Забеременеть — это лишь полдела, ребенка еще нужно суметь выносить и родить, причем желательно на доношенном сроке. Но это возможно не всегда. Есть состояния, которые существенно осложняют эту задачу. И одно из них — резус-конфликт. Записали историю Людмилы, которая выносила и родила троих детей, несмотря на наличие этого диагноза.

«Мужу я ничего не сказала»

«Когда тест в четвертый для меня раз показал желанные две полоски, перед глазами пронеслись предыдущие беременности и все, что я пережила. Мужу я ничего не сказала: сначала надо сделать УЗИ и убедиться, что сердечко бьется, а плод развивается, и только потом начинать радоваться. А еще надо срочно сдать кровь, записаться на прием в женскую консультацию, получить направление в специализированный перинатальный центр и попытаться найти способ предотвращения всего того, через что я прошла уже дважды» — так наша героиня Людмила вспоминает свою четвертую (и третью выношенную) беременность с резус-конфликтом.

Резус-конфликт, или резус-сенсибилизация, — это состояние, которое возникает, когда у женщины резус крови отрицательный, а у мужчины — положительный, и плод наследует резус отца. В этом случае организм матери начинает воспринимать плод как нечто чужеродное и выделяет в ответ антитела, которые стремятся разрушить эритроциты ребенка. Последствия этого — гемолитическая болезнь плода или новорожденного. Эритроциты разрушаются, гемоглобин у ребенка падает, опасный билирубин, вырабатываемый в печени в попытке справиться с этим, начинает активно нарастать, и в результате в лучшем случае может развиться железодефицитная анемия, отек внутренних органов или гипоксия мозга. В худшем такие дети умирают, если им не будет оказана помощь.

О том, есть ли у беременной резус-сенсибилизация, узнают по анализу крови на титр антител

Смотрят, сколько антител в сыворотке крови при разведении к 2, 4 — и так до бесконечности. В норме их не должно быть вовсе. В случае, если титр 1:4 или 1:8, беременную начинают наблюдать в динамике. Высокие титры антител от 1:16 и далее говорят о том, что высок риск развития гемолитической болезни плода.

«Я сдала кровь на анализ, титр антител пришел невысокий — всего 1:128. За пять лет, прошедших после родов, кровь успела обновиться. Меня предупреждали, что в каждую последующую беременность я буду входить уже с определенным количеством антител в крови. И по ходу развития беременности они логично будут прогрессировать.

Предыдущая беременность закончилась с титром 1:16048 и экстренными родами на 35-й неделе. При таком зашкаливающем титре кроветворная система ребенка поражается молниеносно и весь организм страдает от отсутствия кислорода в клетках: эритроциты становятся неспособны его переносить.

При постановке на учет в ЖК с третьей беременностью я объяснила, что у меня есть два старших ребенка, младшая девочка родилась с гемолитической болезнью, неделя на ИВЛ, два месяца на выхаживании. И вот я снова беременна, титр уже есть. Я просто просила направление в ЦПСиР — Центр планирования семьи и репродукции на Севастопольском проспекте в Москве».

Женские консультации занимаются ведением нормальной, неосложненной беременности, а женщин с любыми патологиями отправляют в специализированные перинатальные центры. Центров, которые специализируются на ведении беременных с резус-сенсибилизацией, в РФ немного. ЦПСиР — один из них, и приезжают сюда женщины со всей страны. Федеральная программа квот это позволяет.

«Поездка в ЦПСиР ничего не дала: меня посмотрели, сделали УЗИ, выслушали и сказали приходить, когда срок будет 20 недель. Таблицы, по которым определяют наличие у плода гемолитической болезни, можно применять начиная только с этого срока. Раньше на УЗИ попросту ничего не будет видно. Я тут же написала во все известные мне крупные московские перинатальные центры, наивно полагая, что, возможно, по контракту мне где-то помогут раньше.

Все плюс-минус ответили одно и то же: «Извините, мы вам ничем помочь не можем»

Предсказать, как будет развиваться беременность, они были не в состоянии, и единственное, что я могла делать, — это ждать. Ждать 20 недель, когда меня смогут принять в ЦПСиР и вынести вердикт: имеет ли смысл сохранять беременность или гемолитическая болезнь уже настолько сильно поразила плод, что он нежизнеспособен.

20 недель — это пять месяцев. Пять месяцев ты раз в пару недель ходишь на УЗИ, только чтобы убедиться, что он живой, когда покупаешь б/у аппарат, чтобы выслушивать каждый вечер сердцебиение плода, и никому не говоришь ни слова о новой беременности, чтобы не услышать, что вы вконец сошли с ума».

Ведение резус-конфликтной беременности сводится, по сути, к наблюдению, регулярной сдаче анализов на титр антител: сначала раз в месяц, затем раз в две недели, и после 30–32 недель раз в неделю. Если титр активно нарастает, то иногда анализ приходится сдавать раз в два-три дня. С 18–20 недель также назначается УЗИ с той или иной периодичностью, на котором специалист по резус-сенсибилизации (не каждый врач ультразвуковой диагностики это может) смотрит маркеры гемолитической болезни: размер печени ребенка (она не должна увеличиваться), скорость кровотока в срединной артерии мозга и так далее.

«Первая дочь родилась здоровой»

«Детей мы с мужем хотели всегда, причем пятерых. Первая беременность далась непросто. Сохранение на раннем сроке, масса анализов, а затем прием ряда препаратов и неутешительный вердикт врачей: возможна резус-сенсибилизация».

Вообще, резус-конфликт не развивается в первую беременность, для его старта нужно, чтобы кровь матери и плода смешались — обычно это происходит в родах. В случае, когда в первую беременность антитела не выявляются, всем беременным проводят иммунопрофилактику и на сроке в 28–32 недели вкалывают иммуноглобулин. И дальше, не позднее чем через 72 часа после родов, вводят еще одну дозу. Тогда в следующую беременность резус-сенсибилизации не произойдет. Однако кровь плода может попасть в кровоток матери не только во время родов, но и во время аборта, выкидыша, чистки после замершей беременности и ряда других процедур.

«У меня был опыт самой первой замершей беременности и чистки, после чего мне не вкололи в качестве профилактики иммуноглобулин, посчитав, что на столь раннем сроке это не нужно. Так что в новую и свою первую доношенную беременность я вступила уже с имеющимся титром антител. Это было 14 лет назад, и все 9 месяцев я исправно каталась в единственное место в Москве, где помогали таким, как я, — в ЦПСир на Севастопольском проспекте. Отсиживала многочасовые очереди, поскольку таких, как я, сотни, а специалистов всего несколько, и ждала десятиминутного УЗИ, которое скажет, все ли хорошо с ребенком.

У меня даже был дневник резус-сенсибилизации, тонкая книжечка на четыре странички, в которую вписывали титры антител и результаты каждого УЗИ: размер печени и V max — скорость кровотока в срединной артерии головного мозга ребенка. На основании этих данных ставили степень риска. Всего их три: С — все хорошо, B — опасно, A — все плохо. Первая моя дочь родилась доношенной, на 40-й неделе. Гемолитической болезни у нее не было. Все выдохнули».

«Ребенок может не пережить естественные роды»

Врачи всегда говорят о том, что точно сказать, повлечет ли наличие антител за собой развитие гемолитической болезни, невозможно. В целом считается, что с каждой последующей беременностью риск возрастает.

«Когда через два года я забеременела во второй раз, все проходило по уже привычному сценарию: бесконечные очереди в ЦПСиР и даже порой все те же лица.

Нас таких, с отрицательным резусом, действительно много. И у многих по три-четыре ребенка. Многие приезжают на УЗИ со старшими детьми, которых попросту не с кем оставить. Я тоже так пару раз приезжала.

До 35 недель вторая беременность протекала хорошо, в дневнике резус-сенсибилизации стабильно была зона С — все показатели в норме, и даже титр антител, который сдавался каждую неделю, практически не рос.

Все изменилось в один день: титр резко вырос до запредельных цифр, ребенка нужно было спасать

Меня прямо с УЗИ отправили по скорой в роддом с хорошей детской реанимацией, потому что ЦПСиР закрывался на мойку. Я позвонила мужу, он в это время на даче печку топил, мы должны были там праздновать Новый год. Муж экстренно вернулся в город.

Мне вкололи препараты, чтобы легкие у девочки раскрылись, попросили прислать доноров, которые сдадут для меня и ребенка кровь — первую отрицательную. Это нужно, чтобы было что переливать ребенку после рождения, поскольку его эритроциты нежизнеспособны и им нужна помощь извне. Иногда таких переливаний делают и два, и три.

Когда мы дождались донорской крови (на это потребовалось еще два дня), мне прокололи пузырь и дали шесть часов на родоразрешение, иначе отправят на кесарево. На мой робкий вопрос «почему?» заведующий жестко сказал: «Ребенок может не пережить естественные роды». Больше шести часов без околоплодных вод — это очень большие риски в такой ситуации. Что ж… я справилась за шесть часов.

Вторая дочка родилась маленькой, слабенькой, почти неделю провела на ИВЛ, а потом отправилась в больницу еще почти на месяц — это был второй этап выхаживания.

Каждый раз я ехала к ней и не знала, жива ли она. Оставаться на целый день не разрешали, да и смысла не было: кормить грудью мне было нельзя, брать ребенка на руки — тоже, метод кенгуру в больнице не практиковали, а на мою просьбу попробовать отказали: она, мол, вся в капельницах, куда вам. Так что я просто приезжала и держала ее за ручку. Когда спустя две с лишним недели она впервые открыла глаза, яркие, темно-синие, я разрыдалась».

«Что я за мать такая!»

Проблема резус-сенсибилизации в том, что ее никак нельзя предотвратить. Если она однажды дебютировала, то в последующие беременности точно повторится по тому или иному сценарию. И способа профилактики, кроме того самого укола иммуноглобулина в первую беременность при отсутствии антител, пока что еще не разработали.

«Мы с мужем, конечно же, понимали, чем может обернуться новая беременность, но все равно планировали еще одного ребенка. Робко надеялись, что он унаследует материнский резус и все будет хорошо.

Когда новая беременность случилась, для своего успокоения хотели сдать в 10 недель анализ крови, по которому определяют резус ребенка, но врачи меня отговорили — сказали, что оно того не стоит и результаты слишком часто бывают неверными. Мол, живите себе спокойно, через три месяца придете, посмотрим печень, посчитаем скорость кровотока в мозге и скажем, все ли хорошо.

Но как можно спокойно ждать? Я забывалась в работе и старших детях. Но краем сознания все равно постоянно проваливалась в чувство вины: «Моя кровь каждый день убивает ребенка внутри меня. Что я за мать такая!» Мне потом потребовалось очень много времени, чтобы от этого чувства вины избавиться.

На втором скрининге нам с мужем сказали пол ребенка — мальчик. Муж сначала обрадовался, а потом, когда вышли на улицу, нервно закурил, а я расплакалась. В предыдущие беременности нам всегда говорили: «Хорошо, что у вас девочки: они более живучие, выносливые, мальчики не такие». И вот теперь у меня мальчик, чьи шансы на выживание еще ниже, чем у сестер».

Многочисленные исследования действительно подтверждают, что девочки куда более генетически адаптированы к различным рискам процессов развития и выживания еще на пренатальной стадии, в утробе матери. Когда женщина вынашивает девочку, у нее более активно работают гены, которые участвуют в развитии плаценты, сохранении беременности и иммунной толерантности организма матери.

При беременности девочкой действительно реже, чем в случае с мальчиком, наблюдаются преждевременные роды, рождение мертвого ребенка, неонатальная смертность и различные послеродовые осложнения.

«Все хорошо, приходите через неделю»

«На то самое первое УЗИ, которое должно было вынести приговор, я ехала одна: с мужьями в отделение стационара не пускают. В очереди отвлекалась как могла, организовывала выпускной старшей дочери из детского сада, только чтобы не думать о том, что мне могут сказать. «Узили» меня долго и основательно. Врач вспомнила, что вела мою первую беременность, рассказала, что сама успела сходить в декрет, пока я рожала второго. А в конце сказала: «Ну, пока что все отлично, приходите через неделю. И не переживайте вы, мы сейчас умеем спасать таких детей».

К тому моменту скрывать беременность от окружающих было невозможно: живот у меня, несмотря на небольшой срок, был уже просто огромный. Первой я вынуждена была сказать своей маме. Я от нее честно три месяца скрывалась, но потом в один вечер муж сказал, что он больше не может делать мне уколы: мне нужно было колоть в живот низкие дозы гепарина, сама я не могла, и пришлось идти сдаваться маме, она у меня медсестра.

Мама, на удивление, восприняла новость спокойно, только начала переживать, как там ребенок. Старшие девочки очень обрадовались, что будет братик, вместе слушали его сердечко, вместе рассматривали фотографии с УЗИ. Потом вместе со старшей — младшую не пустили, ей еще не было 7 лет — мы и на УЗИ ходили. Меня тогда еще поразило, что сказали: «Все очень здорово. И развивается как по часам, и все показатели отличные».

«Здорово» закончилось однажды в пятницу

Это, наверное, была самая длинная очередь в моей жизни. К 9 утра я приехала на плановое УЗИ, но в кабинет зашла в 14:30, когда смена врача, вообще-то, уже закончилась, но она все равно всех нас принимала до последней.

«Зона А под подозрением. В понедельник приезжаешь на УЗИ, и, если подтверждается, тут же на внутриутробное переливание крови. С собой зарядку для телефона и сменные вещи для родильного».

Я смутно себе представляла, что это значит, а гуглить, честно признаться, не очень хотелось, чтобы не паниковать заранее. Саму процедуру переливания помню очень смутно. Меня оформили в приемном родильного отделения, взвесили, завели карту. В родильном потому, что после процедуры ты сутки лежишь в предродовой палате на случай, если начнутся преждевременные роды. Помню, что меня уложили в кабинете на обычную кушетку, начали делать УЗИ, пришла заведующая, за животом не было видно, что она делает, просто легкий укол и давление, а после только ее фраза «Что же из него все выливается-то?!» и мое робкое «Я на антикоагулянтах — может, поэтому?».

В общем, антикоагулянты, то есть кроворазжижающие препараты, мне колоть запретили, сказали, что инсульт я заработать не успею, а ребенка загублю. В предродовом я пролежала сутки под капельницами. Вокруг были сплошь роженицы, которые сменялись каждые пару часов.

«Из роддома я опять уходила без ребенка»

Следующее УЗИ было прекрасным. После внутриутробного переливания всегда так, но эти чужие, влитые плоду эритроциты разрушаются еще быстрее, и цель такой процедуры — позволить доносить беременность до мало-мальски нормального срока. В лучшем случае до 35 недель, но, скорее всего, и того меньше, поскольку переливаний за беременность делают всего два, очень редко — три.

«На второе переливание в 29 недель, спустя месяц после первого, я шла уже подкованная. Снова сутки в предродовой палате под капельницами — на этот раз после переливания нас в одном боксе оказалось двое. Помню, мы наивно спросили у очередного ординатора, пришедшего снять показания КТГ, разрешат ли нам родить естественным путем. Он сказал, что ни в коем случае. Дети с гемолитической болезнью плода и естественные роды, мол, несовместимы. Он еще что-то объяснял про сроки гестации, но я уже не слушала. Кесарево — значит кесарево. Главное, чтобы плановое».

На кесарево Людмилу отправили на 32-й неделе беременности. После очередного обследования дали три часа на поездку домой, сбор вещей и возвращение обратно: дальше тянуть было уже некуда.

«УЗИ за пару дней до этого было отличным, направление на экстренное кесарево стало неожиданностью. Муж лежал дома с температурой. Детей я утром отвела в сад, бабушка уехала на дачу. И всю дорогу в роддом я выстраивала логистику, кто, кого, когда забирает и куда приводит. Страшно почему-то не было.

Я вдруг подумала, что, если этот мальчишка выдержал такие процедуры, дальше мы точно справимся

Когда его наконец достали, он даже не пискнул, данные по шкале Апгар мне не сказали, но объявили вес и рост — 45 см и 2070 грамм. Продемонстрировали, что это мальчик, и тут же унесли интубировать и в реанимацию».

«Ну все, отец, можешь доставать самогон»

«От кесарева я отходила очень тяжело. Когда меня на следующее утро перевели из интенсивной терапии в палату, я лежала и не могла пошевелиться. На соседнюю койку привезли девочку после естественных родов, и она уже через час встала, сходила в детское, прикатила кроватку с ребенком. А я ждала часа дня, когда можно было пойти в реанимацию. На другой этаж. Шла я туда, мне кажется, вечность.

Сын был размером с батон хлеба, но такой крепенький, сразу видно — мужичок, хоть и весь утыкан бесконечным количеством трубок и с уже привычной мне повязкой на глазах, их же там греют специальными лампами. Неонатологи рассказали, что ему сделали еще одну полную замену крови и вкололи препарат для раскрытия легких. А после меня отправили восвояси. Сидеть там было негде, а стоять долго на ногах я была просто не в состоянии.

Из роддома я в очередной раз уходила без ребенка

В реанимацию к сыну Людмила в тот день не попала, и на следующий ее тоже не пустили. Он лежал в отделении, в которое вход по правилам больницы был запрещен. А когда его наконец перевели в другую реанимацию, охранник, на входе узнав, в какое отделение они направляются, сказал мужу: «Ну все, теперь все хорошо будет, перевели, можешь доставать самогон».

«В реанимацию, а потом на второй этап выхаживания я ездила как на работу, каждый день, без выходных, хотя бы на два-три часа, просто подержать его за руку. В день, когда мне разрешили его взять на руки, отсоединив на время от бесчисленных проводов, моему счастью не было предела.

Тогда я думала о том, что мне теперь ничего не страшно. Вот вообще ничего

А когда еще и кормить сына разрешили под контролем анализа гемоглобина, и можно было приезжать на целый день, сидеть с ним на руках, держать его у груди и слушать, как он мирно посапывает, мне стало совсем спокойно».

Спустя два с небольшим месяца Тимофея (так назвали сына) выписали. Конечно, и после этого была масса поездок по врачам и больницам. Людмила вспоминает, что они еще раз угодили на экстренное переливание крови и что ей снова запретили кормить грудью. А после были регулярные поездки к офтальмологу для снятия диагноза «ретинопатия» (проблемы с сетчаткой глаза), который ставят всем недоношенным детям.

«Еще в больнице педиатр говорила, чтобы я не ждала ничего хорошего, что сын может развиваться с задержкой, но Тим как будто решил над ними всеми посмеяться. Он развивался согласно всем нормам, в полгода уже вовсю ползал, в девять месяцев встал на ножки, в год уверенно ходил, в полтора орудовал ложкой, а в два говорил. Сейчас ему шесть, и это смышленый, активный, ловкий мальчишка. Да, у него есть ряд проблем — последствия гемолитической болезни и гипоксии головного мозга, — но все их можно компенсировать.

Меня иногда спрашивают, хочу ли я четвертого, на что я честно говорю, что да, мне бы хотелось еще одного ребенка, но я не готова еще раз пройти через этот ад, заранее обрекая ребенка на ИВЛ, реанимацию и вот это все. Но я очень надеюсь, что в ближайшее время врачи все-таки найдут способ сделать так, чтобы резус-сенсибилизация, даже если она уже случилась, не развивалась.

В конце концов, нашли же они способ спасать младенцев от гемолитической болезни, а ведь еще каких-то 50 лет назад ни я, ни мои дети попросту не выжили бы. Сейчас же я — счастливая мама троих прекрасных детей и не устаю благодарить врачей, которые сделали это возможным».