Наши героини — молодые преподавательницы русского языка и литературы в одной региональной школе. В ней нет психолога, к которому дети могли бы обратиться за помощью, но, даже когда он был, школьники к нему не ходили. Почему так вышло? И нужен ли школе психолог вообще?

«Мария Петровна советовала Лене перестать грустить»

Сабрина Сергеевна, преподаватель русской и зарубежной литературы и классный руководитель

Раньше в нашей школе был психолог. Так вышло, что я присутствовала на нескольких ее разговорах с моей ученицей, Леной, у которой сильно упала успеваемость, как потом выяснилось, из-за депрессии. Мария Петровна советовала Лене перестать грустить — «ну ты же всё можешь, чё ты». Лена рассказывает об апатии, суицидальных мыслях — а ей говорят, что «это всё просто негатив, который нужно собрать в голове в кучку и выкинуть».

Я поняла, что эти советы Лене не помогут, поэтому начала сама с ней беседовать, интересоваться ее жизнью. Уделяла ей время после уроков, однажды даже опоздала на свое занятие на полчаса, потому что видела, что девочке нужно с кем-то поговорить. Из бесед с Леной я узнала, что ей диагностировали депрессию, судя по всему, на фоне проблем в отношениях с родителями. Мне приходилось объяснять ей, что депрессия — это реальная болезнь, которую нужно лечить. Что это особое состояние, а не характеристика, определяющая ее как человека.

Лена начала доверять мне, была со мной максимально искренней. Однажды она подошла ко мне и призналась, что соврала о простуде, чтобы не ходить в школу, а на самом деле просто лежала на кровати весь день, потому что ничего не хотела делать. Она извинялась, ей было очень стыдно, что она мне соврала.

Таким детям нужна профессиональная помощь. И, возвращаясь к Марии Петровне, скажу, что, как мне кажется, школьный психолог должен быть квалифицированным специалистом, а в большинстве региональных школ это не так. Из-за этого детям наносится только больший вред. Такие люди не знают, как работать с детьми с тревожностью, депрессией. Они не знают о СДВГ, расстройствах аутистического спектра, других особенностях, которые могут быть у психики ребенка и с которыми нужно работать определенным образом.

Этот разрыв между современной психологической наукой и представлениями людей, которые почему-то оказались в кабинете школьного психолога и называют себя ими, понимают и дети. Современные школьники сидят в интернете и многое знают о психологии, поэтому они просто не пойдут на прием к человеку, который не кажется им достаточно компетентным.

К тому же для детей школьный психолог — это просто какой-то человек в кабинете, номер которого обычно никто даже не знает

Кто этот человек, можно ли доверить ему свою историю, не назовут ли твои проблемы глупостью — никто не знает. И как с этим психологом вообще взаимодействовать? Говорить с ним только о школьных проблемах или о личных тоже можно? Всё это вопросы без ответа, потому что у нас ходить к психологу до сих пор считается ненормальным и говорить об этом нельзя.

При этом я считаю, что квалифицированный специалист школе нужен. Да, учителя тоже могут становиться доверенными лицами для школьников, и это дает ощущение собственной полезности. Но со временем, если долго работаешь в школе, начинаешь уставать и грубеть, становишься менее чутким. Ты перестаешь ощущать потребность кому-то помочь — а кто тебе, блин, поможет?

Есть дети, которые — скажу грубо — мне безразличны, и их размышления меня порой раздражают. Всем мил не будешь, и все тебе милы не будут. Но у меня есть ощущение, что поддерживать всех ребят, которым нужна помощь, находить для них слова поддержки — часть моей работы. Иначе эти дети просто потеряются. А это непростая задача: ты всё время думаешь, правильно ли было то, что ты сказал, этично ли вообще с твоей стороны о чем-то говорить. Поэтому, конечно, нужен человек, чья профессия — замечать детей, которым нужна психологическая помощь, и оказывать ее.

---

«Сильная боль заразительна»

Вера Михайловна, преподаватель русского языка

Началось всё со случайного вопроса после занятий. Никита был мрачный и ни с кем не общался. Я спросила, что случилось, и этот вопрос очень скоро перерос в психологический сеанс, которых после этого было еще много. Он сам подходил после уроков и просил меня: «Давайте поговорим».

Никита рассказал мне, что его мама периодически уходит в запои, а он ее вытаскивает из них всеми силами. Иногда он жил у бабушки с дедушкой, но не мог надолго оставлять мать. А потом мама нашла себе мужчину. Он финансово ограничивал ее и запрещал тратить на сына ее же деньги. Поэтому Никита не мог никому доверять, и ему нужно было быть самым взрослым в семье — а это очень тяжело.

Я обсуждала с ним возможности диспансеризации матери, но он говорил, что уже пытался, это бесполезно. Больше я ничего сделать не могла, поэтому просто постаралась стать этому мальчику другом. Из-за всей этой ситуации он был очень не уверен в себе: боялся быть глупым или смешным, не отвечал на уроках — всё это приводило к изоляции. А он вообще-то очень интеллигентный и воспитанный ребенок, с глубокими знаниями в разных сферах. Я старалась открыть Никите глаза на его достоинства, обращала внимание на его преимущества — и никогда мои слова не были лестью, он действительно их стоил.

Вообще, как филолог, я с трепетом отношусь к слову, и мне кажется, что словами действительно можно помочь

Ими нельзя ничего исправить, но они могут оказаться спасительными в момент, когда человеку плохо, особенно если это ребенок. Дети еще не научились распознавать свои эмоции и справляться с ними, не знают, к кому бежать за помощью, или просто не обрели пока таких людей. И для меня ценно, когда такого человека они находят во мне.

Другая девочка рассказывала мне, что она живет с мамой и отчимом. Когда отчим только появился в семье, он очень заботился о приемной дочери. Но потом мама родила ребенка от него. И его поведение изменилось: он начал издеваться над девочкой, унижать ее, постоянно доводил до слез. Однажды он замахнулся, чтобы ударить ее, просто за то, что она съела его йогурт. Мать уже понимала на тот момент, что надо заканчивать отношения с этим человеком, но не могла — по разным причинам. Девочка сбегала к отцу ночевать и старалась подольше не возвращаться домой.

Когда я услышала эту историю, моей первой реакцией было желание что-то немедленно сделать, как-то повлиять на ситуацию — поговорить с мамой или даже написать на отчима заявление в полицию, если ситуация ухудшится. Тогда я поговорила со старшими коллегами, и они меня отговорили — это дело внутрисемейное, а благими намерениями вымощена дорога в ад. Эта история в результате разрешилась без моего вмешательства, но я старалась поддерживать девочку на каждом этапе.

Сейчас в школе нет психолога, к которому можно было бы отправить ребенка с такими тяжелыми проблемами. Другие события перетягивают на себя фокус внимания: последний год в школе выбирают нового директора, и на поиск психолога, видимо, времени нет. Но, даже когда он был, дети к нему не ходили.

Мне кажется, это связано с тем, что доверять дети могут только тому, кого очень уважают, кем даже, может быть, восхищаются

Я сужу по себе: когда я была ребенком, я доверяла таким людям. Психолог — это все-таки не такой человек, с которым они взаимодействуют постоянно. Тем более никто даже не знает, чем он занимается, где сидит и как выглядит. А мы с детьми видимся почти каждый день, проводим вместе часы, дни, иногда даже годы. Они общаются с нами, они видят нас, они знакомятся с нами ближе. И в какой-то момент, если ты сам проявляешь открытость, некоторые начинают тебе доверять.

Вместе с тем у учителей на такую психологическую поддержку уходит очень много времени. И истории детей, особенно если они такие тяжелые, влияют на меня колоссально. Я вовлекаюсь в ситуацию, которую описывает ребенок, в его чувства, начинаю сопереживать, ломать голову, как можно было бы ему помочь. И конечно, это сказывается и на моем самочувствии, потому что сильная боль заразительна.

Поэтому я считаю, что психолог школе нужен. Такой, который будет осознавать, что он для детей — спасательный круг, который не станет обесценивать их проблемы. Который будет разбираться в возрастной психологии, обладать инструментами, необходимыми для квалифицированной помощи. Пусть даже это будут бесконечные психологические мониторинги, которые проводят в классах, в духе «выбери верные и неверные утверждения о своем состоянии». Да, не все дети поставят галочки честно, многие испугаются, что их начнут лечить, что начнется какая-то бумажная волокита. Но если найдется хоть один человек, которому нужна помощь и который без задней мысли честно ответит на вопросы такого тестирования, — это уже важно.

---

«По очень личным вопросам разговоры всегда случайны»

Диана Витальевна, преподаватель русской и зарубежной литературы

Однажды я просто зашла в класс и спросила у детей: «Как дела?» Они почти все лежали на партах и не проявляли никакого интереса к предмету. Когда я задала им этот простой вопрос, из них полились жалобы. Оказалось, что все недовольны переходом школы с модулей на четверти. Дети были возмущены, что школа ничего не сделала в защиту этой модели у себя, хотя в Москве многие школы остались на модулях. Проблема в том, что в нашей области перевод всех школ на четверти подается как распоряжение, касающееся всех, но и руководство школы даже не попыталось отстоять привычную модель.

В результате к концу четверти дети просто выдохлись — они привыкли учиться по 5 недель, отдыхать на каникулах, набираться сил, закрывать долги, а потом снова 5 недель работать в полную силу. Теперь они считают себя обманутыми — требования и нагрузка не уменьшились, а прежних условий, чтобы им соответствовать, их лишили.

И такие разговоры происходят неоднократно. Если у детей есть необходимость обсудить проблемы образовательного процесса — я готова потратить время от занятия на то, чтобы высказался весь класс. После такого обсуждения и урок идет легче: ребята выплескивают накопившийся негатив, видят поддержку или получают совет, их маленький мир снова становится контролируем.

По очень личным вопросам разговоры всегда случайны: можно считать это чутьем, но я словно вижу, когда ребенку нужно поговорить. Да, бывают очевидные случаи, когда девочка плачет в коридоре, а я забираю ее в учительскую выпить чаю и послушать про мальчика, который ее бросил. Но есть и просто перемена во взгляде, позе, интонациях, активности — для такого ребенка простой искренний вопрос «Как дела?» станет знаком готовности собеседника к диалогу. Чаще всего им не нужны мои советы, им нужен слушатель. А пока они расскажут — ответ или решение придет к ним, я лишь помогаю им сформулировать итоговую мысль и показываю, что мир не обезумел полностью, есть еще доброе и светлое.

Однажды я говорила с мальчиком, у которого были проблемы в семье. Мы с ним обсудили их, а потом перешли на другие темы — музыку, литературу, фильмы. И ребенок был крайне удивлен, что я записала название упомянутой им книги, чтобы прочитать. Сказал, что я первый взрослый человек, который так сделал. Уже это ему было важно.

Кажется, детям бывает комфортнее со мной, потому что я молодая и мое мышление мягче, чем у старших коллег. Моя школьная жизнь не так сильно отличалась от жизни нынешних школьников, мне легче их понять. Я просто не могу обесценить детские переживания из-за экзаменов, ведь еще отлично помню свое состояние в выпускном классе, помню, как учителя не принимали всерьез мои нервные срывы и как больно мне от этого было.

В то время, когда все учителя активно начали прессинг по поводу экзаменов, дети рассказывали мне о том, как это на них влияет

И в такое ответственное время в школе нет специалиста, который помог бы детям справиться с этими страхами и проблемами. Я считаю, что отсутствие в школе психолога — результат безответственности нашего руководителя. Кадровые проблемы касаются не только психолога, у нас и учителей недостаток. И эти проблемы не решают, потому что у руководителя другие приоритеты. Вот и сидим с открытыми вакансиями.

Сейчас выпускники часто рассказывают, что боятся не поступить на бюджетные места из-за тех, кто поступает по льготам. И без того пугающее будущее становится сейчас буквально кошмаром. Детей можно понять — готовясь к экзаменам, они прикладывают колоссальные усилия, такие энергозатраты должны иметь видимый результат, а его никто не может гарантировать. Учителя-предметники всегда требуют больше усилий, сколько ты их ни прикладывай, но детям страшно — вдруг всё окажется зря. Буквально сегодня моя бывшая ученица сказала мне: «Я столько готовлюсь и не знаю, что сделаю, если в итоге это окажется зря и поступит человек, который ничего сейчас не делает». Для выпускных классов будущее сейчас либо плохое, либо плохое и несправедливое.

Все имена в тексте изменены

Иллюстрация: jesadaphorn / Shutterstock / Fotodom