Когда мы попросили нашего постоянного автора, доктора филологических наук, профессора Тамару Матвееву написать о мате, она ответила, что о нецензурной брани говорить сложно. Что это серьёзный и долгий разговор, связанный не только с языком. Но все-таки не отказалась объяснить, что именно имеет в виду.

Слова «матерный» и «мат» связаны с корневым словом «мать», исторически в их основе лежит богохульство, оскорбление Богоматери — и более сильных оскорблений в русском языке не существует. Уже есть современные толковые словари, в которых и корневые матюги, и многочисленные их производные, и фразеология расписаны. Да и во втором издании знаменитого «Толкового словаря» В. И. Даля сквернословие представлено. Проблема здесь в другой плоскости, нравственной.

Русский человек общителен и чувствителен, у нас последний пьяница и тот не спрашивает о том, кто виноват и что делать, а задаёт вопрос «Ты меня уважаешь?». Вот в эту болевую точку и бьёт мат — непристойная, нецензурная, непечатная, похабная часть бранной лексики. Лингвисты используют термин «обсценная лексика» (от латинского obscenus, что означает «непристойный, безнравственный»).

Взаимоотношения людей разнообразны, понятие нравственности растяжимо, эмоции подчас захлёстывают, а владение такой лексикой и фразеологией может доходить до степени искусства… Так много причин для оправдания матерщины! Тем более что многие её активно используют и практически все знают основной состав такого лексикона. Но давайте по порядку.

Вначале о ругательствах вообще. Они есть в любом языке — стало быть, брань людям необходима

Коренная её роль состоит в том, чтобы выводить наружу сильные отрицательные эмоции. Медикам и физиологам хорошо известно, как разрушительно влияет на здоровье постоянное сдерживание чувств (стандартная болезнь мужа-подкаблучника — язва желудка, тогда как язва-жена, постоянно выпускающая пар, имеет шансы остаться совершенно здоровой). Народный совет «плюй на всё» — он о том, что в крайних состояниях сдерживаться не нужно.

«Плевать» в переносном смысле слова означает выбрасывать из организма накопившийся в нём балласт негатива, из сознания — яд тяжёлых переживаний. Сейчас появилась ещё крикотерапия: если тебе совсем уж невмоготу — выкричись. В лесу, в собственной машине или ещё где. Кино уже эксплуатирует этот штамп, сайт создан, с помощью которого можно проораться, телефонная горячая линия для этого в Нью-Йорке открыта.

Ругательства освобождают человеческую психику, сколько-то снимают тяжесть отрицательных эмоций

В крайних для человека ситуациях брань подстёгивает, мобилизует его силы. Юрий Лотман, выдающийся филолог и блестящий лектор, описал пережитое им летом военного 1942 года, после переправы через Дон во время отступления нашей армии. Многочисленные донские рукава двадцатилетнему солдату пришлось преодолевать в темноте и в одиночку: «Сил не было абсолютно, но я нашёл способ их поддерживать: я шёл и стрелял трассирующими патронами в небо… При этом я во весь голос дико выкрикивал самые непечатные ругательства. Смесь выстрелов и моей дикой ругани странным образом поддерживала».

Брань облегчает физическую боль, отсюда анекдот «от противного» о том, как дворник Вася сказал своему коллеге, уронившему ему лом на ногу: «Ты, Петя, совершенно неправильно поступил!» Таким образом, в целом вопрос о необходимости брани не обсуждается, а периоды войн и других народных потрясений обязательно характеризуются вульгаризацией языка (а ведь мы пережили ни много ни мало смену общественной формации!). Но вот мера необходимости в предлагаемых обстоятельствах и способ выругаться — здесь проблем предостаточно, причём об однозначности решений и мечтать не приходится.

В эгоистическом смысле грубая брань оправданна (потому и существует, потому и распространена). А применительно к другому человеку? Адресованное ругательство — оружие, настоящее и сильное средство разрушения чужой психики. Это хорошо осознавалось в древности, поэтому полагалось применять такое слово редко и тайно, в публичной жизни оно было запретным. Со временем запреты нарушались всё чаще и чаще, в некоторых слоях общества бранная лексика распространилась повсеместно. Сформировалась и её закрепленность за мужским общением — как своеобразная черта маскулинности.

Остатки или хотя бы отголоски нравственного запрета сохранялись очень долго. То, что грубая ругань невозможна в официальной публичной ситуации, при детях и женщинах, при уважаемых старших, а также в печати, люди знали, даже нарушая эти запреты. Искали обходные пути, а применяя брань, избегали мата как её крайнего проявления. Но в 80–90-е годы прошлого века, обозначившие переход от социализма к капитализму, мы перестроились и в этом.

Практически все запреты были сняты, мат — выведен в публичное пространство. Тон задавала, увы, творческая интеллигенция, хотя многих коробило от новой манеры. Тем не менее создали миф об исторической бранной традиции русского народа, припомнили кое-что Пушкину, а главное, завели моду щеголять языковой распущенностью. Сейчас материться — это обычное дело.

В анкетах для исследования данного явления на вопрос «Почему вы материтесь?» нередко встречается ответ «Чтобы не выделяться»

Джинн уже выпущен из бутылки, мат вокруг нас. На страницах художественной прозы, в телевизионных ток-шоу, в парке и на кухне. Правда, книжки с матом продают в плёнке, а в телепрограммах мат запикивают: как бы борются.

Но не всё идёт от социума. На матерную брань распространяются все закономерности бытования экспрессивной лексики. Когда выразительное слово употребляется часто, его экспрессивная сила слабеет. Привычный, повседневный, не обеспеченный ни сильным чувством, ни острой ситуацией матерок приобретает другое качество. Это уже не мат, которым ругаются, а мат, на котором разговаривают.

Матерясь «для связки слов», во многом жила и живёт, к сожалению, русская деревня. Да и город, о чём свидетельствует ещё один анекдот. Двух иностранцев отправили изучать русский язык разными методами: одного в университетские аудитории, а второго, экспериментально, на улицы и в пивные. Перед экзаменом их спросили, какие были трудности. Трудности были у второго: он не совсем понял, как применяется артикль «бля».

А ещё идёт эстетизация брани. Тот же Лотман отмечал, что «замысловатый, отборный мат… имеет бесспорные признаки художественного творчества и вносит в быт игровой элемент, который психологически чрезвычайно облегчает переживание сверхтяжелых обстоятельств» (обе цитаты из книги «Не-мемуары»). А также добавлю, что теперь мат может признаваться правомерным и эффектным средством литературно-художественного творчества. Губерман, Иртеньев, Сорокин, Пелевин без этого просто немыслимы.

Уже больше четверти века провели мы в этих играх, постепенно убеждаясь (не все, конечно), что злоупотребление словесной свободой чревато развращением души, искажением нравственных установок, опасным огрублением общения. Неврологи утверждают, что матерщинник вгоняет себя в долгий тяжёлый стресс, поскольку ругань — это допинг, а допингом нельзя пользоваться постоянно (изложение точки зрения А. Будика см.: «Вечерняя Москва», 25.11.2020). Кроме того, мат, как всякая автоматическая междометная добавка в речи, неизбежно обедняет мысль и речь.

Зачем искать какие-то там точные слова, когда трёх известных на все эмоции хватает! Так что же, ситуация безнадежна?

Нет, хотя она у нас плоха. Плоха, потому, что никакими статьями употребление мата не регулируется. Только воспитанием и самовоспитанием, только средой обитания. Восприятие тех или иных слов как оскорбительных и неприемлемых — это чистая условность. Мне довелось проработать год в Китае, а в китайском языке наше трёхбуквенное слово, на которое обычно посылают, — это другая и очень активная в употреблении лексема. Плюс много похожих. Сначала неловко чуть-чуть, но быстро привыкаешь. При возвращении в вагоне поезда Пекин — Москва не сразу поняла, что Китай уже позади, а слышу я про латинский пенис русского извода. Опять неловко, но уже по-другому. Условность, да, но воспитание — чрезвычайно мощная сила.

Если ты воспитан в неприятии похабщины (в любом её проявлении, даже для связки слов), то тебе стыдно её не то что говорить — слушать. У тебя уши вянут, и всё тут. Ты этого не любишь, и реакция твоя в подкорке. Если же ты (например, обозреватель газеты) не стесняешься со страницы тиражного издания заявлять: «Лично я использую обсценную лексику много и охотно. Есть, к примеру, особый шик в том, чтобы в социальных сетях изощренно послать по матушке…» — то тебя не переделаешь, ты уже в этом смысле человек пропащий, ни разу не воспитанный. Об этом свидетельствует и конечный аргумент, почему это делается: «Потому что могу». А не слабо ли автору предыдущих высказываний ругаться культурно, к чему он впоследствии и призывает и что в его устах звучит абсолютно нелогично?

Пора публичного мата как речевой смелости, что было слегка понятно в 90-е годы, уже прошла. Сейчас смелость — это не материться

Опасность схлопотать при этом репутацию ботаника или ханжи вполне реальна, но ведь смелость всегда связана с опасностью.

Можно ещё лавировать, что делает огромное множество людей, иначе откуда бы взялся у нас в разговорном языке такой большой набор хитроумных оборотов, к которым трудно придраться как этически, так и эстетически? Главная лингвистическая операция, которая производится при этом, такова. Используется, по точному определению В.Химика, автора «Толкового словаря русской обиходно-разговорной речи», провокативное начало: слово-заменитель начинают с той или иной хорошо известной начальной звукобуквы табуированного корневого слова (у нас их всего-то три-четыре таких: Б, Ё (Е), П, Х), реже используются сочетания таких единиц.

Продолжение же слова или фразы, вопреки контекстному ожиданию, звучит совершенно невинно или же непонятно. Поскольку провоцирует не только начало, но и интонация целого слова, общий смысл ругательства сохраняется, но оно утрачивает свою крайнюю грубость, из похабного становится изобретательно-выразительным.

Таковы ё-моё, ёксель-моксель, ёкэлэмэнэ и ёпэрэсэтэ, ёшкин кот и корень, едрёна (ядрёна) вошь, ёрш твою медь, японский городовой, япона мама, иди на хутор, бляха-муха и, наконец, знаменитый блин, без которого уже, кажется, никакую досаду или удивление обозначить нельзя.

Производится и противоположная операция: меняется как раз начало — при сохранении словообразовательного каркаса слова: трындец, звездец, пипец, а на этой базе и просто сходное сгодится, например полный абзац в том же самом смысле.

Эвфемизмы (заместители нежелательного неприличного слова или выражения) изобретаются и другими способами, среди которых популярны замена значимых слов местоименными (такая мама), повторы (так-перетак, тудыть твою растудыть), сокращения и обновления (твою мать, твою дивизию, пошёл ты, ёпть), перестановки (туева хуча), описательные обороты (чудак на букву «М») и другие.

Суть же одна: градус отрицательной эмоции за счёт той или иной экзекуции матерного слова понижается, злости в таких ругательствах меньше, агрессия эстетически обработана. Так можно дойти и до толкования, приведённого в одной хорошей детской книжке: «Блин, ядрёны макароны — ругательство-присказка, ничего конкретно не обозначающее» (Е. Рыкова. «Однажды кажется окажется»).

Ругательство не отвергается, а приспосабливается, теряя при этом свою нацеленность на другого человека и ненормативность

Но как слаб всё же в нашем обществе «нравственный закон внутри нас», которому удивлялся, как и звёздному небу, Иммануил Кант! Чуть-чуть подпирают его извне законы юридические. Они корректны: не нацелены на ругательства вообще, речь идёт только о направленном (оскорбляющем личность) сквернословии и неконтролируемом применении матерной брани в общественных местах.

Сквернословие в грубой форме признаётся административным правонарушением (статья 5.61 Кодекса об административных правонарушениях РФ), поскольку сопряжено с оскорблением, унижением человека в неприличной форме. Нецензурная брань в общественном месте трактуется как мелкое хулиганство (статья 20.1 КоАП РФ). Караются эти нарушения в основном штрафами.

Задумаемся: государственные законы нужны там, где принятый обычай, общественные установления, мораль недостаточны. То, что законы есть, хорошо, уж если сами не справляемся… По крайней мере, они указывают тени её место и чуть-чуть приостанавливают процесс расползания сквернословия, хотя бы в публичной сфере.

Если сказать во время застолья: «Я не пью», — и не пить, все смотрят на такого как на слабоумного. В нашем случае, к счастью, выругаться никто специально не предлагает, надо только делать. Точнее даже, не делать: не ругаться грязно. И такие люди есть, вот только тут один в поле не воин. А сколько у нас воинов?

Иллюстрации: GoodStudio / Shutterstock