Как я пыталась научить своих детей русскому языку в Лаосе, а потом в Испании
Вырастить ребёнка-билингва — мечта многих родителей. Кажется, это решит примерно все проблемы в будущем: от учёбы в университете до поиска работы и партнёра. Но что делать, если в семье разговаривают на трёх языках, а живёте вы то в Лаосе, то в Каталонии? И простые схемы не работают.
После окончания педагогического университета в Москве я уехала за границу. Сначала в Европу, потом в Азию. Я не искала русских знакомых, я не скучала по родной речи. Мне нравилось растворяться в новом языке, думать на нём. На работе я говорила на английском, моя лучшая подруга была из Австралии, а квартиру я снимала вместе с итальянцами. Когда я встретила будущего мужа, к английскому на работе прибавился французский дома.
Мне нравилось, что сегодня я в Дублине, завтра в Гренобле, а послезавтра вообще во Вьентьяне, про существование которого мало кто знает.
Именно так я и хотела жить. Я завидовала сама себе. И то, что я начала забывать русские слова и использовать несколько нелепые фразы в телефонных разговорах с родителями (потому что я переводила их в голове с французского), я считала забавным.
Я не читала, не писала и практически не говорила по-русски много лет.
Как всё началось
Всё изменилось с рождением моей дочери Софьи. Я поняла, насколько важен для меня мой родной язык, и что только на нём я и хочу общаться со своим ребёнком.
В то время мы жили в Лаосе. Когда-то эта страна в Юго-Восточной Азии была французской колонией, а потом Советский Союз взял ее под своё крыло.
Отголоски французского и советского периода причудливо переплетались в Лаосе с буддийской культурой.
На прекрасном доме в колониальном стиле мог висеть красный флаг с серпом и молотом, а рядом стоять старенькая «Волга».
Юные пионеры (пионерскую организацию в Лаосе никто не отменял) в красных и почему-то синих галстуках могли весело играть в футбол с не менее юными буддийскими монахами в оранжевых одеяниях. Или вместе смотреть на экран мобильного телефона и что-то оживленно обсуждать.
В сельской местности были огромные территории, где не было электричества, а босые дети шли пешком километры в школу. Большинство из них, немного научившись читать и писать, бросали учёбу, чтобы помогать родителям выращивать рис.
А в столице Лаоса Вьентьяне можно было видеть четырнадцатилетних подростков, непрерывно говорящих в золотые айфоны последний модели, которые приезжали на огромных лексусах в свои элитные школы. За рулем. В этих школах им преподавали иностранные учителя. Одним из таких преподавателей была я. Но это уже другая история.
Советский Союз в своё время очень помогал своему младшему азиатскому брату, но это были дела давно минувших дней. Русские ушли, построив на прощание больницу и цирк. Сейчас в Лаосе живет очень мало наших соотечественников.
Нет, тут тоже, конечно, было посольство России, где за высоким забором на огромной территории жили загадочной жизнью суровые и мужественные русские дипломаты и их семьи.
Очень много раз я пыталась проникнуть в этот мир, чтобы найти русских друзей своим детям
Но все мои попытки разбивались об лёд в глазах посольских работников и их жён. В конце концов я поняла, что многие годы невербально (просто выражением лиц) пытались донести до меня все эти люди: нам туда нельзя. У них там всё только для своих.
Мне было ясно, что если я хочу, чтобы мои дети говорили по-русски, все придётся взять в свои руки.
От пыла до апатии
Я закончила факультет дошкольной педагогики и психологии. Мы очень серьёзно изучали общую и детскую психологию, развитие речи детей. У нас был курс педиатрии, логопедии, мы много занимались разными методиками преподавания русского языка и билингвизмом.
У меня был большой опыт работы в разных учебных заведениях, в том числе и в международном двуязычном детском саду Монтессори. Я была готова использовать все свои знания и взялась за обучение своей дочки Софьи с большим энтузиазмом.
Я сделала сотни карточек по системе Монтессори и превратила её комнату в большое наглядное пособие: яркие красочные буквы и цифры окружали мою дочь со всех сторон, переходя в непрерывный поток около её кровати.
Я сделала для неё календарь, где с помощью соломинок мы отсчитывали дни. Когда у нас набиралось семь соломинок, мы перевязывали их резинкой, чтобы Соня поняла концепт недели. Соломинки-недели затем скреплялись другой резинкой в месяца и хранились в прозрачном пластиковом стаканчике. Естественно, что мы многократно считали с ней каждую соломинку: первая, вторая…тридцать первая!
Я придумала для неё мантры: «поооооонедельник, втоооооооорник, среееееда…» и «яяяяяяяянварь, феееееевраль, маааарт…», которые мы читали нараспев, как буддийские монахи в соседнем с нашим домом храме.
Первое, что видела моя бедная девочка, когда она просыпалась утром, было не голубое небо, а её имя, написанное огромными розовыми буквами на стене напротив. Остальные стены были украшены полками, на которых стояли книги на русском, английском и французском языках. На самом видном месте, естественно, были стихи Барто и Маршака, сказки Пушкина и прочая литература, привозимая раз в год чемоданами из Москвы. Строгий минимум, необходимый для гармоничного развития русско-французского ребёнка из Лаоса.
Кто знает, куда бы завёл меня мой педагогический пыл, если бы, когда Соне было два года, у неё не родился младший брат, а ещё через два года младшая сестра.
Когда у меня появился третий ребёнок (а самому старшему только-только исполнилось четыре года), в моей жизни произошла глобальная переоценка ценностей. То, что казалось очень важным вчера, стало казаться несущественным сегодня. Например, чёткое произношение моими детьми окончаний слов с соблюдением согласования по родам, падежам и временам. Наоборот, моей мечтой было, чтобы все они поскорей замолчали, а в доме воцарилась бы тишина.
В течение нескольких последующих лет я ставила перед собой только три задачи: всех накормить, уложить спать и постараться отдохнуть самой.
Развитием русского языка моей дочери Софьи занимались в основном Лунтик с Вупсенем и Пупсенем
Буквы и цифры на стенах её комнаты смотрели на меня с молчаливым укором. В пластиковом стакане больше не было соломинок.
В редкие минуты осознанности (когда кормление очередного младенца уже закончено, а памперс ещё чистый) я спрашивала себя: когда мы читали с Соней книжку по-русски в последний раз? На этой неделе? В этом месяце? И никогда не могла с уверенностью ответить себе на этот вопрос.
Но моё чувство вины исчезло, когда моя дочь сказала мне как-то: «Сегодня в мультфильме Лунтик пошёл на пруд, а там рос камыш». Услышав слово «камыш» из уст своего «иностранного» ребёнка, я поняла, что у неё не так уж всё и плохо с русским языком. Я, наконец, успокоилась и отпустила ситуацию.
Мои дети ходили во французский садик и в английскую школу. У них появилось много друзей, говорящих на этих языках. Общение с маленькими резвыми австралийцами и смешливыми французами вытеснило все наши с Лунтиком усилия сохранить русский дома. Понимая его, мои малыши предпочитали отвечать мне по-французски. Или по-английски. В зависимости от настроения. Иногда, видимо, жалея меня, они разбавляли свою речь русскими словами.
Я понимала, что нельзя объять необъятное, и мне грех жаловаться. Замечательно, что мои дети свободно и без акцента говорят на таких важных языках. Тем более, что я чувствовала — русский от нас не уйдёт. Дети подрастали, и мой педагогический пыл, загнанный в угол хронической усталостью и дремавший всё это время как вулкан, начинал просыпаться.
Как я нашла баланс и открыла свою школу
Несколько лет спустя наша семья переехала в Испанию. Мы поселились в небольшом городке рядом с Барселоной.
Мы с мужем решили не травмировать детей новым языком и отдали их в британскую школу. Школ, где обучают на испанском, здесь нет. Жаждущая независимости Каталония обязывает школы преподавать на каталанском, а на испанский здесь отводится три часа в неделю, как на любой иностранный язык. При этом местные дети между собой говорят практически всегда на испанском.
Как только мои ребята немного привыкли к новой школе, я стала задумываться об уроках русского языка для них. В Барселоне есть много русских школ, открытых по субботам. Я посетила нескольких из них, но ни одна не пришлась мне по душе. К тому же надо было рано выезжать из дома, а лишний час сна в выходные — это очень важно для детей. И просто жизненно необходимо для их родителей.
Я познакомилась с другими мамами, которые были в такой же ситуации, как и я.
Взвесив все за и против, мы решили открыть свою школу. Для нас самым главным было, чтобы дети получали удовольствие от русского языка
Первое занятие в нашей школе прошло полтора года назад. Было два учителя (я была одним из них) и девять учеников, из них четверо — наши дети.
Сейчас число учеников приближается к пятидесяти. Мы отмечаем русские праздники, проводим концерты и спектакли.
Мои дети обожают свою русскую школу. Они научились читать и писать, стали говорить по-русски дома.
Соня свободно оперирует такими понятиями, как «крутой рюкзак» и «классные фломастеры», а также объясняет мне, что лучше говорить «ластик», а не «стиралка». Что, я считаю, неплохо для ребенка, который никогда не жил в России.
Мой сын перестал спрашивать у наших русских знакомых: «Do you speak English or French?» и научился читать за один день (может быть потому, что поток карточек с русскими буквами был перенаправлен к его кровати).
Моя младшая дочка, для которой самым простым языком общения всегда был английский, вдруг прекрасно заговорила по-русски и променяла любимую подружку-ирландку на Рому, Машу и Владиславу.
Каждое субботнее утро, приходя в русскую школу, я вспоминаю розовые буквы «Софья» на стене, камыш на пруду из мультфильма про Лунтика и высокий забор посольства России в Лаосе, который пытался встать преградой на пути моих детей к родному языку. Они преодолели это препятствие. А, значит, преодолеют и все следующие.
Фото: Shutterstock (Olga Kovalenko)
