«У нас были сложные отношения с мужем. Сначала он много раз меня бил, а потом — я его разочек. Выяснилось, что у меня лучше получается», — рассказывает Ольга Симонова со сцены стендап-клуба. Муж избивал ее несколько лет, и когда она попыталась защититься в очередной раз, ударила его ножом. Ольгу осудили за убийство. Она провела в колонии пять лет, а теперь делится своим опытом, рассказывает о домашнем насилии и о том, как спастись. Редактор «Мела» Анастасия Широкова записала историю Ольги.

«Почему муж не просыпается и не злится на меня?»

Я пытаюсь вывернуться из захвата мужа, начавшего меня душить. У меня даже получается, но он снова хватает меня и бьет головой о картину под стеклом. Стекло разбивается, всё в осколках. Испугавшись, я бегу на кухню за перечницей в форме бейсбольной биты — хоть чем-то защититься. Не добегаю, но успеваю схватить разделочную доску, стоящую рядом с хлебницей и подставкой для ножей. Я защищаюсь.

Не знаю, о чем я думала в тот момент, — все воспоминания будто обернуты в вату. Доска разваливается на части. Наверное, после этого я бегу за ножом. Удивляюсь, что он входит в тело мужа легко, как в масло. Мою нож губкой для посуды под теплой водой. Ставлю его в подставку. Всё на автомате. Забираю сына из детской и перекладываю его в дальнюю комнату, чтобы уберечь от внезапного вторжения очнувшегося мужа.

Мужу я кидаю одеяло и подушку, чтобы задобрить его, когда проснется. Наступает утро, а муж не выходит даже в туалет, хотя он много выпил накануне. Я подхожу к двери и пытаюсь хоть что-то услышать — ничего. Звоню сестре и прошу, чтобы она приехала и забрала сына. Я не понимаю, что меня ждет дальше. Почему муж не злится? Я ждала огромного скандала и была очень встревожена. Что-то было не так. Звоню на всякий случай юристу, чтобы он посидел со мной, когда я свяжусь с полицией. Он приехал, я позвонила, и меня забрали в отделение. Позже меня обвинят по статье 105 ч. 1 «Убийство».

А что было до?

«Пощечина от двухметрового мужчины и так неприятна, а от двухметрового мужа — вдвойне»

Наша с мужем история развивалась быстро — мы подали заявление на регистрацию брака через месяц после знакомства. Я знала, что он расстался с гражданской женой, но общался с ребенком и помогал семье. Еще я знала, что у него была судимость за избиение человека: он объяснял это состоянием горя после смерти его матери. Мол, пострадавший оскорбил его, муж на эмоциях вспылил, отсидел в тюрьме, но его быстро выпустили. Меня эта история не испугала. И зря.

14 февраля мы отыграли свадьбу, а на следующий день, когда уехали мои родственники, муж выпил, устроил скандал и ударил меня в первый раз. Причина? Вспышка ревности: я пригласила на свадьбу коллег, но они не пришли. Муж посчитал, что их невозможность прийти указывает на то, что я со всеми ними спала. Удар.

Пощечина от двухметрового мужчины неприятна сама по себе, а от того, кто только что стал твоим мужем, неприятна вдвойне. Я сразу ушла от него — собралась рано утром, уехала в свою квартиру и сидела там в засаде. Старалась игнорировать звонки и стук в дверь, сигналящую машину под окнами, крики и слезы. Но хватило меня до конца вечера. Я сдалась, открыла дверь, а там — муж на коленях, со слезами на глазах, просит прощения.

Я редко видела, чтобы мужчины плакали, и подумала: может, он правда осознал вину и искренне просит прощения?

Еще четыре года он меня не бил. Но для этого нужно было соблюдать негласное условие — быть хорошей, образцовой женой, которая по сотому кругу, каждую ночь, будет слушать рассказы мужа о трудном детстве, неблагодарной сестре и плохой матери. Наши отношения не были похожи на брак — это скорее выглядело как общение мамочки с сыном.

Вскоре я узнала о беременности, но я не видела смысла в ее сохранении — как и в отношениях. Наше с мужем знакомство и быстрое замужество уже не были похожи для меня на «то, что предначертано судьбой». Я перестала верить в «долго и счастливо»: это невозможно, когда жене нужно много молчать, терпеть и делать вид, что она не знает о гуляниях мужа в компании разных девушек. Он не ночевал дома по 2–3 дня, и такие загулы случались несколько раз в месяц.

Поэтому я не хотела рожать и планировала развестись. Я заблокировала номер мужа и уехала к маме в другой город

Сдала анализы, начала готовиться к аборту. За день до процедуры мне позвонила мама и сказала, что номера моей машины проходят по угону. Так я и поняла, что муж приехал за мной.

Разблокировала его и позвонила — он предложил встретиться и спокойно поговорить. Прозвучало волшебное: «С ребенком всё изменится, мы станем настоящей семьей, ведь сейчас мы — ненастоящая, поэтому я так плохо себя и веду».

Наивная 24-летняя я во всё поверила. Но он снова начал пропадать по ночам. А я в это время шила постельное белье для ребенка и думала, что он компенсирует отсутствие мужа в моей жизни. А потом муж всё поймет и станет лучше.

«Я не могла поднять ребенка — руки висели плетьми и были синими»

У меня была двойня, но выносить получилось только одного ребенка — второй плод перестал развиваться. Я нервничала, много плакала, мне было обидно от повторяющихся обманов мужа. Но у меня родился сын, и я поняла, что такое любить.

Муж больше не был для меня на первом месте. Он ревновал к ребенку, говорил, что я уделяю ему слишком много времени и, когда он плачет, нужно оставлять его в кроватке, а не бежать к нему, протягивая руки.

Начались придирки: почему похудела после родов? хочешь нравиться другим мужчинам?

Когда я вышла на работу, он постоянно проверял мое местонахождение. Когда я приходила с работы, нужно было готовить ужины и заниматься домом — чтобы муж не ругался и не говорил, что я не нашла времени для любимого.

Я терпела. Не спала ночами, утешала мужа, когда он жаловался на проблемы с работой и финансами, на сестру, на бывших жен, не разрешающих ему общаться с детьми из-за снижения суммы алиментов. Все вокруг были виноваты, а я не хотела стать виноватой, поэтому старалась на 150% для него. Но чем больше я старалась, тем больше муж пил, играл в компьютерные игры и реже выходил из дома. Было сложно. Я постоянно находилась в напряжении, в ожидании угрозы — он мог закричать в любой момент, и предугадать его было сложно. Муж терял эмоциональное равновесие и становился другим человеком.

Я предложила обратиться к психологу, муж отказался. Сказал, что выслушать его могу и я — бесплатно

А потом он избил меня около кроватки двухлетнего сына, пока тот спал. Снова всё произошло на почве ревности. Мне кажется, это очень удобный предлог для насилия: доказательства не нужны, достаточно и подозрений. Пока он меня бил, я не кричала, не вырывалась, просто прикрывала грудь руками. Она была силиконовая, и я боялась, что от ударов лопнут импланты. Наконец он просто устал и вышел из детской.

Дождавшись утра, я собрала маленький чемоданчик с документами и детской одеждой. Но я не могла взять ребенка на руки — мои руки были синего цвета и висели плетьми. Я поехала в полицию, сняла побои и написала заявление на мужа. Подала документы на развод и попросила сестру приехать мне на помощь — взять ребенка, вещи и вместе уехать к маме.

Конечно, меня было легко найти. И муж снова приехал — прямо на день рождения моей мамы, пользуясь тем, что при гостях и родных я не позволю себе выяснять отношения. Он делал вид, что всё в порядке, пока я в 35-градусную жару ходила в кофте с длинным рукавом. Подумаешь, по доброй воле так нарядилась. А не для того, чтобы скрыть синяки.

Муж оказался прав в одном: я действительно не стала выяснять с ним отношения. Я просто уехала на следующий день в Питер, оставив сына на время маме, чтобы найти работу и квартиру. Обустроилась, нашла квартиру рядом с детским садом. Когда я почувствовала готовность жить заново, выяснилось, что муж написал заявление о пропаже жены и ребенка. На этот раз не машина числилась в угоне, а я оказалась в розыске. Но я не отчаивалась, позвонила в отдел по месту прописки, где мне сказали: «Не нам, а мужу звоните, иначе так и останетесь в розыске. А еще в отдел явитесь и скажите, что вы живы и не пропали».

Я позвонила мужу, он начал шантажировать меня и угрожать, что, если я не вернусь, с ним всё будет плохо. Он даже завещание написал. Я не хотела быть причиной смерти другого человека и вернулась.

«Он снова начал меня бить, я снова уехала к маме, а он снова поехал за мной»

Мы решили начать с чистого листа и поехали в семейное путешествие по Италии. Не прошло и месяца после извинений и обещаний мужа стать лучше, как он, напившись, обвинил меня в том, что я специально завезла семью в глушь Италии, где бары закрываются в 10 вечера и он не может отдохнуть.

Он снова стал меня бить. Однажды он ударил меня в лицо, в нос. Я в тот момент держала на руках сына, и расстояние от моего носа до головы двухлетнего ребенка было не то чтобы очень большим. Сын испугался, вырвался и спрятался под одеяло на кровати, накрылся с головой — настолько ему стало страшно. А я взяла себя в руки и предложила отвезти мужа в ближайший город, где много баров. Я доставила его, оплатила гостиницу и уехала.

После этой «примирительной» поездки мы с сыном снова прятались. Два месяца мы провели в Пскове

Я сменила телефон, не заходила в соцсети, не снимала деньги с карты — боялась, что меня объявят в розыск. Но муж и сам меня нашел — по датчику в машине. Я с ним не разговаривала, но он приезжал каждые выходные, чтобы провести время с сыном и покатать его на санках. Тогда я потеплела к нему, вновь поверила. Я сама росла без отца, а своему ребенку хотела дать лучшее, в том числе и папу.

Мы вернулись к мужу, но он опять стал меня бить, я опять уехала к маме, а он снова поехал за мной.

Муж снял квартиру напротив маминого дома и каждый день поджидал меня около подъезда, ходил к моей бабушке и говорил, что, если увидит меня с другим, пристрелит. На его уговоры я больше не велась, поэтому в ход пошли угрозы. И в их реальность я верила — мужу ничего не стоит подставить меня, подбросить мне наркотики, отправить в тюрьму и забрать у меня сына. Поэтому я вернулась к нему. И больше не сбегала.

«Сыну диагностировали ранний детский аутизм, а я перестала видеть выход»

Я решила устроить сына в детский садик, чтобы он не видел происходящего дома. В платном саду нас попросили обойти врачей, и вдруг выяснилось, что у сына ранний детский аутизм (РДА). Я плакала — казалось, это моя вина. Мужу о диагнозе сначала боялась говорить, но однажды он увидел меня в слезах и сказал: «Ты — истеричка, ничего не произошло, а ты плачешь». Я ответила, что причина есть, и во всем призналась.

Тогда муж стал читать о детях с расстройством аутистического спектра (РАС) в интернете. В 2011 году писали, что они не смотрят в глаза. И, чтобы доказать, что у него нормальный ребенок, муж заставлял сына смотреть ему в глаза, сильно нажимая ему на голову, пока я просила отпустить его.

И снова завертелось: муж пил, гулял по ночам, приходил под утро, начинал выяснять со мной отношения, иногда стаскивал меня с кровати и бил.

Я старалась не спать, когда он гулял, чтобы не быть застигнутой врасплох

От недосыпа и постоянной тревоги было трудно — я перестала видеть выход, у меня не осталось сил сопротивляться. Меня держал только сын. Я не хотела, чтобы его воспитывал муж.

Я всегда мечтала, чтобы муж не бил меня. Не пил и не бил. Я выросла с отцом, который пил и бил. И думала, что смогу избежать этого. Я ругала себя за возвращения к мужу в первый раз, во второй и в третий. Ругала себя за слабость, за наивность, доверчивость. За неспособность скрыться. Я просто терпела и ничего не знала о домашнем насилии: об этом не писали в журналах, не говорили по радио.

Сама виновата — лишь в том, что хотела выжить

Пострадавшие от домашнего насилия чаще всего сталкиваются с вопросом: «Почему ты не ушла?» Но на такие вопросы нет ответа для тех, кто не был в такой ситуации. Феномен домашнего насилия объяснить невозможно. Это надо увидеть. Или быть избитым. А уйти от агрессора трудно.

Когда надо признать реальность ситуации, женщины продолжают верить в лучшее, и эта вера становится их главным врагом. Человек же тебя обещал любить, он же — отец твоего ребенка.

Ты думаешь, что только с тобой такое происходит, и не осознаёшь, что это устоявшаяся система отношений, где мужчина — мошенник, он обманом втирается в доверие, обкрадывает тебя и присваивает твою физическую неприкосновенность. Ты не осознаёшь, что домашнее насилие опасно не только тем, что тебя могут избить. Тебя могут убить голыми руками. Но ты не веришь и приносишь себя в жертву ради семьи.

Главное — у сына будет детский садик и отец. А я как-нибудь стерплю

Я на вопросы вроде «почему не ушла» отвечаю, что уходила, а на другие попытки не хватило сил и уверенности. Если же кто-то начинает говорить «сама виновата», я отвечаю, что виновата лишь в том, что хотела выжить.

Женщины верят в справедливый мир. Им кажется, что причина насилия в моей семье была во мне или в моем поведении. Им нравится думать, что с ними такого не случится, поэтому они готовы обвинить меня, чтобы остаться в приятной иллюзорной безопасности. Так приятно считать, что можешь уйти от опасности и добиться справедливости. И что всё будет хорошо, если вести себя как хорошая девочка. Им так внушили, они живут в этом.

И я жила в этом. У меня была уверенность, что со мной ничего подобного не случится. Удары мужа я каждый раз воспринимала как ошибку в его поведении, как сбой программы, который можно устранить. За что меня бить? Я же ничего плохого не сделала. Я готовила, приносила деньги в семью, хорошо выглядела. Всё, что нужно было сделать отличнице, я сделала. Я ждала пятерку и похвалу, а получала боль от близкого человека. Но мне всё равно казалось, что еще немного — и я докажу, что меня бить не надо.

«Я его убила»

Доказать ничего не получилось. После постановки сыну РДА муж стал еще больше пить. Однажды вечером он выпил и обвинил таксиста в краже кошелька с якобы крупной суммой денег и написал заявление в полицию. Но у водителя в машине оказалась камера — муж сам себя подставил и дал ложные показания. Его это очень раздражало, потому что он всегда хотел быть прав.

Тогда он выпил еще и достал пистолет из оружейного сейфа. Я даже страха не испытала — не было на него сил. Муж промчался мимо меня, за приключениями и эмоциями на улицу, и подрался около метро. Приехал наряд, пистолет забрали, мужа — тоже, и он ночевал в участке. Я всю ночь его ждала, а утром его искал следователь по делу о краже кошелька и попросил позвонить, когда муж объявится.

Когда он наконец пришел и лег спать, я позвонила участковому — приехал наряд и забрал его. Правда, к вечеру его отпустили

Он пил до ночи. Когда я уложила сына спать, муж стал обвинять меня в том, что я сдала его ментам, «чтобы переспать со следователем». Потом вдруг потребовал написать расписку за потраченные на свадьбу деньги и вернуть их. Я написала — не хотела, чтобы сын проснулся из-за возможного скандала. Следующая картина: муж стоит голый и пьяный, стучит кулаком по столу, бьет меня по голове и заставляет писать расписку и об изменах — прямо под деньгами написать про неверность.

Я не знаю, зачем ему это нужно было. Чтобы бить меня по делу? Хотел меня придушить и сказать, что был в состоянии аффекта от признания в изменах? Муж работал юристом — всё могло быть.

Когда я написала, он стал меня душить за «измены». Тогда, пытаясь защитить себя и ребенка, я его убила.

«Начался суд. И абсурд»

Начался суд, мама просила отпустить меня под залог — к сыну. Но следователь отказал, потому что я не раз была в розыске и «склонна к побегам». Меня отправили в СИЗО, потом — в психиатрическую клинику для прохождения экспертизы. Мне снова и снова приходилось рассказывать о случившемся.

Меня пугало, что я не помню… не могу вспомнить момент, когда решила убить мужа. Ничего не помнила, кроме страха

В результатах экспертизы значилось «сильное душевное волнение» — оно, как мне сказали специалисты из клиники, может быть приравнено к состоянию аффекта. Если бы следствие учло доводы психиатров, я бы получила всего три года за убийство мужа. Но следователи нивелировали результаты экспертизы. На первое место встала не она, а показания врача скорой помощи, который якобы помнил мои рассказы о том, как всё произошло. По его словам, я призналась ему, как брала нож, как ударила — получается, в один момент я всё прекрасно помнила.

Начались слушания и абсурд. Сводная сестра моего мужа поменяла показания с «бил, пил» на «убили моего любимого братика» — после того, как ей не дали ключи от нашей машины. Гражданская жена мужа говорила, что они жили хорошо, а я его споила, заставила не платить алименты на детей и убила. Мои адвокаты даже нашли участкового, к которому эта женщина приходила жаловаться на избиения. Нашли снимки с ее переломанным носом. Адвокаты хотели показать, что насилие со стороны мужа применялось не только ко мне и у меня были причины опасаться и прибегнуть к самообороне. Суд отказал приобщить эти документы, аргументировав, что они к делу не относятся. К делу не относилось вообще ничего, что могло меня оправдать.

Прокурор сказал, что я убила просто так. Из-за личных неприязненных отношений, а не потому, что защищалась

Мне всё равно дали минимум по статье — 6 лет. Мари Давтянсказала однажды, что, если женщине дали за убийство 6 лет, это можно воспринимать как самооборону в рамках нашего законодательства. Удивительно.

Но больше всего меня поразило в этом процессе, что тема домашнего насилия даже не рассматривалась. То есть предполагалось, что мой муж — спокойный гражданин, который иногда дерется с незнакомцами и невиновных таксистов в краже кошельков обвиняет, но это он такой на улице, а дома спокойный. Поэтому у меня якобы не было причин переживать за свою жизнь.

Я не раз говорила, что муж меня душил и бил, но на оглашении приговора мне сказали: «Могла другими миролюбивыми способами среагировать на ситуацию». Например, убежать. Все делали вид, что мои 48 кг делают меня равной двухметровому и стокилограммовому пьяному мужчине. И ни в коем случае нельзя прибегать к холодному оружию для самозащиты. Меня это выбивало из колеи. Я весь процесс старалась держаться, приходила на заседания в платьях и туфлях, в белых рубашках и джинсах — я хваталась за одежду как за спасательный круг, чтобы не потонуть в абсурде.

Меня потрясала несправедливость. Она так глубоко во мне поселилась, что я смогла только у психолога проработать, проплакать это спустя 5 лет после освобождения из тюрьмы.

«Это как открытая рана — невозможность видеться пять лет с ребенком»

В колонии мне очень хотелось просто помыться и чтобы мои вещи не трогали чужие люди при обыске. Я мечтала о том, как буду печь шарлотку и гулять под зонтом во время дождя. Как буду вечером с сыном лежать под одеялком и читать ему книгу. Как обниму его. Хотелось положить голову к маме на колени, обнять бабушку.

Ощущение выключенности из жизни родных сильно давило на мою психику — я испытывала море эмоций, но подавляла их, потому что нужно быть сконцентрированной и работать, выполняя неизвестно кем установленную норму швеи. Я держалась за фотографии сына, смотрела на них утром и вечером. Сначала шли кадры с ним маленьким, рядом со мной, а потом — постарше и без меня. Больно не находиться рядом с ребенком. Это физически ощущается как открытая рана.

Меня постоянно преследовала мысль: почему я не сдержалась? почему не потерпела? вдруг бы всё обошлось, и он бы меня не придушил?

Тогда я могла бы быть сейчас вместе с сыном и обнимать его. В такие моменты у меня всплывало воспоминание, как мы с сыном смотрим мультик «Вольт», а за закрытой дверью детской ходят люди в уличной обуви и в полицейской форме. Я держу сына на коленях, он показывает мне на собачку, а я его нюхаю и обнимаю. И снова прихожу к вопросу, как же так получилось, что я не сдержалась.

Я пробовала на себя примерить гордость за то, что победила более сильного противника. Так делают мужчины, когда один выходит против двоих, выигрывает и становится героем. Но я действительно жалею, что убила. Мне не нравится это знание о себе.

Я понимаю. Я защищалась. За меня всё решил инстинкт самосохранения. Но я жалею, что стала разрушителем жизни.

«Я боюсь потерять сына»

Я освободилась по УДО через пять лет и два месяца. После этого еще 11 месяцев была под присмотром: мне надо было ходить в отдел и отмечаться, ко мне домой в любое время мог прийти участковый, и от этого было некомфортно. Я даже не умела пользоваться сенсорным телефоном, и адаптация к новому времени нагоняла на меня тоску.

Поменялось всё. Сын был уже не трехлетним малышом, а восьмилетним первоклассником — ходил в школу, знал буквы, у него было свое мнение. Такие резкие скачки между реальностями вселяют в человека неуверенность: у него нет нужных навыков и знаний для адаптации в новом мире, он ничего не понимает об актуальных вопросах, у него слишком много упущенных событий. И всё это, как щебень из грузовой машины, высыпается на него.

Я чувствовала вину перед сыном за то, что меня долго не было рядом. Меня постоянно преследовало ощущение, что со мной что-то не так и люди догадаются или уже знают о моем тюремном сроке и покинут меня из-за страха. Было непросто прожить это, но меня поддерживала сестра. Она помогала мне наладить отношения с сыном, постепенно делегировала мне принятие решений и последнее слово, повышая авторитет перед ребенком.

Мы с ним сблизились на пережитых впечатлениях и общих активностях: занимались настольным теннисом, танцевали хип-хоп, пекли китайское печенье с предсказаниями, ходили на кулинарные мастер-классы, по книжным магазинам и выставкам, сериалы вместе смотрели, танцевали. Спустя 4 года я стала для него единственной мамой.

Только меня он называет мамой, а сестру, с которой он жил, пока я была в колонии, — по имени. Хотя нет-нет да и проскакивает

Я читала книги по общению с детьми, психологии, сама пошла в терапию, у сына тоже психолог. Сейчас у нас доверительные отношения, и я ими очень дорожу, поэтому пока не рассказываю сыну о настоящей причине смерти его отца. Я боюсь его потерять. Боюсь, что он не поймет меня и осудит: посчитает, что у меня не было причин опасаться за свою жизнь, что я — просто убийца. Я проговорила с психологом эту ситуацию и готова к ней. Я буду любить сына независимо от его мнения о прошлом, у меня даже слова готовы. Я жду подходящего момента после его 18-летия, тогда я всё ему скажу. Попрошу сестру побыть со мной рядом в этот момент. Мне нужна будет поддержка.

«Где спортсмены, которые говорят, что бить женщин — не по-мужски?»

Всем нужно понять, что домашнее насилие — эпидемия, которая берет начало в лени. Насилие — быстрый способ самоутвердиться, получить результат. Детей бьют, чтобы они слушались и делали так, как им сказали, с первого раза. Женщин бьют, чтобы показать, кто главный, умный и, самое важное, страшный.

И всем нам нужны просветительские проекты — показать, что насилие происходит по определенной формуле.

• Сразу не бьют. Сначала у тебя забирают уверенность в себе.
• Потом — уверенность в других и в жизни.
• Напряжение нарастает.
• Тебя бьют.
• Перед тобой извиняются, к тебе проявляют ласку. Или тебя запугивают.
• После двух «медовых» недель, когда все всё простили, тебя снова бьют.
• Перед тобой извиняются, напряжение спадает.
• Напряжение нарастает.
• Тебя бьют.

Насильник понимает, что делает, а его жертва — нет. Поэтому и надо рассказывать об этой проблеме и показывать: нет, вам не почудилось, и нет, оправдание ударам искать не нужно.

Оповещение об опасности домашнего насилия работает так же, как и ремень безопасности: оно спасает человеческие жизни, деньги из бюджета на социальные детские выплаты — ребенку-сироте или его опекуну.

А вообще, я не понимаю причин отсутствия социальной рекламы против домашнего насилия. Где спортсмены, которые говорят, что бить женщин не по-мужски? Где депутаты, которые говорят об ответственности за домашнее насилие? Это недорого. Кто-то, может быть, даже не подозревает, что бить женщин уже нельзя и крепостное право для всех так-то отменили.

В школах рассказывают, как прекрасно создавать семьи, а ученики потом приходят домой и видят, как папа маму бьет по пьяни. И это становится для ребенка нормой. Для мальчика — бить, для девочки — терпеть. Мы можем сколько угодно и в чем угодно убеждать детей, но, если картинка с реальностью не сходится, нормой становится реальность, а не картинка.

«Я могу позволить себе насмехаться над теми, кто бьет втихаря. Мне их жалко»

Кроме просвещения нам нужен и закон, который позволит сделать меры по борьбе с домашним насилием выполнимыми. Сколько водителям говорили о необходимости пристегиваться? Много лет, но вот установили камеры наблюдения, прописали штрафы — и они действуют лучше просьб. Более того, в законе появится определение домашнего насилия, а сейчас это будто невиданный зверь, о котором все слышали, но в суде доводы о нем не сработают. Может быть, появится и страховой продукт от домашнего насилия, который будет включать охрану пострадавших и услуги адвокатов.

Я пытаюсь сделать хоть что-то, чтобы освещать проблему. Я пишу стендапы и выступаю с ними. Лекцию о домашнем насилии я себе позволить не могу, потому что у меня нет такого авторитета. Зато я ношу маску шута и могу посмеяться над теми, кто бьет втихаря. Мне их жалко, они даже не могут похвастаться этим официально, не могут поехать на городские соревнования по домашнему насилию и занять почетное первое место.

Я могу себе позволить над этим посмеяться и рассмешить других, и это действует магически. Когда психика начинает защищаться от кошмара смехом, оковы страха спадают. Человек смотрит на проблему насилия под другим углом, может разрушить устоявшийся паттерн поведения перед насилием. Исходя из этого я могу сказать, что шутки долетают до людей быстрее, чем нотации.

На моих выступлениях люди делятся на две категории: слегка-в-шоке и ждущие-деталей. У меня пока нет конкурентов в стендапе, а учитывая популярность тру-крайма, можно сказать, что я соединила тру-крайм своей жизни и навыки комика, чтобы рассказывать о страшном через шутки.

Людей шокировала и шокирует моя откровенность. Кого-то настолько, что моим историям даже не верят

Но больше всего люди теряются от того, что я не сломалась, а вышла на сцену. Среди стендап-комиков я встречала тех, кто считал, что мой материал не для сцены, но большинство расценивали мои выступления как смелый поступок. Зрители подходят ко мне фотографироваться после выступления. И мужчины, и женщины. Мне говорят: «Вы — молодец, вы смогли защитить себя и разрушить монополию мужчин на защиту женщин».

Женщины рассказывают мне истории о пережитом насилии. Просят обнять, пожать руку, подписаться на соцсети. Я ни разу в реальной жизни не встречала мужчин, которые пишут в соцсетях, что сидеть мне пожизненно, или женщин, которые задают вопрос «Почему не ушла?».

Главное для всех — знать, что насилие закончится в любом случае. Насильники стареют, теряют физическую силу, правда, этого момента ждать долго. Если есть силы и смелость, надо рассказывать о насилии сразу — это не характеризует пострадавших как виноватых. Виноваты в насилии те, кто пользуется своим физическим преимуществом втихаря, ворует у других уверенность, как коррупционер, пользующийся служебным положением для своих личных интересов.

Насилие смертельно. Иногда — физически, но всегда насилие убивает изнутри.

Куда обратиться пострадавшим от домашнего насилия

• Всероссийский телефон доверия для женщин, пострадавших от домашнего насилия: 8-800-700-06-00. Работает 24 часа в сутки каждый день. Важно: на сайте организации также перечислены центры помощи и убежища в большинстве регионов РФ, куда можно обратиться.
• При Консорциуме женских неправительственных объединений работает Центр пострадавших от домашнего насилия, где оказывают юридическую помощь. Филиалы центра есть в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге (работает с Уральским, Сибирским и Дальневосточным федеральными округами), Ростове-на-Дону (Южный, Северо-Кавказский, Приволжский федеральные округа). Также в Москве созданы семейные центры (кризисные, социально-реабилитационные), их можно найти на карте по ссылке. Телефон консорциума: 8-495-690-63-48. Пострадавшие также могут заполнить заявку на сайте консорциума и сообщить о своей проблеме здесь.
• Центр «НеТерпи» оказывает психологическую помощь пострадавшим от домашнего насилия. Чтобы получить ее, нужно заполнить заявку на сайте центра.
• «ПОЛИНА. Кризисный центр для женщин» оказывает юридическую и психологическую помощь женщинам, пострадавшим от любого вида насилия. Телефон доверия психологической службы: 8-812-327-30-00, работает ежедневно с 11:00 до 18:00. Чтобы получить консультацию онлайн, нужно написать на почту центра: help@crisiscenter.ru Чтобы получить юридическую помощь онлайн, напишите на почту: advokat@crisiscenter.ru Также в центре проводят юридические субботы, где пострадавшим помогают психолог и юрист. Пострадавшие могут связаться с экспертами по субботам с 11:00 до 18:00 по телефону 8-812-327-30-00.
• В центре «Сёстры» помогают пострадавшим от сексуализированного насилия. Телефон доверия центра: 8-499-901-02-01, специалисты работают с 10:00 до 20:00 с понедельника по субботу. Кризисная почта «Сестер», где можно описать пережитую ситуацию и узнать, как и какую помощь получать: online@sisters-help.ru. Отвечают на обращения с 10:00 до 20:00 с понедельника по субботу. Пострадавшим в центре также предлагают три бесплатные онлайн-консультации с психологом. Чтобы их получить, можно позвонить на телефон доверия или написать на критичную почту «Сестер».
• Сеть взаимопомощи «ТыНеОдна» оказывает психологическую и юридическую помощь пострадавшим от домашнего насилия. Чтобы записаться на онлайн-консультацию специалиста, нужно заполнить заявку на сайте организации.

Мари Давтян
Адвокат при Консорциуме женских неправительственных объединений (НПО)

Фото на обложке: © Аксана Лисовская