Происходящее вокруг мы ненароком упаковываем в повествования и живем внутри них, — считает колумнист «Мела», журналист Инна Прибора. И размышляет, как каждый из нас в какой-то момент становится героем своих историй, а наши дети — их собственных. Но почему все мы живем явно не в доброй сказке, а скорее в антиутопии? И будет ли у нее счастливый конец?

Как бы ни было много информации вокруг, мы отдаем предпочтение историям. Мы увлечены сюжетами компьютерных игр, сериалов и перипетий, которые транслируют нам социальные сети.

Появился интерес к психологическому сторителлингу — тому, какую сказку мы рассказываем себе о самих себе: герой ты, повергающий драконов, или человек, который плывет по течению? Внутри своей головы мы помещаем себя на место протагониста, а мир вокруг обрастает нашими врагами и союзниками, преградами и чудесами. Есть и более крупные повествования: история страны, история народа — угнетенного или победившего, история целых обществ или отдельных групп, повстанцев или борцов за статус-кво.

Нейробиологи объясняют (например, в книге У. Сторра «Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории»), что разум человека — машинка по производству связных повествований. Наш мозг воспринимает мир сюжетно: разрозненные факты обрастают нитями взаимосвязей, причин и следствий, явления выстраиваются в логическую цепочку. Мы стремимся выяснить, почему так произошло и что будет дальше. Мы увлечены возможностью изменений, перипетия «Вот новый поворот» — захватывающее звено истории.

Именно поэтому нам трудно удержать в голове страницу учебника, но мы легко передаем сплетни, истории о чудесных исцелениях, заговорах и пришельцах

Но почему это особенно важно в родительстве? Мы используем истории для конструирования своей личности. Разумеется, у нас есть история про себя из серии «какой я родитель». Этот нарратив сообщает нам самим (а иногда и другим людям, если автор пишет книги или ведет блоги), как именно мы справляемся с материнством или отцовством, чем мы жертвуем или не жертвуем, героические мы ребята или смиренные перед лицом судьбы, сражаемся мы с орками из родительского чата или играем трикстера, улыбаясь одним и уворачиваясь от встреч с другими.

С другой стороны, так мы помогаем ребенку осознать себя в некоем повествовании. История вашей семьи — это чудо, где ребенок долгожданный подарок небес? Или он — существо, которое появилось внезапно в самый трудный момент, что повлекло за собой изменения вашего статуса?

Ученым, кстати, давно интересно, как именно такие вещи влияют на наше самоощущение. Оказывается — довольно предсказуемо. Американское исследование двадцатилетней давности демонстрирует, что чем более связной выглядит история человека, чем больше в ней элементов хорошо составленного рассказа, структуры и логики, тем благополучнее он себя ощущает. Так внутренняя легенда может сделать нас более счастливыми.

Кроме истории семьи, есть некие культурные штампы, которые мы тоже радостно дарим ребенку, не особенно задумываясь об этом. Скажем, схема «садик, школа, отличный аттестат, университет, женитьба» выглядит вшитой в наше коллективное бессознательное. Попытки выдернуть какой-то элемент из этого набора могут оказаться для некоторых из нас болезненной штукой.

Что у нас за стандарты по отношению к жизненному пути ребенка? Как именно они выглядят? Без чего сценарий не состоится?

Предлагая детям нашу версию развития событий, мы, с одной стороны, помогаем им освоиться и немного осветить путь впереди: смотри, дочка, хорошая проверенная дорожка. С другой, такая штука может быть опасным делом: если ход конем не особенно реалистичен и базируется на ожиданиях бабушки, которая уже полвека плохо понимает, что происходит вокруг.

Интересны и более крупные истории — истории поколения. Их, кстати, тоже во многом транслирует семья и ближайшее окружение. Кем себя считают наши дети? С каким героем идентифицируют? Как они видят мир вокруг?

Масса социологических исследований породила множество мифов вокруг поколения ребят со смартфонами с колыбели. Например, некоторые специалисты считают, что им свойственна большая незрелость, большее стремление к безопасности, меньшая вовлеченность в отношения со сверстниками. Другие — отмечают их стремление к личному успеху и меньшую склонность к бунту.

Не анализируя такие утверждения на истинность, интересно задуматься, в каком мире живут дети? Как окружение помогает сформировать твой нарратив о себе. Ощущают ли они себя включенными в мир вокруг? Способными на что-то повлиять? Какие качества они считают важными в себе и в людях? И здесь можно что-то предполагать.

Скажем, советский ребенок имел некую идеологическую картинку. Есть общий нарратив: мы строим новый мир, а значит, я тоже — будущий строитель светлого завтра

Есть свои образцы для подражания, Мальчиши-Кибальчиши и самоотверженные Тимуры. Важное качество этого героя — стойкость. Потому что есть враг, и враг не дремлет. Читая сегодняшним детям Гайдара, все время удивляешься: ну с какого перепугу враги и западные шпионы ходят посреди наших колхозных полей, вдали от городов, вдали от границы… Что они тут нашли? Но для гармоничного нарратива героя это годится: ты не должен расслабляться, нужно бдить, даже если у тебя лето, каникулы и ты носишься босой, прячась от колхозной собаки. Угроза в таком мире — война.

История меняется в 80-90 годы. Общее повествование переворачивается. Все перестают строить новый мир, а наоборот — рушат старый, потому что стремятся к свободе. Осознав ошибочность прежних взглядов, мы устремляемся в сторону либерализма, открытости, гласности. Внешний враг исчезает. Теперь в качестве ужасной угрозы маячит нищета и голод. А раз главный враг — это плохая жизнь (а она точно плохая, потому что теперь по телевизору мы увидели рекламу с хорошей жизнью — красными кабриолетами и домами из Санта-Барбары), значит и оружие должно быть другое. Теперь герою важна не столько стойкость, сколько предприимчивость. Здесь победит тот, кто умеет пробиваться. Тот, кто не лежит на диване, а действует. Поколение бизнесменов и стартаперов — это уже не кибальчиши, а новые персонажи, с новым оружием.

Сегодня определенности стало еще меньше. Правила игры настолько изменились, что непонятно, куда двигаться. Из более-менее предсказуемой реальности мир превратился в VUCA-мир, в котором невозможно ничего предсказать. Сегодня вас накрывает пандемия, завтра — климатический кризис, послезавтра — технологии меняют привычные модели обучения и работы. Сплошное «Черное зеркало». Одно лицо родителя, смотрящего пресс-конференцию какого-нибудь чиновника, говорит ребенку о происходящем вокруг больше, чем специально приглашенный на обществознание оратор.

Многие честно признаются детям, что, мол, папа растерян, а кругом хаос и чушь. Современный нарратив — о выживании в хаосе

Как жанр здесь лучше всего подходит антиутопия. Неслучайно сегодня антиутопии становятся хитами детской и подростковой литературы. Сегодня не Оруэллы и Замятины, а современные авторы «дивергентов» и «голодных игр» на простом детском языке объясняют, что, мол, если в мире что-то поломается и он станет странным и страшным — это ничего. Здесь тоже можно с чем-то бороться, как-то жить.

Оттого родители и педагоги единодушно выступают против засилья предметных дисциплин и хард-скиллов. Просто разбираться в геометрии сегодня — не синоним успеха, и вообще непонятно, что там впереди и как бы не пролететь. Больший упор в обучении идет на гибкие навыки: умение сотрудничать, договариваться, не впадать в панику, растить психологическую устойчивость, эмоциональный интеллект. Этот новый герой обладает невиданной ранее силой: он готов к вызовам нового мира. Как это выглядит? Ну, он не будет стоек, как Кибальчиш (стойкие — не адаптивны, не способны быстро подстроиться под обстоятельства). Новому герою не обязательно быть деятельным, как герою 90-х. Возможно, деятельность принесет больше вреда, чем пользы.

Каким же должен быть этот герой антиутопии? Ответ можно получить, рассмотрев концепцию «хоуппанка». Название этому направлению дала в 2018 году американская писательница Александра Роуленд, и само название уже дает надежду.

Хоуппанк — жанр фантастики, но, в отличие от киберпанка, которому характерна беспросветная мрачность (вспомните хоть «Бегущего по лезвию»), он говорит нам, что не все так плохо. Можно жить, вообще-то. Ну чего, подумаешь, маски. Ну подумаешь, ограничения. Ну подумаешь, белые ходоки и спецслужбы. Но жизнь-то продолжается, ребята!

Несколько тезисов характеризуют этот актуальный жанр — и благодаря этим тезисам вырисовывается портрет героя:

• с несправедливостью и злом можно бороться (а значит, герой — не смиренный персонаж, а борющийся);
• однако борьба — не прямой конфликт, а аккуратное сотрудничество с единомышленниками, да к тому же надо разобраться, кто тут на самом деле зло (вот где пригодились софт-скиллы!);
• счастливого финала не будет, а борьба окажется вечной (понадобятся терпение и выдержка);
• эстетика мягкости, осознанности и, простите за выражение, мимимишности. Например, герой нашего времени свободен от дурацких гендерных стереотипов. Роуленд пишет: «Плач — это тоже хоуппанк, потому что плач означает, что у вас все еще есть чувства, а чувства — это то, благодаря чему вы знаете: вы все еще живы».

Такой персонаж не пойдет напролом, он будет заботиться о своем внутреннем состоянии. И пока мир в огне, дома у него будет сплошное хюгге, плюшевая игрушка и экологичные способы разговаривать с друзь… нет, не друзьями, а с командой, с которой он сотрудничает за правое дело.

С ценностью в виде внутреннего благополучия и привычкой посреди мрака создавать уют, новый герой немного смахивает на хоббита. Но, может, это и не плохо. Какой Мордор не случится впереди, хоббит все равно всех победит.