Мы уже публиковали записки выпускника детского дома Саши (имя изменено) — про подарки и Новый год. Теперь предлагаем прочесть главу про жестокость других детей, воспитателей и про потенциальных родителей. Для фонда «Измени одну жизнь» мальчик рассказал, почему будущим мамам и папам важно быть настойчивыми.

«Воспитка однажды сказала мне, что мама не придет»

Каждый день я сидел на окне палаты и ждал маму. В отделение приходили женщины, и у каждой я спрашивал: «Вы не моя мама? А вы не моя?». То же самое было в интернате, когда приехал. Почти год я сидел на подоконнике в туалете и караулил подъезжающие машины. Я почти перестал разговаривать. Не хотел. Я вообще ничего не хотел.

Помню, меня вызывали куда-то, была какая-то комиссия. Что-то спрашивали, а я отвернулся и молчал. Помню, кто-то говорил, что я хорошо решаю примеры. А после этой комиссии меня определили в класс для умственно отсталых. Мой диагноз звучит так: «F8 — легкая умственная отсталость. ОНР — 3 уровень». С моим диагнозом я мог выучиться в ПТУ на маляра-штукатура, получить профессию повара или наладчика швейных машинок.

Одна воспитка однажды сказала мне, что мама не придет. Это я уже и сам понял. Но послал ее на три буквы и возненавидел. Я смирился и начал привыкать. Я не хотел ни с кем общаться. Я хотел, чтоб меня отставили в покое. Играл с другими пацанами я редко. Наверное, им было со мной скучно и меня не звали. Да я и не просился.

Большую часть времени гулял или рисовал. Когда я подрос, меня присмотрели старшие. Мне тяжело говорить обо всем, что было. Скажу только, что спрятаться было нельзя. Я прятался в шкафу, под кроватью, на крыше корпуса, в лесу. Но меня всегда находили.

Территория наша не охранялась, и однажды, когда я бродил по лесу, я нашел старую недостроенную водокачку. Она стала моим местом и моим убежищем. Конечно, она не спасла меня от всего, что случилось. Но благодаря ей я не сошел с ума и ни разу не лежал в дурке, в отличие от моих одногруппников. Это единственное место, где я мог остаться наедине с собой.

Я убегал туда и думал, думал, думал. Пытался анализировать. Плакал. Собирался с силами

Однажды я хотел шагнуть с нее вниз и уже даже залез на крышу. Но вспомнил про Италию. Как мы ездили туда в летний лагерь. Как моя подруга итальянка называла меня братом, как мы прикалывались, как с группой ходили в горы встречать рассвет. Я подумал, что все-таки есть нормальные люди. Что все-таки может быть по-другому. И не шагнул.

Недавно я приезжал на свою башню. Разговаривал с ней, благодарил. Я набрал в рюкзак ее красных кирпичей. И построил из них маленькую башню у себя в комнате.

«Долги и расплаты»

Если кому-то из старших показалось, что ты что-то не так сказал или не отдал долг — можешь быть уверен, что ночью за тобой придут. Иногда они предлагали сигареты или деньги просто так, «по — братски», а с наступлением ночи вдруг оказывалось, что ты их должник.

Однажды я заторчал старшему сигу. Он ждал до вечера, но отдать в этот день я не смог. В деревне не было работы. Ночью к нам в окно залезли трое. Заткнули мне рот дубовыми носками. Дубовыми мы называли носки, которые очень долго не стирались и были жестко твердыми.

Двое держали меня, а один прижигал мне плечо бычком. Я дергался, пытался вырваться, но ничего не мог сделать. Долг я отдал уже утром, но видимо, им понравилось, и следующей ночью все повторилось.

Это продолжалось четыре ночи подряд. На плече у меня была выжженная рана глубиной 1,5 — 2 см. Рука болела, самостоятельно одеваться было тяжело. Кофта прилипала к ране, когда вечером отдирал ее, хотелось орать от боли. Но я не палился. Ни перед воспитками, ни перед пацанами с нашего корпуса — узнали бы, решили, что я стучу, и было бы еще хуже.

Пацаны, которые спали со мной в комнате, ничего не знали, старшие все делали тихо. А если бы и узнали, заступаться бы никто не стал. В интернате каждый сам за себя. В травмпункт я тоже не ходил. Начались бы расспросы: что это, откуда? Медперсонал ночью уйдет, а ты останешься…

Позже еще одному парню, который спал в комнате рядом со мной, за то, что он не вернул в срок 900 рублей, заткнув носками рот, сломали три пальца. Старшие пацаны ночью не спали, а обходили должников. У них была специальная тетрадь, в которой они рисовали палочки напротив имен тех, кому они «отомстили». Потом целый день они ходили довольные и ржали над теми, кто от них пострадал.

«Это враг. Опытный враг. Ее не интересует ничья судьба»

Интернат был далеким, но не заброшенным. И волонтеры к нам приезжали. И усыновители из соседних городов…

К моменту, когда меня забрали, я уже ни на что не надеялся. Приемная мама помогала благотворителям отвозить подарки к Новому году. Так мы познакомились. Она сама позвала меня, мы поговорили, а потом пошла к социальному педагогу узнавать адрес для переписки.

Педагог прямым текстом сказала, что в выборе она ошиблась. Что я поганый и неблагодарный

Что все, что мне не дай, я выменяю на сигареты. Что лучше ей посмотреть на другого мальчика, которого она сейчас приведет. Про него она сказала, что он спокойный, мирный, что хлопот с ним не будет и по дому будет помогать. С этим парнем мы жили в одной комнате. Он стукач и доносчик, который всю жизнь сидел под юбкой у воспиток. Он просил, чтоб ему нашли семью, и социальный педагог ему пообещала.

Когда писать адреса привели нас двоих, я уже ничего не чувствовал. Мне было все равно. Я уже понял, что шансов нет. Этим же вечером, парень тот, полон надежд, накатал про себя письмо на три листа со всеми подробностями, а я несколько строчек. Ответа я не ждал. Да и пацаны, увидев мое письмо, в сравнении с его, сказали, что бесполезно.

Но когда приемная мама приехала в следующий раз, она несколько минут из приличия пообщалась с моим соседом, а все остальное время провела со мной.

Когда после нескольких месяцев общения она забирала меня в гости, вышла из отпуска наша главная воспитка. И прямо в моем присутствии начала отчитывать меня перед ней, как с…аного котенка. «Он раньше был хорошим, а сейчас покатился вниз, он курит, повторяет все за старшими, он очень неопрятный и у него страшно вонючий пот. А еще лень родилась вперед него, и вы с ним не справитесь. Если бы года три назад, то толк был бы, а сейчас сомневаюсь», — говорила она. У меня было ощущение, что делала она это специально, чтобы меня выбесить. Чтобы я заорал, обругал ее, и приемная мама подумала, что я псих. Этого не случилось. Но вечером, когда она уехала, я пошел мстить.

Я попросил пацанов сделать телевизор погромче, постучал в воспитательскую и спросил: «Можно?» «Можно, можно», — ответила она. Тогда я влетел и первый раз в жизни начал ее метелить.

Я понимаю, что все произошло в свое время и когда нужно. Но если бы не она, я давно бы был в семье. Меня хотели забрать 5 или 6 раз. Меня подзывали, пытались со мной общаться. Но после разговора с ней усыновители куда-то пропадали или забирали других.

Один раз мое фото поместили в газету, но она настояла, чтобы убрали

С 9 лет она била нас палками от швабры. Брала здоровые туфли на платформе и кидала в нас, если мы не спали. Била наотмашь тапком по губам. Она натравливала старших на спокойных малых, чтоб их «расшевелить». Двое малых в последствии заикались.

Я не считаю ее женщиной. Она солдат отбитый. Женщина она только потому, что у нее есть грудь. Только поэтому. Внутри — это он. Это враг. Опытный враг. Ее не интересует ничья судьба. Ей надо держать свою группу и иметь над ней власть. Она пахан. Она реально же с Магадана приехала.

Как я узнал, из трех ее выпусков в живых осталось 3-4 человека. Ее выпуски самые криминальные. Там практически все кончают уголовкой, суицидом или наркотиками.

Она говорила, что теперь я точно никуда я не уеду, грозилась снять побои. Я убежал в лес и от бессилия плакал.

Я не хочу сказать, что я хороший или лучше кого-то. Но из нашего интерната летало за границу всего четыре человека. Я был одним из них. Я говорю это только затем, чтобы передать мысль, что они прекрасно понимали, кого можно отправлять, а кого нет. Как они однажды выразились обо мне: «Его не стыдно показать».

Когда стало понятно, что меня заберут, меня начали пасти и подсылать ко мне стукачей. Однажды я напился. Моей приемной маме донесли об этом уже через пару часов. Звонил ей, кстати, тот парень. Даже завхоз, которая не имела по сути никакого отношения, успела вставить: «Он неуправляемый, подумайте хорошо».

Если бы не решимость моей приемной мамы, они бы так и держали меня для «показа» и самоутверждения. А еще со мной случалось много того, что должно было остаться в стенах интерната. Возможно, они опасались.

Я благодарен моей приемной маме за то, что она увидела во мне хорошее, поверила в меня. Что не слушала их и смогла отстоять свое решение.

Пожалуйста. Если вы когда-нибудь пойдете в детский дом за ребенком, знайте, что администрация любит избавляться от самых проблемных первыми (по крайней мере, так было у нас). Никому не верьте и слушайте сердце.