Во многих школах работают психологические службы, призванные поддерживать детей и помогать им. При этом каждый год там случаются трагедии: травля, стрельба, гибель детей в результате суицида. Почему почти каждый раз учителя разводят руками и говорят, что ребенка ничего не беспокоило, психологические тесты были в норме, да и он сам был тихим? Разбираемся.

Как устроены школьные психологические службы: ожидание и реальность

Родители и дети воспринимают школьных психологов как «людей с бумажками». Они приходят в класс, просят заполнить тест на выявление тревожности, зависимого поведения, асоциальных установок, уносят опросы и возвращаются не с результатами, а с новыми анкетами. Дети на всё отвечают — честно или нечестно, в зависимости от ситуации и настроения. Но какие-то серьезные отклонения от нормы психологи выявляют редко. А потом «вдруг» случается очередная трагедия.

Так система психологического мониторинга работать не должна. Школа может помочь своим ученикам хотя бы частично — обеспечив качественную работу социально-психологических служб. В идеальной службе, какой ее представляют в школьных положениях (например, здесь и здесь), в список задач психолога, помимо тестирования, входят:

• психоконсультирование (ребенок или сотрудник школы, столкнувшийся с проблемами, может обратиться за советом к специалисту);
• психопросвещение (психолог проводит классные часы для детей, лекции для родителей и учителей, где рассказывает о сложностях, которые встречаются во время учебы, актуальных проблемах и помогает разобраться в аспектах психологии);
• психокоррекция (если у кого-то из учеников выявили трудности (высокий уровень тревоги, травля, сложности с социализацией) или ребенок стоит на учете, у него ограниченные возможности здоровья (ОВЗ), психолог индивидуально занимается с детьми, поддерживает, помогает развиваться).

Всё это нужно, чтобы сделать учебу комфортной, а школу — безопасным местом для детей и взрослых.

Но отойдем от идеальной картинки и вернемся в реальность

Во-первых, не во всех школах есть социально-психологические службы из-за того, что на их работу не выделили бюджет.

Во-вторых, по словам психолога Сании Биккиной, которая два года проработала в школьной психологической службе в Калужской области, не всегда квалифицированные специалисты соглашаются на такой труд из-за низких зарплат и не соответствующих им нагрузок. «Когда я работала в школе, я получала 11 500 рублей, работая каждый день с 8:30 до 17:00. Это отвратительная оплата труда. Ту же сумму, что психологу выплачивают за месяц в школе, он может заработать за три часа консультаций», — рассказывает Сания.

В-третьих, из-за нехватки профессионалов некоторые школы создают видимость социально-психологических служб, которые формируют из учителей-совместителей. Это значит, что социальными педагогами, которые могут заменить психолога, становятся учитель труда, ОБЖ, биологии — любой, кто готов на себя взять дополнительные нагрузку и выплаты. Сания Биккина отмечает, что в большинстве случаев эти люди не имеют специальных знаний и навыков: «Они просто заполняют бумаги, которые должны быть заполнены от имени социального педагога. Одно дело — когда есть правило, что в каждой школе должен быть психолог, другое — как это работает на самом деле».

Наконец, если в школе все-таки есть профессиональный психолог и он старается выполнять все свои задачи, ему, по подсчетам РАО, приходится в одиночку работать примерно с 882 детьми.

Проблему пытается решить Министерство просвещения: депутаты подготовили проект, согласно которому с 1 сентября 2024 года в каждой школе должно быть по одному педагогу-психологу на 200 учеников. Но пока он не одобрен, и неизвестно, смогут ли все школы страны нанять таких специалистов.

Из-за низкого уровня профессионализма работников школьных социально-психологических служб, перегрузки и нехватки ресурсов для развития «всё сводится к пресловутым диагностикам психологического состояния детей. Это нечто очень понятное и формализованное», — отмечает психолог Сания Биккина.

Зачем нужны психологические тестирования в школах: версия идеальная

С одной стороны, психодиагностики — обязательная часть учебного процесса. Есть ли в них смысл? Да, они нужны, чтобы узнать, как дети адаптируются в школе, спокойная ли в классе атмосфера, нет ли конфликтов между детьми и учителями. С помощью тестов психологи могут оценить и проанализировать общую картину, выявить возможные проблемы и начать с ними работать. А для детей, рассказывает педагог-психолог Александр А. (имя изменено), такие тестирования стали возможностью подать взрослым сигнал, что они переживают и плохо себя чувствуют.

Диагностики проводят в первом, в пятом и в старших классах

В начальной школе измеряют уровень адаптации детей к новому окружению и новой среде. То же самое — в пятом классе, когда на смену универсальному учителю, который вел почти все уроки, приходят новые педагоги и когда требования к учебе становятся жестче. С седьмого класса подростков проверяют в основном на потенциальные зависимости, асоциальные установки, стремление к риску, импульсивность, конфликтность, тревожность и готовность к выпускным экзаменам.

Психолог может запланировать и дополнительные тесты (например, чтобы выяснить причины агрессии или депрессивных состояний), если он заметил, что в классе неблагоприятная обстановка. По мнению Сании Биккиной, в идеале психологические тестирования могли бы проходить так: психолог общается со всеми доверенными ему классами, наблюдает за детьми, проводит для них лекции, тренинги и решает, какие тестирования провести именно с этими учениками.

Если чей-то результат отклоняется от нормы, психолог сначала наблюдает за классом, где учится ребенок, и оценивает обстановку. Правда ли ученик тревожится/грустит/агрессивно себя ведет в повседневной жизни или он решил посмеяться над взрослыми с помощью теста? Дальше всё зависит от ситуации: если подозрения психолога оправдываются, специалист должен поговорить с классным руководителем ребенка и его родителями и решить, устраивать ли с ним индивидуальные беседы, нужна ли помощь психиатра.

В идеальной психологической службе, как отмечает педагог-психолог Александр А., с детьми должны работать комплексно, а не только проводить бесконечные опросы. По словам эксперта, тесты — меньшая из забот школьного психолога: «Нужно приходить к детям, играть с ними, проводить занятия, чтобы они понимали, что специалисту можно довериться и он что-то умеет. А если психолог занимается только диагностиками, дети не знают о том, что есть специалист, к которому можно прийти. Это чужой человек: он пришел, задал вопросы и ушел. Так неправильно. Психолог всегда должен быть с детьми».

Почему тестирования не работают: версия реальная

И все-таки почему в школьной жизни происходит столько трагедий, если за психическим здоровьем учеников должны так тщательно следить? Дети погибают в результате суицида через несколько месяцев после успешного тестирования, которое никаких проблем не выявило. Дети устраивают стрельбу через две недели после психологического мониторинга на суицидальные наклонности и уровень одиночества, в котором эксперты не заметили ничего критичного. Эти тесты вообще что-нибудь могут выявить? Какой от них смысл в школе реальной, а не в идеальной? Мы задали эти и другие вопросы школьным психологам Сании Биккиной и Александру А. и резюмируем их ответы.

Настроение подростков часто меняется. Зачем говорить о тестах, которые проводили какое-то время назад?

Хоть подростки и эмоционально лабильны, но тревожность и депрессия — это не эмоции и чувства, а длительные состояния. Человеку сложно переключаться на что-то хорошее в такие периоды, поэтому не имеет значения, когда был сделан тест.

Если ребенок не скрывает свое состояние и психолог правильно обрабатывает диагностики, можно быстро выявить психические расстройства и начать работу с учеником. Правильный подход специалиста в таком случае предупредит риск суицидальных наклонностей и даже школьных шутингов, которые развиваются в том числе на фоне депрессивного состояния.

Почему мы редко слышим о том, что у ребенка отклонения от нормы по результатам тестов? Может, их неправильно проводят?

В системе школьного психологического мониторинга выделяют несколько проблем.

• Большая часть школьных диагностик (например, опрос Бимана Филлипса на определение школьной тревожности) придуманы в XX веке. Наши нормы и ценности уже сменились. Даже вопрос женственности сейчас очень размытый — если в середине прошлого века женственность подразумевала платья и любовь к цветам, теперь она воспринимается иначе.
• Чаще всего из-за высокой нагрузки у психолога не хватает времени, чтобы обойти всех детей и понять, какие диагностики стоит провести в каждом отдельном классе. Поэтому всем ученикам раздают одинаковые тесты и просят «быстренько» их заполнить, чтобы вернуться к урокам.
• Если вы прочитаете школьный опросник на выявление тревожности или суицидальных наклонностей, увидите, что некоторые формулировки могут повысить уровень тревоги у детей, особенно у подростков. Они чувствительные и всегда по-разному воспринимают информацию, поэтому кто-то может задаться вопросом: а что, у меня должно быть нарушение сна? Если психолог подозревает у ребенка расстройство, стоит дать диагностику либо только ему, либо его классу. Устраивать массовые тестирования на тревожность или суицидальные наклонности — большая ошибка.
• Для мониторинга подбирают неудачное время. Например, тест на адаптацию к начальной и средней школе лучше проводить в декабре. Но некоторые, чтобы заполнить отчеты, дают его в начале учебного года, когда проблемы по ответам детей выявить сложно. Или тест на тревожность выпускникам могут дать перед важным собеседованием либо экзаменом. У всего класса в этот период будет высокий уровень тревоги, поэтому проводить в это время проверки и делать выводы по их результатам бессмысленно.

Кто виноват в такой непродуманной системе?

Искать виноватых бесполезно. Свой вклад вносят все: и учителя, и дети, и родители, и школьная администрация.

Школа. Диагностики проводят, чтобы защитить школу от возможных проблем в случае трагедий. Администрацию и учителей обвиняют в любых сложностях (неблагополучная семья — куда смотрела школа? Ребенок с зависимостью — куда смотрела школа? Ребенок украл — куда смотрела школа? Кто-то подрался — куда смотрела школа?). Школа учится защищаться, ресурсов для этого мало. Но есть выход — провести все формальные диагностики, проанализировать их, написать по ним выводы и, если что-то произойдет, ответить: «Мы с этим классом работали, мы его диагностировали, вот результаты. У нас никаких рисковых ситуаций не было, поэтому мы ничего не предпринимали».

Даже после трагедии не каждый задумается, какие ошибки есть в системе и как их исправить

Многие действуют по принципу: «Найти виноватого, наказать и закрыть тему». В школе реальной даже профилактика кризисных ситуаций не будет похожа на адекватную работу. При результатах с отклонениями от нормы школа будет воспринимать ребенка как угрозу стабильности и пытаться ее нейтрализовать. Такая тактика мешает сконцентрироваться на детях, обратить внимание на их переживания и вскрыть проблемы.

Учителя. Иногда педагоги игнорируют проблемы в классе. Гораздо выгоднее закрыть глаза и сказать: «У нас ничего нет», — и прикрикнуть на детей. Даже если тест ребенка показал отклонение от нормы и психолог пришел поделиться переживаниями с классным руководителем, в ответ можно получить: «Не лезьте, это всё ерунда. Перерастет, ничего с ребенком не будет».

Так как не у всех педагогов есть психологическое образование, сами они могут не заметить тревожные звоночки в поведении детей. Они будут сфокусированы на хулиганах и непоседах и не обратят внимание на тихонь. Как правило, на шутинг или попытку суицида идет ребенок, которого в школе долгое время никто не замечал. Поэтому родительское и педагогическое сообщество впадает в шок, когда узнает об очередной трагедии: «Ребенок был тихий, никак не привлекал к себе внимание, по диагностикам нормальный». Но именно такие дети и становятся страшным сюрпризом.

Педагоги-психологи. В силу загрузки они могут не обработать результаты психологических диагностик, забыть о них и подделать для отчетности. Это происходит не массово и не в каждой школе, но такой подход — еще одна причина, почему по результатам опросов у тревожного или депрессивного ребенка всё может быть «в норме».

Родители. По закону родители могут написать отказ от проведения тестирований и от психологического сопровождения ребенка, если ему не исполнилось 15 лет. Если школьнику уже 15 или больше, он сам может отказаться от услуг школьного психолога. Чаще всего не соглашаются на помощь психолога те, кто столкнулся с неквалифицированными специалистами, которые могли напугать родителей, обвинить их в чем-то. Но отказы от психологического сопровождения чреваты тем, что сигнал «мне плохо» будет попросту упущен.

Дети. Многие опросники составлены так, что ребенок легко поймет, к каким результатам ведут предложенные ответы. Если он хочет обратить на себя внимание, заполнит опросник так, что по всем критическим показателям, выявляющим расстройство, наберет максимум баллов. А если ребенок не хочет, чтобы его замечали и донимали расспросами, он отметит социально одобряемые варианты ответов — нейтральные, скрывающие истинное настроение и проблемы. Плюс не всегда эти варианты отмечают те, кто скрывает состояние, — так делают и отличники, которых школа научила отвечать то, чего от ребенка ждут, а не то, как он думает и чувствует.

Как исправить ситуацию и по-настоящему помочь детям

Психологическая служба, где специалисты качественно выполняют работу и заботятся об эмоциональном состоянии детей, не должна строиться на одних лишь тестированиях. Сания Биккина напоминает, что у школьного психолога несколько направлений работы и только в комплексе они могут дать результат: «Сами по себе диагностики — не панацея и не решение проблемы в профилактике шутинга, насилия, самоповреждений, депрессий и тревожности. Глупо ждать, что мы продиагностируем учеников, получим результаты, выявим проблемы и предскажем риски».

Чтобы построить хорошую психологическую службу, нужно провести большую работу.

• Просвещать родителей, учителей и школьную администрацию. Сания Биккина советует взрослым узнать больше о психологических потребностях и рисках в поведении детей: «Взрослые иногда не верят в существование депрессии, тревожности, расстройств пищевого поведения (РПП), самоповреждений. Суицидальное поведение часто воспринимают как что-то маргинальное, что-то особенное, темное, чего не может произойти с „обычным“ ребенком. Взрослые не знают, как выглядит расстройство, как ощущается борьба, которая происходит внутри ребенка, поэтому вместо поддержки они делают хуже. Поэтому важно, чтобы у них была насмотренность, настороженность и готовность замечать сигналы о помощи».
• Рассказывать детям о психическом здоровье. Например, напоминать им о том, что они не должны оставаться в одиночестве, столкнувшись с проблемой, что есть телефоны доверия и о том, что чувствовать себя «не так» — нормально. Если подросток окажется один в трудной ситуации, без помощи и поддержки он может не увидеть выход.
• В школах должно быть несколько психологов и социальных педагогов. Профессиональных, не выбранных из числа учителей, готовых взяться за дополнительную работу и заполнять бумаги о ней.
• Для образовательных учреждений нужно продумать протокол действий в кризисной ситуации. Сания Биккина объясняет, что сейчас можно найти только рекомендации: «Нужны четкие, понятные и доступные алгоритмы, не разбросанные по разным социальным проектам, а собранные в одном месте, о котором каждый будет знать. Обычно школы некрасиво себя ведут: не выстраивают коммуникацию с классом, в котором произошла трагедия, не разговаривают с родителями. В школе заняты тем, чтобы замять всё от прокуратуры. Страх, непонимание, что делать, попытка замести следы и откреститься от ответственности приводят к тому, что мало кто заботится о том, чтобы детям было спокойно и не страшно, чтобы снизить риск повтора трагедий. У нас нет алгоритмов, а они должны быть — хотя бы из серии „сначала происходит это, потом вот это, вот это“ — пошагово».
• Обращать больше внимания на тихонь и интровертов, заниматься адаптацией к новой среде у детей мигрантов, беженцев, детей с ОВЗ. Чаще всего в их социализацию никто не вкладывается, хотя они в этом нуждаются. В большинстве своем это дети с травмой: они чувствуют, что никому не нужны, что к ним враждебно настроены остальные, — и могут вести себя деструктивно. «Все дети должны получать помощь, но на деле чаще видят отторжение, а не поддержку», — заключает Биккина.

Фото на обложке: Мел