«Сегодняшняя ошибка может стать завтрашней нормой»
«Сегодняшняя ошибка может стать завтрашней нормой»
Русский язык деградирует — об этом переживают все, кроме лингвистов, которые почему-то спокойны и лишь посмеиваются. Член-корреспондент РАН Владимир Плунгян в лекции «Портится ли русский язык?» в рамках проекта «Грамотные понедельники» рассказал, что лингвисты думают об изменениях языка и кто на самом деле его портит. «Мел» законспектировал основные тезисы.
На первый взгляд кажется, что предмета для разговора нет — ясно же, что русский язык портится, и это непоправимая катастрофа. Между тем разговоры о порче языка сопровождают человечество на протяжении всей истории. Это касается не только русского языка: и китайцы, и японцы, и древние египтяне, и особенно французы всегда любили порассуждать о том, что язык становится не тот, что раньше. Получается, всё время, пока существует человечество, язык портится. Так когда же он был хорош? Получается, что никогда. Или что всё не так однозначно.
Что мы подразумеваем, когда говорим «язык портится»
Обычно, говоря о порче языка, подразумевают, что раньше он был лучше, а теперь стал хуже. Мол, все вокруг начинают говорить «вклЮчит» вместо правильного «включИт», пить кофе среднего рода и жить «в Строгино». Хуже того — люди перестают употреблять хорошие и всем нам известные слова и начинают использовать жаргонизмы и заимствования.
Заимствования — вот самая частая жалоба. При этом в пример приводят подростковый интернет-сленг «го», «гамать» и «зарегаться», а сами совершенно спокойно рассказывают, как делают инвестиции, проводят мониторинги и учатся маркетингу. А ведь все эти слова -заимствованные. Даже ставшие привычными в финансовой сфере «рынок», «компания», «банк» — это тоже изначально иностранные слова, самое старое из которых, «рынок», пришло из польского и образовано от немецкого корня rinc — площадь. «Финансы» — заимствование из французского, «компания» и «банк» — из итальянского. Даже слово «деньги», появившееся в XIII веке, не наше: казахское «тенге» и русское «деньга» — это потомки одного и того же тюркского слова.
Выходит, раньше с заимствованиями дела обстояли не лучше, чем сейчас. Может, всё-таки то, что сейчас происходит с русским языком, — не катастрофа, а естественный процесс? И лингвисты относятся к этому спокойно вовсе не потому, что им всё равно — просто они больше знают. Не только о том, что происходит с языком сейчас, а ещё о том, что происходило с языком раньше, об изменениях правил и норм.
Что такое норма
Владеть языком — по сути, это значит знать слова и уметь их ставить рядом с друг другом по определённым правилам. Носители языка этими правилами владеют бессознательно. А эти правила, между прочим, очень сложны.
Владимир Плунгян: «Все знают, что русский глагол обладает двумя формами вида: совершенный и несовершенный — „делать“, „сделать“. И мы их употребляем, не задумываясь, а попробуйте объяснить иностранцу вот такой нюанс. Услышать „пожалуйста, проходите и садитесь“ (несовершенный вид) гораздо приятнее, чем „пройдите и сядьте“ (совершенный вид). Казалось бы, давайте зафиксируем это как правило. Но есть и ровно противоположный пример: „возьмите ручку и распишитесь“ (совершенный) звучит вежливее, чем „берите ручку и расписывайтесь“ (несовершенный)».
В разных контекстах мы говорим по-разному, и нет никакого объяснения, почему иногда совершенный вид выглядит вежливее, чем несовершенный. Тем не менее правила в этой системе есть.
При этом на разных территориях, в разных диалектах, у разных поколений, даже у мужчин и женщин язык разный — это называется языковая вариативность, которая есть в любом языке. Это не значит, что правил нет — просто их много, и они разные.
Когда из этих правил какие-то выбирают и объявляют образцом — это и есть норма. Язык — это явление природы, а норма — дело рук человека. Мы выбираем один из множества вариантов и принимаем его за стандарт, потому что так удобно. А затем действуют социальные механизмы. Мы убеждаем себя, что вот норма — это хорошо, а отклонение плохо. Мы поощряем тех, кто пользуется нормой, то есть говорит правильно, а остальных подвергаем преследованию. Возможно, 90% ныне живущих людей говорят «звОнит» и «вклЮчит», но мы уверены, что они неправы, потому что норма предписывает говорить «звонИт» и «включИт».
Владимир Плунгян: «Нам часто приходится слышать сочетание „платить за проезд“. Так говорят многие люди, для которых русский язык — родной. Но норма — „оплатить проезд“, так как по правилам переходному глаголу предлог не нужен. С точки зрения языка эти варианты равноправны, а норма говорит, что второй — лучше. На самом деле слова „лучше“ или „хуже“ тут неуместны. В норме нет ничего сакрального. Это просто наше решение. Из-за того, что мы так договорились, остальные варианты никуда не делись. Норма ничего не запрещает. Недавно всех повеселила идея создать лингвистическую полицию, но язык — не та область, которую можно регулировать запретами. Это бессмысленно и глупо».
Когда язык меняется, он не портится — он просто становится другим
Язык меняется с течением времени. Меняются лексика, грамматика, правила языка. Это происходит непрерывно — уже завтра русский язык будет не таким, как сегодня. Норма обычно отстает, но её тоже приходится рано или поздно менять — это и делают лингвисты. Обычно людям не нравится, когда язык становится не таким, как они привыкли говорить. Но когда лето сменяется зимой, мы не говорим, что лето портится, — просто приходит другое время года. Изменения приводят к появлению другого языка, который не лучше и не хуже.
Посмотрим на то, как менялся русский язык на протяжении веков.
XII век. Поучение Владимира Мономаха
«А се в Чернигове деял есм: конь диких своима рукама связал есмь в пушах 10 и 20 живых конь, а кроме того же по Роси ездя имал есм своима рукама теже кони дикие. Тура мя 2 метала на розех и с конем, олень мя один бол, а 2 лоси, один ногами топтал, а другый рогома бол, вепрь ми на бедре мечь оттял, медведь ми у колена подклада укусил, лютый зверь скочил ко мне на бедры и конь со мною поверже; и Бог неврежена мя сблюде».
Это русский язык. Даже просто понять, о чём речь, сегодняшнему читателю нелегко. Перевести слово за словом у неподготовленного человека вряд ли получится. В XII веке русский язык был совсем другим: у него другая грамматика, другие формы местоимений, глаголов, числительных, форма множественного числа.
XV век. «Хождение за три моря» Афанасия Никитина
«И пошли есмя в Дербенть, заплакавши, двема суды: в одном судне посол Асанбег, да тезикы, да русаков нас десеть головами; а в другом судне шесть москвич, да шесть тверич, да коровы, да кормъ нашь. А въстала фуртовина на море, да судно меншое разбило о берег. И пришли есмя в Дербенть, и ту Василей поздорову пришел, а мы пограблени. И билъ есми челом Василию Папину да послу ширваншину Асанбегу, что есмя с нимъ пришли, чтобы ся печаловал о людех, что их поймали под Тархи кай-таки».
Историки ценят записки Афанасия Никитина (купца невысокого происхождения) как памятник простого языка того времени. Грамматика XV века ближе привычной нам, поэтому этот текст понятнее, чем «Поучение», но здесь по-прежнему много отличий. К примеру, возвратная частица «ся» отделяется от глагола, используется старая форма творительного падежа («двема суды» вместо «двумя судами»), много устаревших слов («ся печаловал» — «позаботился»).
XVII век. «Житие протопопа Аввакума»
«Моих работников отнял а иным у меня нанятца не велит. А дети маленьки были; едаков много, а работать некому: один бедной горемыка — протопоп. Нарту сделал и зиму всю волочился за волок. Весною на плотах по Ингоде реке поплыли на низ. Четвертое лето от Тобольска плаванию моему. Лес гнали хоромной и городовой. Стало нечего есть: люди начали с голоду мереть и от работные водяные бродни.
Грамматически этот язык — практически современный русский. Уже и частица «ся» превратилась в суффикс, но всё ещё сохраняются отличия в лексике и синтаксисе. С другой стороны, носители северных диалектов нашей страны и сейчас могут сказать «с голоду мереть».
XVIII век. Воинский артикул Петра I
«Сей артикул надлежит разуметь о оных полках и ротах, которые вместе куды с другими командированы, а без ведома командира тайным образом с неприятелем трактовать, и о здаче места, или города какова договариватся будут, но не о тех, которые одни в каком месте поставлены, и атаку от неприятеля выдержали, и крайние отпоры учинили. Такожде когда оные более держатца, или от фелтмарашала или генерала указу обождать и сикурсу получить более надежды не имели, а с неприятелем надлежащим образом трактовали».
Кажется, что текст петровского артикула воспринимается даже сложнее, чем «Житие протопопа Аввакума», и дело даже не в том, что это документ. Петровская эпоха — это эпоха изменений в русском языке, эпоха встряски, расшатывания норм и резкого наплыва заимствований из немецкого, нидерландского, французского языков.
А трудно воспринимать этот текст потому, что многие из изменений не прижились. Из тех же заимствований немногие дожили до нашего времени, и это должно успокоить их противников: язык берёт только то, что нужно, а остальное постепенно уходит в прошлое.
Владимир Плунгян: «„Артикул“ — это слово нам известно, но мы не используем его в значении „указ“. Прижилось слово „командир“ и возникшие в то же время „фельдмаршал“ и „генерал“. Но слово „сикурс“, означавшее „помощь“, — исчезло. Язык петровского времени — хаотичный, неустойчивый, но всё же гораздо более богатый».
XIX век. Бестужев-Марлинский, повесть «Мулла-нур», 1836
«Молодежь, плеща руками, плясала и пела кругом веселым хороводом с самоуверенностью простодушия, и — глядите! — в самом деле влажные облака загасили солнце… Небо нахмурилось, как скупец при расстаньях с деньгами, тень, как чужая собака, убежала прочь, поджавши хвостик; окрестность померкла; зато глаза всех заблистали и со слезами радости обратились навстречу живой воде…»
Бестужев-Марлинский описывает дагестанский обряд вызова дождя. Нам все понятно, но заметно, что текст несовременный.
Владимир Плунгян: «Мы можем это читать, но сами уже не скажем „плеща руками“, „скупец“, „при расстаньях“, „поджавши“. Хуже ли стал язык, в котом вместо „расстанье“ говорят „расставание“? Нет, просто с XIX века язык уже довольно сильно изменился».
XX век. Довлатов, «Заповедник»
«Читая, я незаметно уснул. Проснулся в два ночи. Предутренний летний сумрак заливал комнату. Уже можно было сосчитать листья фикуса на окне. Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика. Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить каждый фактор в отдельности».
Довлатов — почти современная классика. Для нас это абсолютно правильный, гладкий, литературный современный язык. Казалось бы, вот образец — чего ещё нужно? Правда в том, что тот язык, который сейчас кажется нам идеальным, — это всего лишь маленькая точка в длинной эволюции русского языка. Он нам нравится, потому что мы на нём выросли, и он нам понятен, но так не будет всегда. Так же, как язык Владимира Мономаха отличается от языка Довлатова, язык Довлатова будет отличаться от языка наших правнуков.
Поэтому оценивать язык с точки зрения «лучше», «хуже» — бессмысленно, как бессмысленно сравнивать язык Мономаха, Никитина и воинского артикула Петра I — это разные языки, каждый из которых обслуживает потребности своего времени.
Изменения — это нормально, и мы не можем на это никак повлиять. Над языком никто не имеет власти, язык никому не принадлежит, никому не подчиняется. Что касается нормы — она должна за ним следовать. Меняются ударения, и если все будут говорить «звОнят», ничего объективно плохого в этом не будет. В языке нет ошибок, есть только отклонения, и сегодняшняя ошибка вполне может стать завтрашней нормой.
Почему старшее поколение раздражает молодёжный сленг
Каждый новый виток развития языка начинается с тех, кто моложе. Это и есть тот сленг, который раздражает старшее поколение, потому что он отличается от их языка. Но отличия в речи молодёжи были всегда.
Николай Огнёв, «Дневник Кости Рябцева»
«Тут меня кто-то стукнул прямо под глаз чем-то твёрдым. Я заорал, потому что было очень больно, но мы с Ванькой выскочили на улицу — и дралка. Они было погнались за нами, но тут скоро была освещённая улица и мильтон. Они отстали. Глаз у меня очень сильно болел и распух».
Андрей Геласимов, «Нежный возраст»
«Вчера ходили с нашими пацанами драться в соседний двор. Те проиграли нам в баскетбол и не хотят отдавать деньги. Уговор был на двадцать баксов. Наши пацаны дней пять собирали свою двадцатку. Трясли по всему району шпану. Тех, у кого есть бабки. Раньше бы и меня трясли. Короче, высокий Андрей сказал — надо наказывать. Мне сломали ползуба. Теперь придётся вставлять. Пацаны заглядывали мне в рот и хлопали по плечу. Андрей сказал — с боевым крещением. В школе все по-прежнему. Полный отстой».
У Огнёва в дневнике мальчика-подростка 20-х годов XX века фигурируют «дралка», «мельтон» (милиционер) — это не что иное, как молодёжный сленг, который не прижился. Обычно у таких слов короткая жизнь — два-три десятилетия. Хотя некоторые слова возвращаются: к примеру, «клёвый» и «классный» возникали несколько раз.
А слово «пацан», возникшее в 20-х годах и зафиксированное Шолоховым и Макаренко, уже почти утвердилось в языке, постепенно утрачивая экспрессивность и первоначальное значение «беспризорник».
Зачем нужны заимствования
Языка без заимствований не бывает. В том же английском заимствований больше, чем в любом другом языке мира, в том числе и в русском. Даже само слово «язык» — language — заимствовано из французского. У того же Довлатова есть заимствования «катастрофа», «фактор», но они нас не смущают. Нас смущают только те заимствования, которые появились недавно. Но всякое заимствование когда-то было недавним, и кто-то не мог к нему привыкнуть.
Чаще всего задают такой вопрос: всё-таки зачем русский язык заимствует слова, для которых есть «свои» аналоги?
Владимир Плунгян: «Язык никогда не будет заимствовать то, что ему не нужно. У языка есть своя логика. Другое дело, что нам она может быть непонятна. К примеру, есть слово „подросток“ и вдруг появляется новое — „тинейджер“. И чем подростки нехороши? Зачем их называть непонятным словом? Есть ощущение, что в слове подросток русскому языку чего-то не хватает. Если посмотреть на контекст, слово „подросток“ — такое казенное, медицинско-юридическое. „Проект, направленный на социализацию трудных подростков“ — так разговаривает государство. А когда мы говорим о современной городской среде, хочется более современного слова. Словосочетания „трудные тинейджеры“ никто не слышал. Зато есть „телешоу для тинейджеров“, „смс-зависимость современных тинейджеров“. Разница между этими словами существенная!».
В огромном количестве случаев заимствования ничем не заменить — в нашем языке для них нет простых коротких слов.
Владимир Плунгян: «„Спойлер“ — очень ёмкое и полезное слово. В словаре, чтобы объяснить его на русском, нужны несколько строчек убористого текста — „преждевременно вскрытая важная информация, которая портит впечатление от просмотра фильма или прочтения книги“. Разве язык испортился от того, что это слово появилось? Он лучше стал».
Русский язык не портится и не может испортиться в принципе. Потому что он реагирует на все изменения в обществе. А если язык реагирует, значит, он жив, он выполняет свою работу, он развивается, он отвечает на вызовы времени (кстати, ещё 20 лет назад мы так не говорили). Если бы мы продолжали пользоваться языком Марлинского или даже Довлатова, мы бы просто не справились с описанием современной жизни.
На самом деле язык испортить всё-таки можно
И всё же бывают случаи, которые иначе как порчей языка назвать нельзя. И более того, можно сказать, кто виноват и что с этим делать. Это касается таких явлений, как, например, ГОБУ ДОД ЯО ЯРИОЦ «Новая школа».
Владимир Плунгян: «Когда это пытаются выдать за русский язык — это порча языка. В утешение можно сказать только, что нагромождения аббревиатур — это не язык, это придуманная людьми пародия на него. Да, язык — это природное явление, испортиться не может, но вот от такого уродования его нужно беречь».