Как легко говорить на сложные темы с современными детьми, что не так с российскими библиотеками и школьной программой по литературе — об этом в эфире нашей «Радиошколы» рассказала детская писательница Ольга Громова.

Ольга — бывший главный редактор газеты «Библиотека в школе» и автор подросткового романа «Сахарный ребенок». Это книга о маленькой девочке, которая проходит через ужасы лагерной жизни в 1930-е. Недавно у Ольги вышла новая книга, в которой она обращается к другим трагическим страницам нашей истории — Второй мировой войне. Роман «Вальхен» рассказывает о 13-летней девочке, попавшей в плен к немцам.

Люди с необыкновенными историями

У меня не было задачи написать именно о войне. Есть писатели, которые могут поставить себе тему и под эту тему разрабатывать сюжет. У меня всегда всё наоборот. Так складывается, что в моей жизни встречаются люди, у которых есть необыкновенные истории. И эти истории мне интересны и важны.

«Сахарный ребенок» — это воспоминания моей старшей подруги Стеллы, которая долго писала мемуары под моим нажимом. Я надеялась выпустить их под ее именем, но однажды она предложила мне создать из них повесть для подростков, с которыми на сложные темы никто не говорит.

Историю, которая легла в основу новой книги «Вальхен», 30 назад мне рассказала мне женщина по имени Валентина Георгиевна, которая в детстве была угнана в Германию в рабство. Она была там «остарбайтером». Тогда я никаких книг еще писать не собиралась: я работала в библиотеке и ни про что другое не думала, даже в журналистике еще не работала. Но история осталась в голове.

Прошло 30 лет, спросить давно некого. Валентины Георгиевны нет в живых — я разыскивала ее. И вообще людей, которые через это прошли, осталось очень мало. Но остались воспоминания, остался огромный архив, который сейчас существует в открытом доступе на нескольких порталах: на «Прожито», на «Та сторона», а также на немецком сайте zweigsarbeit-archiv.de. Из судеб этих людей складывалась история.

Кроме того, петербургский библиотекарь свела меня с русским бывшим «остарбайтером», который пребывал в здравом уме и твердой памяти. Он мне тоже много чего рассказал. В общем, роман складывался из множества судеб разных людей, но в основу легла история крымчанки, которую я узнала 30 лет назад.

«Откуда вы знаете, как было, если вас тогда не было?»

Я не пыталась писать учебник по истории Второй мировой войны. В моей книге нет однозначно «черных» и «белых», нет разделения по линии фронта на «друзей» и «врагов» — есть совсем другие разделения. Подростки, попавшие в плен, задаются вопросами, которые их мучают, и находят не всегда однозначные ответы.

Мне хотелось рассказать историю о том, как чувствует себя обычный человек на войне — не тот, который на фронте или в партизанском отряде, а тот, что оказался в обстоятельствах, в которых он оказываться не собирался. Что может сделать 13-летняя девчонка? Ничего не может. Меня интересовала история людей, оказавшихся в трагических обстоятельствах, в которых они вынуждены просто жить, потому что сделать что-то, чтобы изменить эти обстоятельства, они просто не могут физически.

Однажды моя читательница-пятиклассница спросила: «Откуда вы знаете, как было, если вас тогда не было?» А я собирала огромное количество мелких деталей: какое покрывало могло быть на кровати, как было устроено немецкое фермерское хозяйство, как работали на торфоразработках, что держали в руках, во что были одеты, как ели, что пили, как себя чувствовали.

В детской книге деталировка чрезвычайно важна для того, чтобы почувствовать эпоху. Это было самое трудное

Иногда дети задают совершенно изумительные по глубине вопросы. Как-то раз меня спросили: «Люди одни сажают людей других. Так по всей стране и в огромном количестве. Они что, все верят, что это были враги?» Или, например: «Человек, который пишет донос на соседа, чтоб получить его квартиру, не понимает, что поступает плохо?» Иногда приходится отдуваться за всю нашу историографию, и за все советские мифы, и за психологию тирана.

Как реагировать на критику

Я знаю авторов, которые очень болезненно реагируют на критику. Я же отношусь к ней спокойно. Очень внимательно смотрю на отрицательные отзывы: это всегда интересно и важно, даже если ты понимаешь, что человек пишет полную чушь. Важно знать, что такие люди есть.

Бывают чисто технические замечания. «А у вас там предлог пропущен на такой-то странице!» или «У вас тут ошибка в немецком!» Я недосмотрела, и корректор недосмотрела. Значит, в следующий раз, если будет опечатка, будем править.

Я не ввязываюсь в дискуссии, как правило. Если только меня специально не приглашают в ней поучаствовать.

От «Сахарного ребенка» я успеха не ждала по той простой причине, что я выполняла домашнее задание. Мы хотели с подругой писать подростковую повесть, но потом Стелла слегла. Однажды она, понимая уже, что уходит, сказала: «Дай мне слово, что ты это сделаешь». Моя задача была выполнить просьбу. Я считала, что раз уж издательство «КомпасГид» каким-то чудом взяло эту книгу выпускать, то уже всё получилось и больше мне ничего не надо. И дальше, если разойдется первый маленький тираж, моя миссия выполнена.

Что отличает детскую книгу от взрослой?

У меня была группа «подопытных котиков» — подростков лет 14–16, которые читали книгу в недоработанной рукописи. Я создала для них анкету, где вопросы были самые разные: «Не кажется ли вам, что книжка получилась слишком „девчачья“?»; «Стали бы вы это читать, если бы не обязательства, которые вы на себя взяли в качестве первых критиков?»; «Отметьте, на каком месте вам стало неинтересно».

Мест, где детям было скучно, не оказалось. Но одна из критиков упрекнула меня в том, что я использую банальные ходы в описании момента, когда город слушает речь Молотова о начале войны через громкоговорители. Однако я не пыталась делать суперсовременное постмодернистское литературное произведение — я собиралась рассказать ребятам историю. И я рассказываю ее так, чтоб они представили себе, как это происходило. А так и происходило, как мы это сто раз видели и читали, потому что это по воспоминаниям.

Это то, что отличает детскую книгу от взрослой: для ребенка, который не знает о войне столько, сколько мы уже за всю жизнь успели прочитать и посмотреть, это может оказаться переживанием первый раз. Он никогда не видел, не представлял себе, как люди слушают речь Молотова. Для взрослых есть какие-то вещи, которые можно проговорить одной фразой — и все себе всё представили. Мы с вами говорим «22 июня» — и для нас это совершенно однозначная дата. А для подростков что 22 июня 1941, что 1147 год — примерно одно и то же.

Современные дети читают меньше: правда или миф?

Утверждение о том, что современные дети не читают, а раньше читали, — это миф. Я, родившись в Москве, 10 лет прожила на Крайнем Севере, в геологическом поселке. В нашей поселковой школе библиотека сильно уступала нашей, домашней. К нам огромное количество детей ходило за книжками. Пропорционально детей, которые любили читать, было ничуть не больше, чем сейчас. Просто есть дети, которые читают; есть дети, которые не читают.

На встречах со своими юными читателями я иногда сталкиваюсь с тяжелыми аудиториями: детей согнали на мероприятие для галочки. Это катастрофа. Если бы я писала веселые детские рассказы, для меня не было бы проблемой насмешить и включить любую аудиторию в разговор вокруг моих произведений. Но сделать подобное с «Сахарным ребенком» невозможно.

К счастью, я, как правило, попадаю в аудитории, которым уже что-то интересно про книгу, потому что они ее прочли. Это часто заслуга взрослых, которые сумели заинтересовать ребенка, подсунув ему роман.

Нынешние дети гораздо более информированы, чем мы. Они могут не знать нашу историю совсем, но если они хотят что-то узнать, то они делают это легко и быстро

Они гораздо меньше забиты теми клише, которыми в свое время были забиты мы. Они свободнее думают — и мне это страшно нравится.

Современные дети гораздо больше формируют свой культурный код сами в силу доступности информации, в силу того, что они живут в соцсетях. Если мы хотим найти с ними общий язык, мы должны учиться понимать этот код. А не навязывать им свой. «Ах, они не понимают аллюзий к Стругацким!» Не понимают — и не надо: они замечают другие аллюзии, которые недоступны нам.

Что не так с современными библиотеками и почему они нужны детям

Библиотеки в нашей стране сейчас в очень разном положении, хотя с публичными библиотеками дело обстоит чуть лучше, чем со школьными. Ситуация лучше в городах-миллионниках.

Проблема школьных библиотек Москвы завязана на объединении школ. Эта катастрофическая идея — так называемая оптимизация — доросла до такой степени, что у нас оказалась одна библиотека на 3–4 школы. Это невозможные условия для работы библиотекаря. К сожалению, не все директора видят это.

Я знаю массу хороших школ с хорошими библиотеками, с думающими библиотекарями, с прекрасными фондами, которые библиотекари и директоры пополняют правдами и неправдами, иногда экзотическими путями, и я часто выступаю именно в школьных библиотеках.

Я знаю массу толковых и творческих библиотекарей, к которым дети приходят поговорить про книжки, почитать, подумать, просто посидеть в тишине, в месте, где ты единственный. Где каждый — индивидуальность. Для хорошего учителя каждый ребенок индивидуальность, но в целом единица — это класс. А для библиотекаря единица — это каждый вошедший, независимо от того, сколько их приходит.

Что не так со школьной программой по литературе

Хорошие словесники — это подарок: они умеют из малопонятной для детей программной литературы сделать литературу интересную. Я до сих пор не понимаю, как можно пережить в седьмом классе «Тараса Бульбу». Однажды встретила словесника, который знает, как можно объяснить ребенку это произведение и почему его можно и нужно читать. Они обсуждают совсем не те вещи, которые мы обсуждали, когда читали «Тараса Бульбу» в детстве.

Со школьной программой можно справиться — было бы желание педагога. Хотя она выстроена так, что в конечном счете отбивает у детей охоту читать классику. Но многое зависит от преподавателя.

Детская литература в России сейчас

Я наблюдаю за современными авторами из интереса и из еще главредовской привычки отслеживать поле детской литературы. К тому же я теперь штатный редактор издательства «КомпасГид», поэтому поневоле слежу за тем, что появляется на книжных полках.

Рывок отечественной литературы начался более десяти лет назад. Детское чтение — это чрезвычайно интересное поле сейчас; может быть, даже более интересное, чем взрослая литература. У меня с современной взрослой литературой сложные отношения: я ее гораздо хуже знаю.

Но у нас огромное количество блистательных детских писателей — и все разные. Многие очень молоды, и у них впереди масса интересного.

Иллюстрация на обложке: Shutterstock / breakermaximus