Дети ГУЛАГа, которые так и не вернулись домой. Как семьи репрессированных пытаются добиться справедливости
Дети ГУЛАГа, которые так и не вернулись домой. Как семьи репрессированных пытаются добиться справедливости
Детьми ГУЛАГа называют тех, кто родился в семьях жертв сталинских репрессий. Сегодня все они реабилитированы и по закону имеют право получить социальное жильё в городах, откуда были высланы их семьи. Однако этого не происходит. Около 1 500 пожилых людей до сих пор не могут вернуться из ссылки, куда их когда-то отправили власти.
Пока они еще живы
44 922 — номер в очереди на социальное жилье 71-летней Алисы Леонидовны Мейсснер. Она одна из детей ГУЛАГа — так в обиходе называют тех, кто в официальных документах значится как «дети, родившиеся в местах лишения свободы, в ссылке, высылке или на спецпоселении».
В октябре 2021 года, накануне Дня памяти жертв политических репрессий, дети ГУЛАГа подали в Верховный суд первый в истории России коллективный иск о неисполнении решения Конституционного суда. Его подписали 23 человека, включая Алису Мейсснер. Юрист Международного Мемориала (организация, признанная в РФ НКО-иноагентом — Прим. ред.) и представитель заявителей Григорий Вайпан говорит, что, пока собирались подписи, один из заявителей умер.
Из этих 23 человек семеро приняты в жилищную очередь после решения Конституционного суда. В Москве их номера в очереди — в промежутке между 44 и 45 тысячами, в Петербурге — после 30 тысяч других претендентов. Григорий Вайпан уверен, что этим людям необходимо получить компенсацию, пока они ещё живы. И это не одолжение и не подарок, а восстановление исторической справедливости.
Полтора квадратных метра в Москве
Мать Алисы Леонидовны Мейсснер в 1941 году отправили на спецпоселение в Карагандинскую область как лицо немецкой национальности, а через два года, во время войны, мобилизовали на лесозаготовки в Кировскую область. Именно там, в посёлке Ожмегово, родилась и выросла её дочь.
Алису Леонидовну и ее мать (уже посмертно) реабилитировали в 90-х. В 1991 году вышел закон «О реабилитации жертв политических репрессий», по которому дети репрессированных имеют право получить квартиры там, где жили их семьи. Однако тогда в очередь на жилье Мейсснер так и не поставили.
Алиса Леонидовна обратилась с жалобой в Конституционный суд. Вместе с двумя другими заявительницами — Елизаветой Михайловой и Евгенией Шашевой — её защищал Григорий Вайпан. В 2019 году суд постановил, что их ограничение в жилищных правах не соответствует Конституции, и обязал государство выделить детям ГУЛАГа бесплатное жильё в городах, где их семьи проживали до репрессий, «на основе максимально возможного использования имеющихся средств и финансово-экономического потенциала». Судьи потребовали внести изменения в существующее законодательство, чтобы детям репрессированных не приходилось стоять в жилищной очереди вместе с тысячами людей других льготных категорий.
В 2020 году в Госдуму внесли законопроект, по которому компенсация по-прежнему будет на ответственности региональных властей, а заявители продолжат стоять в общей очереди. Его приняли в первом чтении, но из-за критики экспертов Общественной палаты и общественного резонанса дальше он не продвинулся. Альтернативный законопроект, который закрепляет право вернуться за счет однократной денежной выплаты на приобретение жилья, Госдума отклонила в первом чтении.
В феврале 2020 года Алиса Мейсснер наконец-то получила место в очереди на жильё по договору социального найма в Москве, где перед ней оказались тысячи других семей. Сейчас она живёт с дочерью в посёлке Рудничий Кировской области, всего в 70 километрах от бывшего спецпоселения. Если она продаст свою квартиру, на эти деньги она сможет купить всего полтора квадратных метра жилья в Москве.
Алиса Мейсснер, 71 год:
«Всё детство на весенних каникулах я приезжала в дом матери на улице Октябрьской в Москве. Там продолжала жить мамина сестра — ей удалось вернуться после нескольких лет, которые она провела в спецпоселениях. Дорога занимала трое суток. Мы успевали побыть там 3–4 дня, а потом возвращались. Но это был праздник. Меня водили в цирк, в «Уголок Дурова», дарили подарки.
Из Москвы надо было привезти всё, чтобы хватило до следующего года: свечки, продукты, одежду в «Детском мире», тетради. В Ожмегово дороги раньше были очень плохими, и товары туда привозили на баржах. Поэтому был дефицит и всё стоило очень дорого.
Тогда появились капроновые ленточки. У нас в Ожмегово их не было. А мне их покупали в Москве — разноцветные, в крапинку. Я вплетала их в косички».
1500 человек не могут вернуться домой
Согласно тексту Концепции государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий, с 1991 по 2014 год были реабилитированы чуть больше 3,5 миллиона человек и 264 тысячи детей ГУЛАГа. Из доклада Комиссии при Президенте по реабилитации жертв политических репрессий следует, что к 2019 году эта цифра возросла незначительно.
Тех, кто родился до 1937–1938 годов и был выслан вместе с родителями, осталось совсем немного. Большинство детей ГУЛАГа, которые живы сейчас, родились в ссылке или на спецпоселении в семьях жертв сфабрикованных уголовных дел и этнических депортаций. «Дети ГУЛАГа приравнены к репрессированным родителям, потому что переживали схожие тяготы», — говорит юрист Григорий Вайпан.
В 2020 году Министерство строительства посчитало, что по всей стране не больше 1500 тысячи жертв репрессий, которые стоят в очереди на жильё. Есть люди, которым отказывают в постановке на учёт: 1 декабря очередной такой отказ произошел в Санкт-Петербурге. Но даже если встать в общую очередь удаётся, в 40% регионов ждать жилье придется больше 15 лет.
Когда (и если) человек все-таки дожидается своей очереди, ему приходится переезжать в одиночестве: родственников детей ГУЛАГа отказываются ставить на жилищный учет. «Реабилитированных ставят перед выбором: либо они возвращаются на прежнее место жительства их родителей, либо остаются со своей семьёй и отказываются от этого права. Это бесчеловечный выбор», — говорит Григорий Вайпан.
Последняя воля отца
Номер Владимира Леонидовича Горобца в очереди немного выше, чем у Алисы Леонидовны Мейсснер: 44 432. Он переехал в Таганрог несколько лет назад из села Язаевка Красноярского края, где родился в 1956 году. В Москве, где до ареста в 1943 году жил его отец, Владимир Леонидович «может только ночевать на вокзале». Иногда он приезжает посмотреть на дом отца на Арбате — пытается представить, что это была за жизнь.
Родители Владимира Горобца познакомились на пересыльном пункте. Оба были с Украины, и после войны их приговорили к расстрелу, но позже наказание заменили заключением: отец провел в лагерях 10 лет, мама — 6, там у неё родился старший сын. После освобождения они поселились в селе Язаевка.
Владимир Горобец, 65 лет:
«Отца вообще не помню. От него остался только котелок. Мама про лагеря не рассказывала. Говорила: «Живёте — и живите».
Нас с братом воспитывали наша мать и Енисей-батюшка. Мы сбегали на реку даже из садика, ещё до школы меня учили плавать. Стояла баржа, с неё ребята, которые сами хорошо плавали, кидали нас в воду.
Мать всё время была на работе — стала бухгалтером в леспромхозе. Летом после седьмого класса я тоже пошёл работать в леспромхоз (мы строили школу), а потом — помощником печника. Было интересно, я приносил деньги в семью.
В 13 лет я выпросил у матери, чтобы она купила мне ружьё. Ходил охотиться, таскал рябчиков, глухарей. Помню, когда мне было 14 лет, резали свинью. К нам приходил помогать сосед, он был мне вместо отца. Он сказал мне: «Хорош тебе пацаном-то быть, пора мужчиной становиться. Вот тебе нож, пойдём я тебе покажу, как это делается». С тех пор я сам резал свиней».
У ещё восьми заявителей по иску в Верховный суд шансов на получение квартиры пока нет вообще. Уже после решения Конституционного суда им отказали в постановке на учет. Так случилось с Анной Ивановной и Василием Ивановичем Панаетиди.
Их предки — понтийские греки, которые переехали из нынешней Турции в Россию в начале XIX века, дедушка и бабушка родились на Кубани. В 1942 году, когда их отцу было 16, а маме 15 лет, начались депортации греков. На сборы давали только 24 часа — и везли в Казахстан в товарных вагонах по 5–10 суток без еды.
Анна Панаетиди, 71 год:
«Мои родители познакомились уже на спецпоселении, в казахстанском селе Лесное, на границе Павлодарской и Омской областей. В 1950 году они поженились и построили хату: две комнаты коридор и кухню. Только в 1961 году мы переехали в новый дом, там родилась моя самая младшая сестра Елена.
В селе были люди разных национальностей, которых также выслали: русские, немцы, греки, поляки, чеченцы. Все жили дружно, помогали друг другу строить дома, вечерами накрывали столы, пели под гармошку и плясали.
У нас была школа, восемь классов. Те, кто хотел учиться после восьмилетки, отправлялся в школу-интернат в 30 километрах от Лесного — в Прииртышск. А это Сибирь, зимой по пути в школу всё лицо и ресницы были в инее. Когда из-за буранов нельзя было проехать, мы оставались там и по месяцу, и даже дольше, не видя родителей. Однажды мы ехали домой на выходные на открытом тракторе, и по дороге он сломался и я отморозила ноги. Родители натирали меня гусиным жиром».
В 1971 году семья переехала из села в город — в Джамбул на юг Казахстана. Отец купил дом, но случилось землетрясение, по зданию пошли трещины, и родители восстанавливали всё своими силами. Дом признали аварийным, но сносить его стали только в конце 80-х. Родители хотели получить квартиру на месте дома и временно поселились в семейном общежитии. Там отец и умер, не дождавшись нового жилья. Отец мечтал вернуться на родину в Краснодарский край, но без компенсации на это не было денег. Дети хотели исполнить его последнюю волю и переехать вместе с мамой, но она сказала, что её похоронят вместе с мужем.
В 2001 году, когда она умерла, Анна Ивановна и её младший брат Василий переехали в Краснодарский край, куда так и не смогли вернуться их родители. В Новороссийске им пришлось снимать жильё и параллельно строить два дома, вкладывая в это большую часть зарплаты. В Краснодарском крае им отказали в постановке на жилищный учёт.
Мы все были невиновные
Оставшиеся восемь человек из подавших иск пока не обращались с заявлениями в регионы, куда хотят вернуться: они либо ещё собирают необходимые бумаги, либо уже видят отказы людям в аналогичной ситуации и ждут изменений в законодательстве. Как и для Анны и Василия Панаетиди, для многих заявителей возвращение имеет символическое значение. Это исполнение воли родителей, которые пытались вернуться на родину, пока ещё были живы.
Юрист Григорий Вайпан подчёркивает, что положение детей ГУЛАГа коренным образом отличается от всех остальных льготных категорий людей, которые стоят в очереди на жильё. «Жильё для детей ГУЛАГа — это не подарок, а долг, который должно вернуть государство, — объясняет он. — Дети ГУЛАГа претендуют не на улучшение своих жилищных условий, а на возмещение вреда. Его важно возместить при жизни. Если они не доживут до получения жилья, то их родственники (дети, внуки) по закону не смогут претендовать на эту компенсацию».
Иск, поданный в октябре 2021 года, судья так и не принял.
Оксана Николаевна Андриевская, 88 лет:
«Я родилась в 1933 году в Москве и жила с мамой и отчимом. Он был научным работником. Как-то летом, когда мне было три с половиной года, мы поехали на дачу в Подмосковье. Помню, я сидела в своём уголке, играла в игрушки. Вдруг заходят трое мужчин: они приехали за отчимом. Тогда я спросила: «Дядя Шура, ты гулять пошел?» Он говорит: «Нет, Асенька, не гулять, но я вернусь». Его увели.
Мама каждый день после работы носила отчиму передачи. Однажды она заплела мне косы и стала опять собираться. Я говорю: «Мам, возьми меня с собой». А она не взяла. И всё. Ушла и не вернулась.
Так я в 1937 году очутилась у дедушки, маминого отца, в Баковке. Дед к тому времени женился на молодой женщине, и у них родился маленький ребенок. Зачем я им была нужна? Когда они укладывали меня спать, я думала: «Всё, это в последний раз. Зарубят, зарубят меня…»
Они меня научили, когда спросят, где моя мать, говорить, что она уехала в Ленинград. Я так всем и говорила. Потом приехал мой папа и забрал меня в комнатку в Каракольском переулке. Там я жила с ним, его новой женой и их детьми. Когда началась война, мой отец, лейтенант по званию, сразу пошел в военкомат. Его призвали. Папина жена — я звала её мамой — осталась одна с тремя детьми. Мы уехали к её матери в Волоколамск — думали, что немец туда не дойдёт.
Когда наши войска стали отступать к Москве, мы к ним присоединились. Пока шли домой, жена папы сказала мне: «Тебя придётся отдать, мне не потянуть троих». Меня взяла к себе папина сестра.
Маму освободили в 1945 году, но в Москву пропускные тогда не выдавали. Она все-таки приехала, и её отправили на Север, в Пермский край. Я поехала с ней: хоть на край света, но с мамой. Нас увозили по этапу — запихнули в вагон, в котором обычно везут вещи.
Я жила там до 1949 года. У мамы родился еще один сын, и после седьмого класса она заставила меня идти в техникум. Она говорила: «Всех же забирают во второй раз, и если меня снова заберут, то кто будет с Вовкой? Хоть окончишь техникум и останешься тогда с ним». Я не имела права голоса. Поступила, окончила техникум и почти сразу вышла замуж: влюбилась по уши.
Сейчас я живу в Ярославской области, у меня два сына. Мы добились реабилитации — и меня, и мамы, и отчима, и деда. Мы все были невиновные, пострадали ни за что. Мы не получили никакой компенсации и до сих пор так и не вернули жильё, которое у нас забрали».
Фото на обложке: shutterstock / ozan solhan