«Сама я училась в одной школе все десять лет. Но после девятого класса директор зачем-то решил распределить всех детей по успеваемости. Класс «А» — отличники, «Б» — хорошисты, «В» — троечники, «Г» — коррекционный. Идея группировать учеников по оценкам очень спорна, конечно. Но само перемешивание классов дало удивительный положительный эффект.

Ярче всего это было заметно по моей бывшей однокласснице Любе. Люба была блёклой отличницей, которая рыдала над единственной четвёркой в первой четверти седьмого класса. Она ходила в одинаковых строгих костюмах, туго перевязывала волосы в хвост и совсем не пользовалась косметикой. Как и все в классе, я была убеждена, что наряды, украшения и мальчики её просто не интересуют. Люба не девушка, Люба — отличник. Но в десятом классе вдруг она появилась в школе с новой причёской, в модном платье, накрашенная и окрылённая».

«Когда-то меня попросили позаниматься с сыном одного очень обеспеченного человека. Трёхэтажный особняк, гувернантки у каждого из трёх детей, кухарка, охрана, два личных водителя. К третьему занятию я поняла, что ребёнка слушаю только я. Прислугу он не считает за людей, а родители обращаются с ним так же, как он с прислугой. Проблемы в коммуникации выливаются в то, что в новой школе он не может завести друзей. В такие моменты особенно остро чувствуешь своё бессилие. Я даже лишние полчаса поговорить с ним не могу — сразу после меня приходит другой репетитор.

И ведь все эти родители с гордостью говорят, что у их детей нет свободного времени! «Я с двух лет вожу его на «развивайку», с трёх мы учим английский, с четырёх — на хоккей». Они наивно считают, что вот это и есть то самое «воспитание», а на самом деле они просто не знают, чем занять ребёнка».

«Моей сестре 12 лет, и у неё нет выбора. У неё нет права расставлять приоритеты и определять для себя, что нужно, а что нет, поскольку это карается низкими оценками и разносами от учителей и родителей. У неё не хватает опыта и сознательности на то, чтобы эффективно и грамотно планировать своё время. На неё давят со всех сторон — родители, учителя, чувство собственного достоинства, которое надо беречь от плохих оценок.

Ах, да, ещё пять дней в неделю во внешкольное время она занимается в музыкальной школе. Плюс время на репетиции и выполнение домашнего задания. Но это сюда не относится — дело добровольное, по крайней мере, с точки зрения министерства образования. Я неоднократно говорила с родителями об этом, но они считают сложившуюся ситуацию наименьшим злом».

«Вот она, самая печальная история на свете, правда? Учитель приходит в государственную школу сеять разумное, доброе и так далее, а его засыпают, давят бумажками, отчётами, программами, поурочными планами и прочей дребеденью чиновничьей. Или учитель приходят в частную школу, у него в голове полно идей, он — воплощённая креативность, а через месяц оказывается, что никому в этой школе его идеи не нужны, что тут, скажем так, другие приоритеты. Ну вы понимаете, ну бабки тут косят, одним словом.

И оказывается учитель перед выбором: уйти неизвестно куда или работать в тех условиях, которые созданы, от которых не убежишь. И ведь ничего не попишешь, приходится оставаться. Многие и остаются, встраиваются как-то в среду. Страдают, но встраиваются. Страдают, но пишут отчёты. Страдают, но гонят детей по планам и программам».

«Музыка, звучащая в доме — это прекрасно, она окрашивает в эмоциональный тон повседневность. Однако если вы хотите, чтобы ребёнок чутко улавливал эмоцию в сером, казалось бы, дне, отмечая многочисленные радужные оттенки, нужно иметь в виду, что звучащая вечным фоном музыка не способствует формированию оценочных процессов. Она попросту не помогает ребёнку размышлять и оценивать происходящее, а напротив — отгораживает от необходимости думать над происходящим и давать ему оценку.

А это, в свою очередь, ограничивает активность вокабуляра, поскольку не предполагает многочисленных вариантов эмоции и, соответственно, их определений. Лучше вместе прослушать произведение и потом расспросить ребёнка о том, что он представлял, когда слушал музыку».

«Я не участвовала в разговорах, наблюдала со стороны, но и ко мне ей удалось подобрать ключик. Она подружилась с бабушкой, с мамой, стала заниматься со мной в частном порядке, добиваясь ответа на заданный вопрос, ведь обычно я убегала, когда ко мне обращались.

Моим слабым местом был английский язык. Учительнице я понравилась: тихая девочка за первой партой в среднем ряду. Но на репетиторство времени не было. Она порекомендовала бабушке свою коллегу, которая преподавала в старших классах.

У меня обнаружились способности к языку, хорошая память, но ответить я могла или в форме сочинения (цитирование учебника или рассказа учительницы), или односложно — устно. Бабушка была в растерянности: есть же знания в голове. Так зачем притворяться умственно отсталой?»