«Почему я согласилась? Ну, потому что Шостакович»: студенты консерватории — о том, как не потерять интерес к музыке

В музыкальные школы детей ведут толпами, но настоящими музыкантами становятся лишь единицы. Почему так? И что происходит дальше? В эфире «Радиошколы» студенты МГК им. Чайковского и музыканты независимого камерного оркестра Prometheus рассказали о своей карьере, триггерах на сцене, любви к музыке — и о том, как не убить ее в детях.

Всё работает по принципу «извини, а не мог бы ты сыграть?»

Михаил Калицкий, выпускник хорового училища им. Свешникова, студент 4-го курса МГК им. Чайковского, худрук и дирижер оркестра Prometheus:

Идея создать свой коллектив появилась в моей голове, когда я ехал в метро. Довольно спонтанно, как и всё в этой жизни. Цель тогда была одна — исполнить монооперу Микаэла Таривердиева «Ожидание». Мне очень хотелось ее сыграть, и этому, казалось, ничего не мешало. Кроме того, что у меня не было оркестра.

Тогда я подумал: у меня же есть друзья-музыканты, какие-то знакомые (я учился на втором курсе консерватории). Почему бы не попросить их выйти со мной на сцену и сыграть? Я нашел солистку Оксану Кузнецову, которая потрясающе пела партию, набрал группу струнных, ударных, деревянных духовых. Мы собрались вместе и исполнили оперу в Рахманиновском зале МГК. Потом разошлись, так как цель была достигнута. Превращаться в коллектив, который будет играть постоянно, никто не планировал.

Через пару месяцев мне позвонили из консерватории: сказали, что у них есть консерваторский проект, и попросили помочь, то есть снова собрать оркестр. Тогда мы сыграли для них обе сюиты Эдварда Грига «Пер Гюнт», где уже участвовала Наташа, после чего стали собираться регулярно.

Наталия Зернова, скрипачка, выпускница училища при МГК им. Чайковского, студентка 2-го курса МГК, концертмейстер и руководитель группы первых скрипок оркестра Prometheus:

Честно говоря, к оркестру я присоединялась дважды. Первый раз — когда мы играли сюиту «Пер Гюнт», мне за это заплатили. Потом я начала сотрудничать с оркестром как маркетолог, занималась продвижением концертов. Это было так необычно! Я вроде участвовала в подготовке, но на выступлении сидела в концертном зале среди зрителей, а не играла.

После этого я присоединилась к оркестру уже как музыкант и концертмейстер. Мотивировало исключительно творчество: я узнала коллектив изнутри, увидела, что в нем всё основано на любви к музыке, и сама его полюбила. То, что Миша назвал главной целью сыграть конкретное произведение, говорит о многом. Он, как человек, музыкант и дирижер, горит произведениями Таривердиева. Музыка этого композитора объединяет коллектив до сих пор.

Михаил Калицкий: В работе любого оркестра важна системность — без нее никуда. У оркестров есть концертные графики, которые расписаны на несколько лет вперед, своя репетиционная база и постоянный состав. Это то, к чему мы пока только стремимся.

Для оркестра очень важна сыгранность. Сейчас от студентов, которые к нам приходят, я постоянно слышу: «У меня много учебы, решил взять учеников, ничего не успеваю, я пошел». И это происходит регулярно.

В нашем коллективе есть костяк из 5–10 человек, которые стабильно участвуют во всех выступлениях. Они подстраивают свой график так, чтобы всегда оказаться с нами на репетиции или на сцене. Остальной состав (для выступления нужно около 30 человек) набирается среди друзей и тех людей, которые уже когда-то с нами выступали. То есть все работает по принципу «извини, а не мог бы ты сыграть?».

Наталия Зернова: У нас есть большой чат со всеми музыкантами, которые когда-либо с нами играли. Перед концертом мы оставляем объявление: «Будет такая-то интересная программа, пожалуйста, пишите», и нам отвечают те, кто может присоединиться. Кого-то приглашают лично, кто-то приходит сам.

Недавно у нас был очень важный концерт, на котором мы исполняли Симфонию № 14 Дмитрия Шостаковича. На него многие музыканты просились сами, потому что Симфония № 14 — это очень серьезная, знаковая вещь. В этот период я только начинала играть с оркестром, мы проделали колоссальную работу. И я помню, как Миша меня тогда спросил: «А зачем ты все-таки согласилась?» Я ответила: «Ну, потому что Шостакович».

«Никто не узнает, что на самом деле чувствует дирижер»

Наталия Зернова: Считается, что выступать перед публикой — это очень страшно. Но мне нравится фраза: «Смелый тот, кто боится, но делает». И надо сказать, когда ты выходишь на сцену не один, а в компании близких по духу людей, оркестра, которым ты горишь, в который ты веришь, это не так страшно.

Выступать непросто еще и из-за страха ошибки. Они порой случаются даже с профессионалами. Слушатели их обычно не замечают, но иногда ошибки бывают настолько грубыми, что стыдно даже рассказывать. Например, недавно в Шостаковиче у меня был момент, когда я потерялась в нотах. Я помню это состояние, оно длится несколько секунд. Сердцебиение учащается, внутри паника, внешне виду не подаешь, но про себя думаешь: «Боже мой…»

Михаил Калицкий: Моя задача и даже функция как дирижера — слышать ошибки, предвидеть их на репетициях и с ними работать. Но когда речь идет о концертном исполнении, лучшее, что я могу сделать, — не подавать виду, что я что-то заметил, чтобы не провоцировать музыканта на негативную эмоцию и последующие ошибки. Ему будет спокойнее думать, что я ничего не видел. Если я все-таки ловлю извиняющийся взгляд, то показываю одобрение: «Спокойно, всё хорошо, всё бывает». Никто никогда не узнает, что я действительно думаю и чувствую в этот момент.

Перед Симфонией № 14 я понимал, что на панике абсолютно все (и я сам тоже). Но я вышел и должен был успокоить коллектив, дать понять, что всё хорошо, что нам надо сделать свою работу.

Зато в конце выступления наступает самый приятный момент — после последней ноты, но перед аплодисментами. Весь оркестр выдохнул, все сидят с поднятыми смычками. Я стою с руками наверху, мы уже отыграли — и начинается пауза. Говорят, что музыка — в тишине и паузах. Вот этот момент — самое лучшее подтверждение.

Наталия Зернова: Это как в немой сцене у Гоголя. После Симфонии № 14 мы очень долго держали смычки — мы не можем их опустить, пока Миша не опустит руки, а он чувствует, как долго их можно держать. Я помню, что, когда мы доиграли, почти весь зал встал. Было ощущение транса, не верилось, что мы это сделали. И пока первый человек не ударил в ладоши и не закричал «браво», казалось, что эта пауза длится вечность, намного дольше, чем это происходит в реальности.

«Поправить на сцене волосы — это табу»

Михаил Калицкий: На концертах, если говорить о взрослой аудитории, хочется, чтобы люди максимально сохраняли тишину, соблюдали нормы этикета. Я сам не люблю сидеть в зале «спинка ровно», смотреть в одну точку и 3 часа слушать музыку — с ума можно сойти. Иногда могу ссутулиться, облокотиться, поставить ногу на ногу. Но точно не позволяю себе шуметь. Это мешает скорее не музыкантам, а остальным зрителям.

На сцене слышно только самые громкие звуки: часто падают телефоны, бутылки с водой, с которыми вообще-то запрещено входить в зал, но все их приносят. Всё это роняется в самый неподходящий момент.

Во время одного из наших недавних концертов кто-то вообще начал сверлить. Было максимально заметно — по партитуре в это время было сплошное «три пиано» и соло скрипки, практически бесшумное. Дрель звучала громче, чем оркестр, я просто стоял и думал: «Дай бог всё будет в пульсе, всё будет ровно», сохранял спокойствие, чтобы ребята ориентировались на меня. Хотя потом, когда я переслушивал запись, мне показалось, что этот звук можно вписать в партитуру. Выйдет в целом неплохо.

Наталия Зернова: На сцене музыканты почти не замечают того, что происходит вокруг. Я вижу зрителей, но уже не смотрю в зал — я смотрю на Мишу, на ноты, на концертмейстеров. Происходит такая концентрация, что я не слышу посторонних звуков так, как слышала бы, если бы не играла. Этим магия оркестра мне тоже очень нравится. 30 человек, которые сидят на сцене, вместе со мной погружены в музыку. Это очень крутое чувство. Поэтому дрель я почти не заметила.

Михаил Калицкий: Еще кое-что важное о правилах поведения в зале: если зритель хочет покинуть концерт раньше, лучше дождаться перерыва или самой громкой части. Большое заблуждение, что чем тише играет музыка, тем быстрее и осторожнее можно выйти. Вот когда играют медные духовые на «три форте» — идите смело, вас никто не услышит.

Для концертов мы выбираем разные площадки. Чаще всего сотрудничаем с консерваторией, в которой учимся, но иногда выступаем в более андеграундных местах, например в ДК «Рассвет». Проводили и совсем камерные концерты, на которых зрителей было около 30 человек. По ощущениям они немного приятнее — в том смысле, что на них приходят те, кто действительно этого захотел, наша целевая аудитория, которая прекрасно знает, как себя вести. Никто чипсы в зале не ест.

Даже музыканты иногда на выступлениях делают то, о чем лучше не говорить. Кто-то может воды попить, думая, что никто не видит — получает в свою сторону презрительный взгляд дирижера. А вот дирижер, к сожалению, вообще ничего не может, ведь он в центре внимания. Он не может почесаться — это некультурно и просто странно. Некоторые считают, что даже волосы поправить — это табу. Но иногда приходится, потому что час активного размахивания руками не выдержит никакая укладка.

«На первом занятии хотелось разубедить ребенка играть»

Михаил Калицкий: В музыкальную школу меня привела бабушка, но там я толком не учился, потому что сразу поступил в хоровое училище. В нем учатся 10 лет с первого класса, это такое подобие спецшколы. Как и у любого нормального ребенка, у меня несколько раз возникало желание всё бросить. Но я находился в такой среде, где бросить музыку было невозможно. Я приехал в училище из другого города и жил в детском интернате — вернуться назад было физически сложно.

В кампусе же было всё, чтобы дети занимались исключительно музыкой. У каждого было расписание, в котором прописывали: два часа свободного времени ученик должен уделять самостоятельным урокам фортепиано. С нами постоянно проводили беседы, на которых советским доходчивым методом объясняли, зачем нам заниматься музыкой — потому что «кто, если не мы».

Наталия Зернова: Я окончила 9 классов средней специальной музыкальной школы. В моей семье всегда очень трепетно относились к музыке, и мне в детстве очень нравилось, что, если я занимаюсь музыкой, ко мне относятся так же трепетно. Тем не менее я очень быстро заметила, что мне самой это нравится. В третьем классе я играла концерт Бруха, там такое красивое минорное начало. Это один из первых моментов, который я помню про себя и музыку:

Я совсем маленькая падаю на кресло от впечатления, от того, как это красиво

У меня есть маленький ученик, ему семь, я учу его скрипке. И мне очень важно сейчас разжечь в нем огонь, любовь к музыке. Для этого нужно подмечать моменты, когда он тоже условно падает на кресло. Например, я вожу его на концерты нашего оркестра. После предпоследнего выступления я приходила к нему домой на занятия, и он уже три раза попросил меня включить ему запись.

Мне кажется, в какой-то мере все люди музыкальны. Мы все любим пританцовывать под музыку, она влияет на каждого. Я верю, что в ребенке с ранних лет можно развивать эту музыкальность. Ни в коем случае нельзя делать так, чтобы музыка вызывала негативные ассоциации.

Когда я провожу урок и вижу, что ребенок устал, я пытаюсь придумать, как его заинтересовать: могу предложить новое интересное упражнение, зацепить необычной метафорой, пошутить, сменить тон, внести разнообразие. Я цепляюсь за каждый его вопрос — потому что это то, что ему интересно, то, от чего он загорается.

Михаил Калицкий: Я про себя понял, что из меня репетитор совсем никудышный. На своем единственном занятии мне очень хотелось разубедить ребенка заниматься музыкой. Думал, сейчас начну: «Не нужно сюда идти, тебе это не надо, просто не лезь, тут не всё так радужно, как тебе кажется».

Я ни в коем случае не настаиваю на том, что все должны заниматься музыкой. Ребенка нужно просто просветить, что есть такая область искусства, что в ней работают профессиональные музыканты, рассказать, чем они занимаются. У любого человека есть свойство: когда он начинает погружаться в интересную ему область, он узнает мелкие детали и понимает — там всё не так хорошо, как хотелось бы. Что за всей красотой, которую можно услышать на сцене, стоит огромная работа, море слез, пота и крови. К этому нужно быть готовым.

Фото на обложке: группа оркестра Prometheus во «ВКонтакте»