В начале августа премьер-министр Михаил Мишустин объявил о создании правительственной комиссии по русскому языку. По словам одного из членов комиссии, она в том числе должна будет заняться проверкой школьных программ и уровня подготовки учителей. Мы спросили у лингвиста, директора и председателя Гильдии словесников, может ли из этого выйти что-то хорошее.

Такая комиссия уже создавалась, например, в 2004 году, с очень похожими формулировками, ею тоже руководил действующий тогда министр образования. Государственное регулирование языка — это, по-моему, бессмысленная идея. Примерно так же можно, например, государственно регулировать эмоции: утвердить нормы радости, печали, удивления или возмущения.

Что касается формулировки «защита русского языка как государственного языка РФ» — защита предполагает нападение. На язык никто не нападает, это ведь вообще невозможно. Чуть более естественное понимание этой формулировки — защита языка от исчезновения. Но исчезновение русскому языку не грозит ни в малейшей степени. Вот многие другие языки Российской Федерации действительно находятся под угрозой исчезновения, и привлечение внимания к этой проблеме — развитие преподавания на этих языках, поддержка литературы, выпуск учебников и словарей — это важно. Хотя комиссия называется комиссией по русскому языку, там есть слова о мониторинге состояния и развития языков народов Российской Федерации, и это кажется более осмысленной деятельностью.

Появление новых слов — абсолютно естественная и неотъемлемая часть жизни языка. Часть слов образуются в языке самостоятельно, часть заимствуется, и то и другое совершенно не подлежит государственному регулированию. Оценка того, какие слова в каком контексте уместны, — другое дело. У каждого человека тут могут быть свои ощущения, какие слова им нравятся, кажутся уместными, а какие не нравятся. Сбор таких ощущений и их анализ с учетом уровня образования опрошенных, их интереса к языку — важная, но непростая научная работа.

В принципе, результаты такого анализа могли бы послужить для создания рекомендаций, какие слова нравятся образованной части общества, а какие нравятся меньше. Но это в любом случае вопрос вкуса, а не государственного регулирования. Финансирование серьезных исследований отношения общества к языку — дело полезное, оно может помочь многое узнать о состоянии самого общества. Но главное здесь — именно беспристрастное исследование, а не искусственное навязывание какого бы то ни было отношения к словам и к языку вообще.

Тема иностранных заимствований поднимается постоянно и обычно отражает слабое понимание того, как вообще возникают новые слова в языке и как отличить заимствованные слова от исконных.

Энергию борьбы с заимствованиями я бы направил на повышение лингвистического образования: больше рассказывал бы о том, как устроен язык вообще

В частности, как возникают заимствования, как они обрабатываются и почему приживаются или отторгаются.

Если же всё же говорить о защите, то я бы прежде всего защищал речь — не язык как систему, а именно речь, то есть те тексты и публичные выступления, которые мы постоянно читаем и слушаем — от наплыва слов и конструкций, свойственных казенному, канцелярскому, бюрократическому языку. Чем больше табличек будет выглядеть не как «Для вашей безопасности в целях предупреждения распространения новой коронавирусной инфекции осуществляется соблюдение масочно-перчаточного режима», а как «Лучше носить маски и перчатки. Не дадим вирусу распространяться!», тем больше будет ощущение, что с тобой говорят как с живым человеком, а не как с безликим населением на страницах административно-хозяйственного отчета.

Лингвисты не создают правила, а фиксируют естественные закономерности — подобно тому, как физики не создают физические законы. На основе этих закономерностей можно создавать нормы, то есть отделять более общепринятое и одобряемое образованной частью общества употребление языка от менее одобряемого. Как я уже говорил, здесь важно, чтобы это были именно рекомендации, а не требования. Если сравнивать языковую норму с дорожными знаками, то это не «запрещающие знаки» (ограничение скорости 60 км/ч, иначе штраф!) и не «предписывающие» (движение только направо, иначе штраф!), а «предупреждающие» (опасный поворот, будьте осторожны!).

Если вы говорите «Я скучаю за тобой» или «Мне нужно́ время», будьте готовы: вас могут принять за недостаточно образованного человека

Не уволить, не оштрафовать, не заклеймить — всего лишь оценить менее высоко, чем вам могло бы хотеться. Если для вас это важно, тогда обратите на эти нормы внимание. И не надо забывать: нормы не постоянны, они неизбежно меняются. Двести лет назад требовали вместо «десерты» говорить «заедки», сто пятьдесят лет назад неправильными считались слова «возникновение» и «вдохновлять», сто лет назад словари указывали, что надо говорить «а́нглийский», «психоло́г» и «пашпорт», пятьдесят лет назад ругали за выражения «пара слов» и «пара минут»… Язык меняется по естественным законам, норма — не сразу, но неизбежно — тоже меняется, а лингвисты это наблюдают и фиксируют.

Обилие не вполне понятных и не вполне современных запретов приводит к тому, что уроки русского языка в школе могут восприниматься как бессмысленная муштра и зубрежка таких слов, форм, ударений, которые давно устарели. И вот тут тоже можно употребить слово «защита»: хотелось бы защитить русский язык от запретов и необоснованных ограничений, а в идеале сделать его самым интересным школьным предметом, потому что язык — если к нему относиться как к естественной системе, а не как к набору орфограмм и словарных слов — один из самых удивительных и мощных самоподдерживающихся механизмов на свете.

Если всё же говорить о нарушениях нормы, то важно отличать критические ошибки от некритических: их последствия различаются. Критическая ошибка — это такая ошибка, которая приводит к неправильному пониманию. Например, если учитель физики сказал, что тележка едет в горку, имея в виду «вниз», а не «вверх», или учитель химии перепутал молярную массу и молекулярную массу, или учитель географии назвал топонимы топографами — это может запутать учеников. А если те же учителя написали «правило Буравчика», «аллюминий» или «Тайланд» — это, конечно, не критично и не помешает ученикам их правильно понять, но может создать впечатление недостаточной общей образованности, что для авторитета учителя опасно.

В общем, если новая комиссия будет способствовать привлечению внимания к русскому языку, к другим языкам и вообще к языку как системе, а не порождать новые запреты и ограничения, ее работу можно будет приветствовать.

---

Мне кажется, нет смысла всерьёз обсуждать в профессиональном сообществе такие бюрократические процессы, как создание правительственной комиссии — скорее в режиме казусов.

Когда обсуждались поправки к закону о русском языке как государственном, я, будучи членом Совета по русскому языку при президенте, уже высказывал свою экспертную позицию.

Вопросы, связанные с научной деятельностью, должны решаться не правительственной комиссией, а учёными

Иначе получается ситуация «Товарищ Сталин, вы большой учёный, в языкознаньи знаете вы толк» (строчка из песни Юза Алешковского, отсылка к работе Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». — Прим. ред.). С моей точки зрения, ситуация довольно странная. Лингвистика — дело лингвистов, а не правительства.

Что касается опасений, о которых говорят в том числе в высшей степени уважаемые люди, я думаю, это неизбежная часть любых разговоров о языке. О языке, о литературе, о культуре — все всегда говорят о том, как всё плохо и ужасно, как всё портится и упрощается. Сколько тысячелетий язык существует, столько и говорят: как нам хорошо было с редуцированными гласными, пока они не упали в Древней Руси; какие были красивые буквы в допетровской письменности. Не поспоришь, действительно: сравни славянскую вязь с гражданским шрифтом Петра I — ужас что такое. Как хорошо было с ером в конце каждого слова, с ятем — действительно, богатство, не поспоришь.

Это такая естественная часть дискурса о языке — рассуждения о его порче, абсолютно устойчивый мем. Понятно, что люди переживают за родной язык, это вызывает только уважение, понимание и сочувствие. Но говорить об этом всерьёз как о языковой политике странно.

Чего не хватает, так это качественных просветительских акций и проектов, которые бы говорили о языке на языке молодёжи — вроде Центра славянской письменности «Слово» на ВДНХ. Не хватает хороших доступных изданий классики и современной литературы. Региональные библиотеки не могут закупить хорошую современную подростковую литературу, потому что она непосильно дорогая для них. Вместо того чтобы тратить силы на эти важные задачи, создаются очередные комиссии. Это, конечно, вызывает грусть.

Грамотность для учителя, конечно же, важна. Потому что языковую культуру мы формируем не только на уроках русского языка, но и на всех остальных тоже. В разных интересных прогрессивных образовательных моделях ученики пишут эссе почти по всем предметам: по физике, по химии, по истории. Поэтому языковые компетенции формируются на всех предметах. Как и логические компетенции — не только на математике, но и на русском и литературе. Это, конечно, очень важно, но, к сожалению, уровень педагогического образования в России сейчас такой, что говорить об этой мысли всерьёз не приходится. Кризис педагогического образования не в том, что учителя химии, может быть, неправильно что-то где-то пишут или говорят. Проблемы, которые нужно решать, гораздо более серьёзные и глубинные.

---

Почему-то многие при обсуждении упускают из виду главную задачу этой комиссии — разработать концепцию языковой политики. Эта задача не пустая и не глупая. Языковая политика на государственном уровне существует и в других странах. В России это тоже не новое явление. Я не буду затруднять ваше восприятие примерами из Древней Руси, но многие из вас, наверное, в курсе, насколько внятная и решительная была языковая политика Петра I и насколько ясно он понимал роль языка в развитии государства европейского типа, которое он строил. Если помните, он разделил церковнославянскую и светскую книжность, тем самым заложив основы современного русского литературного языка. И в знак этого разделения для светских книг собственноручно ввёл упрощенные начертания букв. Азбука была символом нового языка, но за этим символом стояли и новая лексика, и более приближенный к разговорному языку синтаксис. Всё это значительно упростило задачи обучения естественным наукам, инженерному и мореходному делу, ускорению документооборота.

Единство орфографического режима на территории государства имеет большое значение, поскольку важно, чтобы не возникало локальных интерпретаций правовых норм.

Что касается ревизии правописания, в этой задаче также нет ничего драматичного

В России есть традиция орфографических изменений и даже серьёзных реформ, которые происходят каждый век с тех самых пор, как у нас появилась письменность. В XX веке наша орфография менялась дважды. Последняя реформа русского правописания, реализованная в 1956 году, — это пример идеальной орфографической реформы. Было упрощено очень большое количество правил, существенно сокращены списки исключений. Это значительно облегчило школьникам задачу освоения русского письма. При этом облик текста практически не изменился. Слова, написание которых поменялось, встречаются раз на несколько страниц. Поэтому книги, изданные до 1956 года, мы читаем без затруднений. Только иногда удивляемся непривычному написанию.

А вот в 1918 году была реализована орфографическая реформа, которая значительно повлияла на облик печатного текста, поэтому для чтения дореволюционных изданий нужна определённая привычка.

Упрощение орфографии — это достаточно серьёзная проблема. С одной стороны, это вопрос культурной традиции, с которой опасно порывать. Тексты, накопленные культурой, должны быть максимально доступны. С другой стороны, каждая орфографическая сложность — это огромные временные и экономические потери. Требуется специальное и немалое учебное время, чтобы 16 миллионов российских школьников обучить орфографическому правилу, но само по себе его освоение не даёт человеку дополнительных возможностей. Всё время, потраченное на заучивание исключений, — чистые издержки. Если бы, например, это время уроков русского языка человек потратил на умение создавать своё письменное высказывание или критически анализировать чужие тексты, это бы дало ему дополнительные возможности в профессиональной деятельности, помогло ему самореализоваться и в конечном счёте повысило производительность его труда. Поэтому вопрос реформирования орфографии совершенно не очевидный и далеко не праздный.

Заметим, что из названных задач правительственной комиссии по русскому языку не следует, что обязательно будет подготовлена и реализована реформа русской орфографии

Будет проведена экспертиза существующих правил, но вряд ли в результате экспертизы будет сделан вывод о том, что их нужно существенно изменить. А точечные изменения вполне возможны.

Лично у меня к действующей орфографии особых претензий нет. Она достаточно логична, хотя и непроста. Если сравнивать её с письменностью соседних народов, то можно заметить, что есть и гораздо более простые орфографические системы (как турецкая), и гораздо более сложные (как китайская). У нас не так много правил, которые создают неоправданно большие сложности при изучении. Но есть и такие. Самый яркий пример — это слитное и раздельное написание наречий. Здесь много слов, которые встречаются довольно редко, но написание которых приходится заучивать.