело, когда он вынужден выходить на сцену, смотреть на выступления других детей, сравнивать себя с ними, переживать, что окажется хуже.
Ребенку постоянно дают противоречивые установки
Одна из моих преподавательниц в музыкальном колледже любила говорить так: «Вот я, когда занималась, с огромным удовольствием читала ноты с листа, мне всегда было так интересно, что же будет дальше», — или еще что-то в этом роде: «Я, я, я — я такая молодец». Эти истории меня никогда не мотивировали. Наоборот — я чувствовала, что со мной что-то не так: я недостаточно занимаюсь, я бесталанная, у меня нет способностей. Потом я сдаю экзамен на пять, и та же преподавательница говорит: «Вот, ты молодец, талантливая». А на следующем уроке снова: «Вот я занималась, а ты ничего не можешь». Это довольно распространенная ситуация — когда ребенок не понимает, хорошо он играет или плохо. Потому что ему постоянно дают противоречивые установки.
Но вопрос, с кем на самом деле что-то не так, с тобой или с ними со всеми —мы учимся задавать себе только в более-менее взрослом возрасте. Ребенок же всегда принимает такие слова на свой счет. Поэтому мне всегда было жалко детей, которых ругали ни за что. Часто было так, что преподаватель куда-то выходил, а я успокаивала их сама. Говорила, что все в порядке, просто преподаватель не в духе или что-то еще.
Я не могла смотреть, как страдают дети, потому что слишком хорошо помнила себя на их месте. И не захотела дальше поддерживать эту систему, понимая, что сама ее изменить не смогу.
Оставаясь в системе, я как бы выказываю ей свою лояльность и поддержку. Но мне неприятно было осознавать, что я — одна из тех, кто ее создает. Конечно, речь не идет обо всех педагогах. На последнем месте работы была инструменталистка, которая горела своим предметом и рассказывала о нем детям на детском языке — например, объясняла, как сыграть пиццикато, через сказки.
И это так, как должно быть, а не «играй штрих такой-то» — дети не понимают этого, им скучно. Есть классные преподаватели, которые в этой системе существуют обособленно. Они одновременно в ней, но сохраняют себя. Я не знаю, где они берут силы. Я так не смогла — может, из-за какого-то обостренного чувства справедливости. Мне хотелось, чтобы все правильно работали, а одна я не могла: мне было сложно.
Екатерина Калачикова, декан факультета управления социокультурными проектами Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинка):
Я много лет изучаю разные подходы к творческому образованию и считаю, что системность, которая есть в российских школах искусств, является их неоспоримым достоинством. Потому что именно это позволяет достигать действительно больших результатов. С другой стороны, у нас есть большие проблемы с устаревшими способами и методиками преподавания. И проблема эта усугубляется тем, что ребенок, поступивший в музыкальную школу, обязан проводить там минимум 6 часов в неделю. Получается, что, если ребенку не повезло с преподавателем, он, часто сталкиваясь с неэффективной методологией, должен гарантированно испытывать стресс по 6 часов в неделю. В лучшем случае это время, потраченное зря. А в худшем — время, в течение которого можно на всю жизнь возненавидеть классическую музыку.
С другой стороны, ни в одной стране мира нет такого, чтобы государство бесплатно предоставляло детям возможность учиться и теории музыки, и игре на инструменте, то есть специальности. Но музыкальное образование, методология которого почти не изменилась со времен СССР, нерелевантно современным детям, многим из которых хочется изучать, например, саунд-дизайн.
У нас же почему-то современное противопоставляется традиционному. Хотя во всех мировых консерваториях — в Венской, в Парижской — современные направления вполне гармонично соседствуют с академической музыкой. И нигде этого антагонизма нет, что есть гетто классической музыки или живописи, а есть гетто дизайна и электронщиков. На самом деле эти направления прекрасно друг с другом уживаются и друг друга обогащают. А самое главное — это позволяет жить традиции, но не консервирует ее, а делает востребованной у подростков.
И в этом смысле очень жаль, когда возникает дискурс, как будто, чтобы сохранить пласт нашей выдающейся культуры, Петра Ильича Чайковского или Сергея Васильевича Рахманинова, мы будто бы должны убить всё, что является современным и развивается в иных творческих областях. Поэтому мы стараемся разными способами донести до людей, что современное и традиционное может и должно жить вместе и рождать новые проекты и новых звёзд в современной культуре. Ведь и Рахманинов, и Чайковский, и Бах тоже были очень современными для своего времени музыкантами.
Фото: Shutterstock / Noam Armonn
УЧИТЕЛЯ
Не раны от крышки инструмента, а раны, нанесенные словами. Педагог Гнесинки — о проблемах музыкальных школ. … и о том, почему дети так не любят сольфеджио
РАЗБОР
«Нынешняя модель преподавания создаёт условия для насилия над учениками — в том числе и сексуального». Монолог учителя о злоупотреблении властью и созависимых отношениях
ТЕСТ
Прима, секунда, а дальше что? Тест: помните ли вы, чему учили в музыкальной школе
