18 декабря страна отмечает сто лет со дня рождения артиста Юрия Никулина. Мы до сих пор смеемся и плачем над его киноролями, многие помнят и его цирковые работы. Но мало кто знает, каким Никулин был за пределами сцены, съемочной площадки, манежа. Сын актера, директор Московского цирка на Цветном бульваре Максим Никулин, рассказывает, каким мужем, другом и отцом был Юрий Владимирович.

«Жена в квадрате» и колхоз «Гигант»

Мои родители, Юрий и Татьяна Никулины, познакомились в цирке. Папу на репетиции ударил копытом конь Лапоть, которого сопровождала мама. Она начала ухаживать за ним в больнице, так они и влюбились друг в друга.

Родители были партнёрами, а в цирке партнёр — это как вторая жена. У папы, получается, была «жена в квадрате». Между ними с мамой царили абсолютная гармония и близость. Оба были однолюбами, и им просто повезло с первого раза встретить того самого человека.

Отец не был романтиком. Во времена их с мамой молодости не было принято приходить на свидания с цветами. Но его нежность настолько ощущалась в жестах, словах, взглядах, прикосновениях, что ее не нужно было демонстрировать с помощью каких-то внешних атрибутов.

В нашей семье было 16 человек — это вместе со мной, бабушкой и дедушкой, дядей и тётей и их детьми. Мы жили все вместе в коммунальной квартире, на двери красовалась символичная надпись: «Колхоз „Гигант“». А еще у нас было шестеро соседей — и все между собой дружили.

У нас была большая библиотека, и в свободное время мы читали. Отец хранил книги Бродского и Солженицына, и только когда у знакомых начались обыски, отвёз запрещённую литературу на дачу. Он рассказывал мне о прочитанных книгах, но никогда не советовал, что читать.

Я вырос в атмосфере добра, преданности, желания помочь, и это естественная для меня среда. Отец никогда не наставлял, не говорил мне, что хорошо и что плохо, кто виноват, что делать и кем быть. Он показывал это своим примером. А еще спрашивал меня, что я думаю по такому-то поводу, и делился своими мыслями.

Он вообще общался с детьми на равных, никогда не «тетешкался» ни со мной, ни с внуками

Праздники в нашем доме устраивали просто так, без повода. Например, могли разговориться за ужином (кстати, больше всего Никулин любил котлеты с макаронами), после отец брал гитару, и мы пели песни. Когда появился телевизор, его смотрели все вместе — и соседей тоже звали.

Дом с зачеркнутыми окошками

Когда я был ребёнком, очень редко видел своих отца и мать. Они были молодыми цирковыми артистами и много гастролировали. За год они могли только месяц провести в Москве, а всё остальное время ездили сначала по российским городам, а потом их начали возить за границу — минимум на три месяца. Самая длинная поездка родителей — в Канаду и Америку — длилась семь с половиной месяцев.

Из поездок родители постоянно отправляли домой открытки. Но в Америке они настолько скучали по дому, что как-то позвонили мне по телефону, а ведь тогда такой звонок стоил огромных денег. И я чувствовал их любовь сквозь десятки тысяч километров.

Когда они уезжали, мы, домочадцы, рисовали на ватмане дом с окошками по количеству дней, когда родителей не будет с нами рядом. Каждый день зачёркивали одно из окон. Так было легче переживать разлуку. Наконец мама и папа возвращались домой — и это был праздник. Мы скучали, очень ждали их.

Конечно, они привозили из-за границы подарки. Например, в шестом классе подарили мне джинсовый костюм Levi's. Я надел его в школу вместо формы — и меня выгнали. Один раз из Японии родители привезли машину, которая управлялась свистом: свистишь, и она едет.

А когда родители работали в Москве, мы с братом приходили в цирк и сидели у отца в гардеробной. Там можно было играть реквизитом, мазаться гримом, мерить шляпы.

Мне было семь лет, когда у меня начались почечные боли. Папа в то время работал в Ленинграде. Меня госпитализировали, и мама устроилась в больницу нянечкой, чтобы быть рядом со мной. После операции у меня случилось осложнение — инфаркт почки. Несколько дней было непонятно, выживу ли я.

По нескольку раз в день между выступлениями отец звонил и спрашивал, как я. Мама отвечала: «Пока жив»

Папа не мог тогда приехать ко мне, и я его понимаю. После разговоров с мамой ему было невероятно сложно идти веселить людей. Но он чувствовал ответственность — перед публикой и перед собой как профессионалом. В цирке дрессировщики должны выходить на сцену, даже если им только что зашили рану, а жонглёры должны уметь отлично работать даже с высокой температурой. Папа это очень хорошо знал.

Когда приходили гости, детей не выгоняли

Компанию родителей формировали совершенно разные люди, которые просто были друг другу интересны. Многие приходили один раз и больше у нас не появлялись, надолго же оставались люди со схожими эмоциями, мыслями.

Когда папа приглашал друзей, те звали и своих знакомых, и тогда в нашей комнате в коммуналке собиралось по 15–20 человек. К нам в гости приходили Булат Окуджава, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Евгений Рубанский (когда он пел, стены дрожали), Виктор Некрасов. Далеко не все тогда уже были известными. Детей никогда не выгоняли со взрослых посиделок — они всегда были частью этой атмосферы.

Как-то Евгений Евтушенко с отцом всю ночь сидели в ресторане: с утра в газете должны были опубликовать поэму «Бабий Яр». Они выпивали, дядя Женя каждые пять минут звонил в редакцию газеты и согласовывал правки. Утром они пришли к нам со свежим номером газеты и стали отмечать выход поэмы уже дома.

А Булата Окуджаву привели к нам после того, как его освистали на выступлении в Политехе. Он тогда говорил, что больше ни строчки не напишет. Папа отпаивал его и утешал: «Булик, ты гений, пиши».

Вычеркивал людей из записной книжки — и из жизни

Когда отцу предлагали взять учеников, он говорил, что не умеет учить. Для него было естественным поступать или играть определённым образом, но он был уверен, что вложить это в голову другого невозможно.

Он одинаково говорил со всеми — и с коллегами, и с близкими, и с начальниками, и с шофёрами, и с дворниками. Это уязвимая позиция, но во многом так проще. Не нужно рисоваться, подыскивать слова, выстраивать модели поведения.

Юрий Никулин не терпел нечестности, предательств, измен

Если кто-то вел себя таким образом, он вычёркивал этого человека из записной книжки, а заодно и из своей жизни. Однажды я показал отцу проект, где планировалось участие одного из вычеркнутых им людей. Отцу не нужно было с ним никак взаимодействовать, но он сказал: «Ты не понял. Если он здесь, то меня не будет».

При этом ни на работе, ни дома он не мог ни на кого ругаться. Когда мама отчитывала меня за проступок, папа просто молча уходил. Когда ему нужно было критиковать коллег, он долго к этому готовился, ему было психологически сложно сделать это.

Помочь, пока ещё не слишком поздно

Отец никогда не был богатым человеком, но у него было много связей и влияния. Он не любил славу, стеснялся её. Поэтому в последние годы жизни передвигался исключительно на автомобиле: на улице люди обступали его и не давали пройти. Но он использовал свои связи, чтобы помогать другим.

В начале 90-х в стране не было ничего, и любая помощь дорогого стоила. Отец доставал редкие лекарства, добивался, чтобы пациентов клали в больницы, доставал людей из тюрем, если был уверен, что те не виноваты. Выбивал для работников цирка квартиры, прописки.

Ко мне до сих пор подходят совершенно незнакомые люди и благодарят за то, что когда-то для них сделал отец

В детстве мне было обидно: казалось, что папан всем помогает, а собственной семье уделяет не так уж много времени. Я думал: «А мы что, сироты?» Но потом, в юности, я понял: он поддерживал других, потому что они нуждались в немедленной помощи. А в семье всё было в порядке: мы были искренне уверены, что мы живём правильно и у нас всё есть.

Лучший анекдот — свежий

Отец еще в школе начал ходить в драмкружок. Его тянуло на сцену, ему важно было находиться в центре внимания. Он всегда стремился к публичности, чтобы рассказать о чём-то, что есть у него внутри.

Он считал своей главной неудачей роль в фильме «Старики-разбойники». А еще у него была возможность сыграть в «Берегись автомобиля», но руководство цирка его не отпустило — и он об этом очень жалел.

Никулин был уверен, что Чарли Чаплин — величайший актёр всех времен и народов. Пересмотрел все его фильмы по несколько раз.

Отец постоянно шутил. Говорил, что лучший анекдот — свежий. Он рассказывал их и сослуживцам в военные годы, и сотрудникам в цирке, и дома. Не изменял себе, даже когда его везли в операционную в последний год его жизни — санитары чуть не уронили его от смеха.

Никулин много курил — по пачке в день, и бросил только за восемь лет до смерти по совету врача. Но признавался, что по ночам ему снилось, будто он курит.

Он был благодарен стране за то, что она ему дала. Не был диссидентом, не отказывался от наград, но своё мнение он высказать мог, причем достаточно резко. Несмотря на то что он был членом партии и лояльным к режиму человеком, его ни разу не приглашали на кремлёвские концерты. Чувствовали в нём какую-то ненадёжность.

Папа ненавидел юбилеи из-за их официоза и наигранных поздравлений и, я уверен, свое столетие отметил бы в узком кругу.

В кино и в цирке он всегда был собой. Не играл, не притворялся, а жил жизнью своих персонажей. Никулина любила вся страна. Не потому, что он клоун Юрик, Семён Семёныч Горбунков или Балбес, не за актёрский талант. Его любили за человечность, доброту и искренность. За честность, которую видно с экрана и из зрительного зала в цирке.