Мы давно хотели поговорить с «половиной писателя Жвалевский/Пастернак», Евгенией Пастернак, о родительстве и воспитании дочерей Александры (22 года) и Натальи (15 лет). Но жизнь диктует свои правила — и именно сейчас мы говорим с ней еще и о большой и по-настоящему сплоченной семье, которой вдруг стала целая страна.
1. С наступлением учебного года придет пора отвечать на тему политических «почему?», так что учителям будет сложно как никогда. Да, ученики начальных классов могут не до конца понимать, что происходит в стране, а вот с осведомленными подростками уже придется серьезно разговаривать. Ведь информация сейчас повсюду. В нашем районе три дня стреляли без перерыва — такое не скрыть, все здесь, на глазах, да и в сети очень много жестоких видео с побоями. Мы не можем спрятать детей от этого страшного контента в интернете. Подростки говорят, что его концентрация особенно высока в TikTok — надеюсь только, что этого хотя бы не видели совсем маленькие дети.
Гимназия моей дочери Наташи находится в центре протестов, возле стелы. В первый день именно там был чудовищный разгон со светошумовыми гранатами, водометами и ОМОНом. Половина ее одноклассников живет в близлежащих домах, их окна выходят на площадь, где было это ужасное зрелище. Настоящий шок и стресс. После произошедшего одна девочка из ее класса трое суток непрерывно рыдала.
На улице воздушный шарик лопается, и пол-улицы сразу колом становится: все сейчас напуганы и живут в постоянном страхе
Поэтому помогать детям выходить из сложившегося эмоционального кризиса — наша обязанность. Не знаю, как с этим будут справляться педагоги. Особенно с учетом того, что многие из них были частью комиссий, которые фальсифицировали результаты выборов. Их имена все знают. Даже представить не могу, как эти учителя будут приходить в школу, что они будут говорить детям и каким образом можно выкрутиться из этой ситуации.
2. Если бы я была педагогом, то на первом уроке ревела бы вместе с детьми. Обнимала бы учеников, попыталась бы объяснить, что жизнь сложна и иногда происходят непредсказуемые, страшные вещи. Переживать такие времена нужно вместе. И честность — наш рулевой. Остается только объяснять то, что уже случилось, и проговаривать то, что может произойти в будущем. Подростки должны знать правду — но важно при этом не навязывать им собственные убеждения. В политических вопросах, я считаю, школа должна быть абсолютно нейтральной.
3. Мы с мужем учим дочерей разделять страну и власть. Дети должны испытывать любовь и уважение к своей стране — но не к чиновникам. Для них должны быть важны поля, реки, леса. Минск — родина моих дочерей, их дом. И все остальные люди, живущие здесь, — граждане этого государства, они здесь дома. По большому счету какая разница, кто президент? Сегодня один, завтра другой. Патриотизм — это не про любовь к президенту и не про подчинение власти. Настоящий патриотизм — это неизменная черта каждого гражданина своей страны, он подсказывает, направляет в правильное русло. И в данный момент все белорусы сплотились в борьбе за свою родину, за возвращение законов и их значимости.
Когда откроют Окрестина (речь о Центре изоляции правонарушителей (ЦИП), расположенной на улице Окрестина в Минске. Здесь сейчас находятся люди, задержанные во время протестов. — Прим. ред.) и когда выйдут оказавшиеся взаперти люди, думаю, что мир содрогнется второй раз — и мы вместе с ним.
Мы хотим жить в демократическом государстве, где каждый следующий президент будет гарантировать соблюдение Конституции. Если все хорошо — прекрасно, значит, человек по праву занимает свою должность. Но если все идет так, как сейчас, когда нарушаются все базовые права человека, когда никто и ничто не может обеспечить людям безопасность, когда наша же доблестная милиция не защищает, а избивает на улицах — нужно что-то менять, это наш долг. Мы, белорусы, хотим защитить свой дом от беззакония, не хотим иметь ничего общего с людьми, которые его воплощают. В этом и есть наш патриотизм. Ему не учат — это врожденная черта человека, пробуждающаяся в необходимый момент.
4. Стрельба под окнами не лучшим образом влияет на повседневную жизнь детей. Мы росли в тихой и спокойной стране, Минск всегда был безопасным городом, семьи с удовольствием гуляли вечерами, без каких-либо опасений. Сложно объяснить ребенку, что за «бандиты» на улице и почему они стреляют.
Мой муж был наблюдателем на выборах. Мы знали, что существует отличная от нуля вероятность, что его заберут: наблюдателей у нас тоже винтили. Старшая дочь, к счастью, живет сейчас в другой стране, а младшую пока забрали к себе бабушка и дедушка. Они отвезли ее на дачу, чтобы в случае чего душа не болела и было понимание, что хотя бы с ребенком все хорошо. Но как только с улиц убрали ОМОН, как только прекратились избиения мирных граждан, мы сразу же забрали Наташу домой и целый день гуляли с ней по городу, чтобы она своими глазами посмотрела на проснувшуюся страну. Это совершенно фантастическое зрелище. Я уверена, что она еще внукам об этом будет рассказывать, когда начнут проходить 2020 год по новейшей истории Беларуси.
5. Послевыборные протесты — это был огромный риск получить от ОМОНа ранения, несовместимые с жизнью, так что детям там делать нечего. То, что происходило сразу после выборов, вообще не детские дела. Они не должны этого видеть. Наша Наташа девочка чувствительная, если бы она побывала на улице тогда и увидела все это своими глазами, то потом долго бы мучилась из-за проблем со сном. Я как мать не могла этого допустить. Хотя и прекрасно понимаю 18–19-летних мальчиков, которые не в состоянии были находиться дома. Тут, конечно, ничего не поделаешь — не приковывать же их к батареям.
Но вот что интересно: в людях резко что-то переломилось. Произошел какой-то качественный слом, и все обоюдно перестали бояться. Белорусы безумно терпеливые люди, чтобы они проснулись и сказали «Хватит!» — нужно начать убивать. Наше «хватит» оказалось очень решительным, мотивированным, ведь на кону будущее детей. Вот так на смену 26 годам ожидания пришли резкие и уверенные действия.
6. В нашем доме для детей есть только один тип запретов — нельзя делать то, что несет угрозу жизни или здоровью. Если дочь скажет, что она хочет прыгнуть в океан с 10-метровой вышки, не умея при этом плавать, то она получит отказ. Если она сообщит о своем желании удалить два ребра, чтобы уменьшить талию, то снова услышит отказ. Но если ей захочется перекрасить волосы в розовый цвет — ради бога. Мир от этого не перевернется, а волосы отрастут снова. По сути тактика такая же, как с маленькими детьми: пока они ползают в центре комнаты, все хорошо, но как только начинается целеустремленное приближение к розетке, приходит пора ограничений и запретов.
7. Борьба со страхами — дело непростое даже для взрослых. Думаю, дети здесь часто берут пример со старших, заряжаются их уверенностью. В сложной ситуации родитель обязан быть рядом, чтобы взять ребенка за руку и сказать: «Я с тобой. И я не боюсь».
Опыт родителей может помочь найти свой путь решения спорных ситуаций. Главное — быть опорой, пока дети пробуют сделать первый шаг, чтобы в будущем они не боялись вступать в дискуссии, спорить, отстаивать свою точку зрения, ошибаться и, конечно, признавать свои ошибки. Это то, чего катастрофически не хватает белорусским чиновникам, которые упираются и, опустив глаза, делают вид, что ничего не происходит. Они не умеют разговаривать с людьми. Мы вот смеемся, что их глупость — наше главное оружие. Ведь если бы у них сейчас что-то щелкнуло и они начали вести открытый и честный диалог, можно было бы договориться и изменить все. Но нет. Они продолжают запугивать и, как нашкодившие дети, говорить, что ничего не было, что они тут ни при чем. Абсолютный тупик. Учить детей с честью выходить из таких ситуаций нужно с малых лет.
Ребенок далеко не всегда бывает прав. Но в минуты таких промахов необходимо просто быть рядом и оказывать поддержку: «Да, ты налажал, а теперь пойдем и попробуем исправить все вместе».
8. Начинать учить детей самостоятельности важно как можно раньше. Это процесс. В младших классах обычно выполнение домашних заданий у детей растягивается на весь день: они пишут одно предложение, потом идут пить чай, затем еще предложение и еще чай — и так может продолжаться до бесконечности. Поэтому раньше я сидела рядом с дочками во время выполнения домашки. Читала в это время книжку или просто болтала ногой. Мое нахождение в комнате было необходимо для развития и закрепления навыков самоорганизации, но в сами задания я никогда не лезла. В том числе в сочинения. Наташа, например, не показывает мне их даже сейчас, боится, что я начну рассуждать: «Хорошо было бы изменить вот здесь, вон там, ну и в том месте тоже», — а ей-то не хочется переписывать. Лишь изредка она приходит обсудить непонятную для нее тему. Мы обговариваем суть задания, но дальше дочь уходит работать над ним сама.
9. Девочки читают все мои книги, но случаи, когда они могут критиковать по делу, редкость. Подростки не самые лучшие критики. Все потому, что в целом дети хорошо понимают, что им нравится и что не нравится, но объяснить предметно почему они не могут. А простая оценка далека от детальной и дотошной критики.
К тому же дети писателя не могут быть полностью объективными: все истории для них становятся близкими еще при написании, можно сказать, что они живут этими книгами. Девочки словно ангелы-хранители: я никогда не обсуждаю с ними будущие произведения, и все равно они всегда и все знают. Когда-то услышат телефонный разговор с Андреем (соавтором Евгении Андреем Жвалевским. — Прим. ред.), а когда-то случайно пройдут мимо, пока я работаю. Это неравные условия в сравнении с остальными читателями.
10. Гиперопека — бич современных родителей. Сейчас растут чудовищно несамостоятельные дети, причем забавно, что по большей части все зависит от размеров города. Чем меньше населенный пункт, чем меньше там того, что можно назвать «цивилизацией», тем свободнее и самостоятельнее живущие в нем дети. А в больших городах нередко можно встретить здоровенных детин, которые не умеют пользоваться общественным транспортом или не в состоянии приготовить себе поесть.
Есть хорошая фраза: «Хуже подросткового бунта может быть только его отсутствие»
Почему? Да потому что у послушного, хорошего, окруженного ватой ребенка, у которого нет причины для бунта, бунт все равно обязательно будет. Просто потом, лет в 30–40, когда подобное поведение будет выглядеть смешно и нелепо, совсем не по возрасту.
Необходимо дать подростку в 15–18 лет почувствовать вкус свободы: позволить самому зарабатывать деньги, отпустить в общежитие или съемную квартиру с наступлением студенчества, — в общем, дать возможность сепарироваться. Так его жизнь в будущем будет гораздо легче. По крайней мере когда я смотрю на детей, которые уехали учиться в другие города и страны, или на тех, кто съехал от родителей, то замечаю, что их судьба складывается гораздо интереснее, чем судьбы вечных маменькиных сынков. Им не легче, вовсе нет. Куда проще, когда мама за тебя готовит, стирает и убирает. Просто в перспективе у самостоятельных людей жизнь складывается лучше.
