«Зумеры», «цифровое поколение», «поколение тиктока» — как только не называют родившихся в XXI веке. Не один год идет дискуссия о том, насколько представители нового поколения отличаются от старших по своему мировоззрению, политическим взглядам и видению будущего. Мы обсудили с учеными, можно ли говорить о молодых как о поколении и как выглядит конфликт отцов и детей в современной России.

«Ситуация войны с окружающим миром для молодёжи некомфортна»

Григорий Юдин, философ, социолог, профессор Московской школы социальных и экономических наук

Расскажите про теорию поколений в социальных науках.

Обычно теорию поколений возводят к немецкому социологу Карлу Маннгейму. В 1920–30-е годы он сформулировал идею о том, что поколения возникают, когда люди, живущие вместе, проходят на этапе своего становления через какие-то ключевые исторические события («формативный период»), проживают их вместе. В результате получается множество людей, которые друг с другом не знакомы, но объединены общим историческим опытом — в этом смысле они оказываются живущими в одном и том же мире. Они похожим образом воспринимают реальность, их опыт определяет их обыденное поведение и предпочтения.

Есть разница между социологическим и чисто демографическим определением поколения. У демографов поколение сменяется на отрезке 20–22 года (и это число трансформируется, так как растет продолжительность жизни). Для социологов единого поколения на определенном шаге может и не быть, ведь они формируются именно благодаря значимым историческим событиям.

Можно ли применять теорию Маннгейма к современной России? Есть ли у нас сейчас поколения?

В последнее время много разговоров и в России, и за ее пределами о том, что сейчас есть какие-то очень различающиеся поколения: Х, Z, зумеры, бумеры, миллениалы. В таких оценках всегда много субъективного. С точки зрения Маннгейма все это довольно сомнительные классификации, потому что непонятно, какие радикальные исторические события могли бы сформировать такие разные поколения.

Конечно, для многих современных россиян ключевыми будут перестройка и события 1991 года. Они сильно повлияли на историю страны. Но это важно для более старших. А поколенческую терминологию сейчас все чаще используют для того, чтобы описать молодых людей. И тут есть сомнения, можем ли мы говорить о поколениях. Отличаются ли, например, радикальным образом 20-летние россияне от 30-летних? Непонятно, потому что трудно найти какие-то определяющие события, которые отделили бы их от остальных. Наверное, важны события 2011–2012 годов, 2014 год. Но повлияли ли они на повседневную жизнь людей? Не уверен. Точно не так сильно, как события 1991 года.

Хорошо, 20-летние и 30-летние россияне, может быть, не слишком различаются. А 20-летние и все те, кто вырос еще в СССР и застал 1991 год?

Я бы сказал, что, наверное, есть раскол между старшими группами (дедушками и бабушками) и всеми остальными. Старшие люди как раз вполне могут составить отдельное поколение. Они пережили ряд событий, которые их объединили — и определили, как они будут видеть свою жизнь. Это заметно по данным опросов по ключевым политическим индикаторам, особенно за последние три года.

Люди, которым сейчас от 55 лет, представляют собой поколение, чья жизнь была во многом сформирована холодной войной и событиями 1980-х

Тут важны афганская война, Чернобыль, 1991 год опять же (но важно не путать реальные события и более поздние мифологемы о них). Для этого поколения естественной рамкой жизни является позднесоветская картина мира с контурами холодной войны (противостояние двух воюющих сторон) и во многом сфокусированная на потреблении (они пережили развитие новых стандартов потребления, их расширение). Эти вещи сильно сформировали людей постарше.

Более молодые люди сегодня пока отличаются от старших по большей части тем, что они все описанные вещи вообще не переживали. Для них, например, менее понятно все, что связано с противостоянием Западу и нашей враждой со всем миром.

Надо сказать, наш социальный опыт часто связан с коллективной памятью: иногда не нужно переживать что-то лично, чтобы какое-то событие было для нас значимо. Это просто важно для людей вокруг. Поэтому молодые люди могли лично не переживать трудности 1990-х годов, смену режима, но под воздействием дискуссии о них знать об этом и даже быть травмированными этим опытом. Но все же иначе, чем очевидцы этих событий.

Если обобщать, старшие люди часто воспринимают мир в диапазоне от выживания до повышения каких-то своих потребительских стандартов. А молодые более космополитичны, больше заботятся о вещах, связанных с охраной окружающей среды, о мире вокруг.

Вы с коллегами исследовали убеждения молодежи, их взгляд на будущее России. К каким выводам вы пришли?

Если взять наше исследование «Образ будущего глазами молодежи» и сопоставить с данными исследований и опросов за последние пару-тройку лет, то можно сказать следующее: во-первых, для более младших групп очень важны уважение и равенство. Ситуация того радикального неравенства, которую мы наблюдаем в России, для них проблема.

Неравенство является для молодых несомненным, видимым и раздражающим, это, по их мнению, не то, как должна быть устроена жизнь

Поэтому этим группам интересны разные повестки, связанные с равенством, в том числе феминизм, дискуссия о гендерном равенстве. Интересен разговор о защите и заботе о слабых плюс вообще о внимательном отношении к окружающим. Им не нравится, что есть «отверженные» и есть политические элиты, которым нет дела до всех остальных. Такая ситуация кажется молодежи несправедливой, они болезненно ее воспринимают. Другая важная вещь — отношение к окружающей среде, не только человеческой, но и экологической.

У молодых групп есть тревога по поводу природы, ее защиты. И, как я уже сказал, им свойственно более космополитичное отношение к миру. Не нужно путать его с «западничеством», скорее речь о более естественной погруженности в глобальные потоки, чем у старших. Это культурные потоки, общение с иностранцами. Изоляционистская внешняя политика молодежи непонятна.

Если нужно все это как-то обобщить, то я обычно говорю, что преобладающий запрос среди молодежи — социал-демократический. Запрос на демократическое, более равное общество, где государство заботится о гражданах, а люди — друг о друге и об окружающей среде. И при этом меньше агрессии: ситуация войны с окружающим миром для молодежи некомфортна. Плюс есть запрос на большее участие в политике, хотя бы на низовом уровне: что-то сделать, к чему-то подключиться. Поучаствовать в чем-то не декоративном, а реальном.

---

«Отказ от императивного стиля родительства становится социальной нормой»

Жанна Чернова, социолог семьи, доктор социологических наук, ведущий сотрудник Социологического института РАН в Санкт-Петербурге

Есть ли в современной России конфликт поколений? Если да, то между кем и кем?

Мне кажется, что основная ось ценностного конфликта сегодня проходит между так называемым старшим поколением и молодыми. И этот конфликт мы можем описывать в категориях социолога Рональда Инглхарта: ценности выживания против ценностей самореализации.

В России наибольшее согласие можно увидеть между поколением молодых и их условных родителей. Последние во многом разделяют ценности молодых, связанные с саморазвитием, свободой выбора и благополучием — в широком смысле слова, не только экономического, но и психологического.

Поколение родителей сейчас — это «ответственные родители»

В России идеология и практики ответственного родительства стали активно популяризироваться с начала 2000-х годов. Для таких родителей важно качество их отношений с детьми, счастье детей, их социальная успешность, которая выражается не только в формальных статусах, но и в удовлетворенности жизнью.

Благодаря всему этому опыт взросления молодых — это опыт благополучия, не только материального, но и, что важно, психологического. Молодые люди привыкли к тому, что родители их слушают, учитывают их мнение по разным вопросам. Молодежи дают право на ошибку, на поиск себя и стараются максимально их поддерживать.

Тут речь в первую очередь идет о городском образованном среднем классе, но можно сказать, что отказ от императивного стиля родительства в пользу более демократического и эгалитарного становится определенной социальной нормой. Об этом свидетельствует всплеск интереса к поп-психологии, к изданиям, сайтам, где обсуждают различные аспекты детско-родительских отношений.

Старшее же поколение (поколение «дедов») в большей степени консервативно и традиционно в своем представлении о социальных нормах. Они исходят из более нормативных представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо, как должен выстраиваться любой жизненный проект. Например, в каком возрасте нужно завести семью, родить ребенка, найти работу, которая будет гарантировать достаток.

Такие жесткие нормативы были актуальны и работали без сбоя в индустриальном обществе, на предыдущем этапе нашего развития (сейчас считается, что большинство обществ вышли на этап постиндустриальной экономики. — Прим. ред.). Тогда все этапы жизни человека поддерживались специальными социальными институтами. Эти институты обеспечивали массовость и единообразие жизненного сценария: за окончанием образования следовал выход на рынок труда и оплачиваемая занятость до пенсии.

Сейчас такие нормы просто не вписываются в те изменения, которые произошли и происходят в сфере занятости, в семье, в представлениях о возрасте. Институты изменились, теперь они позволяют более индивидуально подходить к важным жизненным выборам. Они обеспечивают потребность в самовыражении, а не заставляют следовать устоявшимся образцам.

Например, популярная сейчас идея, что образование можно получать всю жизнь (и институты, которые это позволяют), дает людям возможность делать перерывы между разными ступенями образования, переходить не только на новый этап, но и вообще менять профессию. Точно так же сфера занятости становится более гибкой: теперь, чтобы войти в профессию, часто нужен не диплом, а умения, навыки и практический опыт.

А есть ли что-то общее у людей любого возраста в России?

У всех описанных трех российских поколений есть сходство — это семья как ценность. По данным социологических исследований, как в 1990-е годы, так и сейчас семья является постоянной ценностью россиян.

При этом меняется представление о семье, то значение, которое ей приписывается. Из средства выживания в тяжелые времена семья превратилась в такое место, где можно удовлетворить свою потребность в близких, интимных отношениях, выстроенных на доверии, понимании и принятии.

Но главное — семья остается частью жизненного проекта россиян вне зависимости от поколения

Официальная статистика показывает, что в России уровень брачности стабильно высокий (как и уровень разводов). Что тогда меняется? Сильно изменилось отношение к добрачным сексуальным отношениям и партнерству. Фактически в последние несколько десятилетий мы видим, как происходит либерализация отношений, изменяется нормативный брачный сценарий, который включает в себя не только опыт сексуальных отношений, но и опыт совместного проживания до брака.

Интересуются ли молодые люди политикой?

Да, молодое поколение сильно политизировано. Но, я бы сказала, в том смысле, что политическое — это личное. Мне кажется, что эта политизация происходит не за счет участия в большой, или реальной, политике, партиях и движениях, а за счет того, что именно молодые включают в политическую повестку дня вопросы ближнего круга: феминизм, городской активизм, экоактивизм, социальную проблематику.

В широком смысле молодых людей волнуют проблемы неравенства. Причем, как мне кажется, не столько в абстрактных категориях, а в конкретных проявлениях этих неравенств и несправедливости, с которыми они сами сталкиваются каждый день.

---

«Я ловлю себя на том, что мне не хочется, чтобы у ребёнка был тикток»

Вита Малыгина, практикующий клинический психолог, психодраматерапевт

Как практикующий психолог наблюдаете ли вы различие поколений сегодня? Есть ли конфликт между молодыми людьми, рожденными в XXI веке, и их родителями или бабушками-дедушками?

Я вижу, что у более молодых есть особенности, которые непонятны людям, выросшим в доцифровую эпоху. Например, для доцифровых людей общение — это прежде всего очные встречи. Даже разговор по телефону — что-то недостаточное. А те, кому сейчас меньше 20 лет, выросли в ситуации, когда переписка в мессенджере, соцсети — это такая же форма общения, как и все другие. Отношения, которые они устанавливают между собой в сетевом пространстве, рассматриваются как полноценные. В этом есть разница.

Я не уверена, что с этим связан какой-то конфликт, но я вижу, что у родителей и старших есть тревога, связанная с тем, что они не понимают своих детей. Это нормальная ситуация, которая возникала на протяжении всей человеческой истории. Сейчас родителям непонятно, что это за тикток такой, раньше была непонятна музыка, до этого — мода.

Всегда было нечто, что не позволяло старшему поколению понять своих детей. В этом смысле сейчас нет ничего нового. Когда люди взрослеют, их система жизненных ценностей и позиция становятся более ригидными, им сложнее меняться. Это нормальная часть нашего развития, но она не дает старшим быть более гибкими и так же быстро познавать мир и включаться во что-то новое, как это делают молодые.

Мне кажется, что сейчас на чувства родителей и их тревогу пытаются давить

Например, рассказывают, что детей через интернет, через тикток пытаются куда-то втянуть. Это все мне очень напоминает историю вокруг ювенальной юстиции в начале и середине 2000-х.

Законы о ювенальной юстиции продвигали люди, которые в 1990-е годы занимались тем, что спасали молодежь от наркотиков (это была очень жесткая проблема). Негосударственные организации тогда пришли к пониманию, что проблему юных наркоманов нельзя решить, пока в России не будет ювенального судопроизводства — то есть судопроизводства, лояльного к малолетним правонарушителям, организованного таким образом, что оступившихся не карают, а хотят им помочь.

Готовился проект такого закона, и против него было развернуто целое общественное движение. Часть чиновничества, которому ювенальное судопроизводство было как кость в горле, решили использовать тревогу родителей (в основном матерей) за своих детей. Они разыграли такую карту: если ввести закон о ювенальной юстиции, то любой чиновник может отнять у родителей ребенка в любую секунду. Надавили на самые простые чувства. Была целая кампания на этот счет, и даже очень вменяемые люди выступали против ювенальной юстиции. Все решили, что ювенальная юстиция — это когда детей отнимают. Хотя она вообще про другое.

Такие вещи — не про конфликт поколений. Они про общественный шум и про давление на привычные больные точки родителей. У нас уже много поколений принято системно спасать детей, которым и правда зачастую угрожала опасность: войны, репрессии. И поэтому включать такой режим выживания очень просто.

Что делать родителям, которым тревожно, которые не понимают, чем живут их дети? Как не паниковать?

Важно в первую очередь не терять связь со своим ребенком — и пытаться вернуть, если она потеряна. Нам сейчас это жизненно важно — сохранять отношения, делать так, чтобы в усложнившемся мире дети были открыты, могли с нами про все поговорить. У меня старшему сыну 26 лет, младшему — 11. И младший обсуждает со мной тикток. Я понимаю, что мне придется разобраться, как этот тикток устроен.

При этом, конечно, я ловлю себя на том, что мне не хочется, чтобы у ребенка был тикток. Не потому, что там какая-то опасность, просто он отнимает много времени. Мы об этом беседуем, мой младший ребенок меня спрашивает, что я об этом думаю. И я понимаю, что раз он меня спрашивает, значит, он готов со мной делиться, мы будем эти вещи обсуждать. А если будем говорить, то мы с сыном, я надеюсь, останемся на одной стороне, и это самое важное. Так что другого пути нет: сохранять связь и поддерживать ее. Для этого придется в том числе поворачиваться к тем вещам, которые от нас далеко. И расширять границы своего сознания.

Иллюстрации: Shutterstock / GoodStudio