Для России ситуация, когда декрет берёт папа, а не мама, до сих пор вызывает удивление (хотя вот у нас в офисе уже третий день живёт маленький ребёнок — один из пап привозит его с собой на работу). В США и Европе декретные отцы уже давно норма. Писатель и журналист Линор Горалик взяла интервью у Алексея Ильина, который ушёл в декретный отпуск, чтобы жена занялась карьерой.

Давайте начнём с простого. Как принималось решение о вашем выходе в декрет — то есть как к этому пришли вы с женой?

Когда мы переехали в Штаты, у меня была работа, а у Иры — ещё нет, и к моменту родов расклад оставался таким же. Поэтому мы решили, что я буду в декрете даже не один раз, а два: сначала — в первый месяц жизни ребёнка, чтобы всё делать вместе, а потом — в последние три месяца его первого года жизни, чтобы Ира могла начать заниматься своей карьерой. Ира довольно быстро нашла работу, и я оказался настоящим stay-at home dad («домашним папой»).

Ваша работа это позволяла?

Да, и это было, конечно, важной составляющей плана. Я работаю в одной из крупнейших мировых IT-компаний, мы живём в Кремниевой долине — тут вполне приняты такие вещи. У нас в компании даётся четыре месяца оплачиваемого декрета всем, кто пожелает — и матерям, и отцам. Все, кого я знал, этим пользовались: например, за месяц до меня ушёл в декрет мой начальник, у него родился сын. Поэтому и у меня не было ни стыда, ни сомнения, стоит ли уходить.

Как компания выстраивает отношения с отцами, выходящими в декрет?

С большим уважением. Например, каждые полгода тебе положено проходить ревью, — это очень важный этап оценки твоей работы. Но если ты был в декрете, ожидания снижаются пропорционально пропущенному времени.

Для чего компании это нужно?

Никаких, мне кажется, розовых слоников тут нет, — компания таким образом просто повышает лояльность сотрудников; в Долине корпорации очень жёстко конкурируют за хороших специалистов; не сделаешь декретные отпуска ты — сделает другой, а для того, чтобы американской компании в этих вопросах конкурировать с Европой, ей вообще надо сильно постараться. И я должен сказать, что для меня вся история с папскими декретами действительно была одним из самых крутых преимуществ работы именно в этой компании. Возникает иррациональное чувство, что у компании есть эмпатия: она как будто понимает, насколько важный этап в жизни у меня начался, и щедро поддерживает.

Как ощущался переход от вашей очень насыщенной профессиональной повседневности к повседневности декретной?

Постепенно у нас с ребёнком сложились свои привычки, своё расписание; я втянулся в них очень быстро — и обнаружил (пережив при этом довольно серьёзное потрясение), насколько справедливо высказывание «рутина затягивает». У тебя в этот момент отключаются все желания делать что-нибудь новое или необычное, — погружаешься в то, что день расписан по часам. Вот ребёнок проснулся, вот ты его покормил, уложил спать, у тебя есть час на поговорить с друзьями и сделать себе обед. Другой вариант: ты отдал ребёнка няне на пару часиков, потом ждёшь жену, жена пришла, даёшь ей время прийти в себя, потом отдыхаешь сам, укладываешь ребёнка спать, смотришь сериал, укладываешься в постель…

В какой-то момент мне стало страшно. Слава Богу, что я знал, что у меня есть выход из этой рутины, что мне надо будет возвращаться на работу

Но я понял раз и навсегда, как это может быть тяжело — оказаться женщиной в бессрочном декрете. А ещё сложнее, наверное, оказаться женщиной, которой надо будет искать работу, готовиться изменить все свои привычки напрочь и думать о том, что теперь ты будешь жить совершенно по-другому, а как — непонятно. Я прочувствовал, как меняется твоё мироощущение, когда ты впадаешь в такой режим взаимодействия с ребёнком, и стал, наверное, гораздо лучше понимать проблему возвращения женщины на работу, где её, может быть, никто не ждёт — в отличие от меня.

Часто говорят, что человек, живущий в декретном симбиозе с ребёнком, может чувствовать, что в какой-то мере теряет своё «Я». Было такое?

Было. Это вторая очень важная вещь, которую я понял. Когда сын родился и я начал проводить с ним бесконечно много времени, у меня, как мне кажется, изменился гормональный фон (сейчас, кстати, существуют научные исследования, показывающие, что у мужчин в декретном отпуске снижается уровень тестостерона и растёт уровень окситоцина, — я вообще в этот период читал довольно много материалов про гормональный фон, здоровье и психику пап после рождения ребёнка, это помогало).

Конечно, я почувствовал, что меняется моё собственное «Я» — но это было совсем не страшно, наоборот — мне это очень понравилось, потому невероятно сблизило меня с семьёй. Более того — у меня не осталось никаких сомнений относительно того, чем мне стоит заниматься в данный конкретный момент: завоёвывать мир (с профессиональной точки зрения) или поддерживать свою жену и своего ребёнка. Я сказал себе: «Мир сейчас завоёвывать точно не надо, в этот период жизни у меня совершенно другие приоритеты».

Это было удивительное чувство. Вот вам пример: перед тем, как выйти в свой второй длинный декрет, я думал о том, что у меня будет пару часов в день свободного времени. Я придумал некоторый интересный проект и даже начал обсуждать его с друзьями, пары часов в день на него как раз хватало бы. Но как только декрет начался, мне стало хорошо и спокойно, у меня полностью выключилась потребность в какой-нибудь работе, — и в результате я этот проект делать просто не стал. С одной стороны, это было очень круто. С другой стороны, потеря своего «Я», по крайней мере временная, наверное, в этом для меня и заключилась — я-то всегда был «завоевателем».

Как изменились ваши отношения с женой?

Может, это было гормональное, но мы оба соглашаемся с тем, что первый месяц после рождения ребёнка мы переживали какое-то невероятное единение. Я безумно благодарен декрету ещё и за то, что у нас было это невероятно прекрасное время вдвоём — хотя, конечно, мы оба были на постоянном нервяке, и нам каждую минуту хотелось бежать к педиатру и спрашивать, что делать.

В результате, мы, конечно, справились. Не знаю, все ли люди так устроены, но мы оказались парой, которую сложные ситуации сближают; например, в поездках у нас бывали очень непростые, очень нервные ситуации с ребёнком, и планирование любого путешествия превращалось в очень напряжённый процесс. А потом, когда основной нервяк проходил, мы опять очень сильно сближались. Это было свежо, неожиданно, давало кучу позитивных эмоций, было невероятно приятным.

Что изменилось в вашем восприятии сына с момента, когда вы оказались с ним один на один?

Для меня было большим достижением, когда я понял, что могу быть папой полного цикла, — то есть находиться с малышом целый день, — и помощь мне не нужна в некотором смысле. Это, конечно, было не только моим достижением, но и достижением моей жены: когда ей, например, понадобилось впервые уехать в командировку, мы очень долго и серьёзно вместе к этому готовились, и было ужасно страшно, ужасно сложно, — например, мы специально искали консультанта, который помог нам научить малыша спать правильно, без этого была бы совсем беда. Но когда Ира всё-таки уехала, страх у меня как рукой сняло.

Я вдруг понял, что если не находиться с ребёнком некоторое время, то начинаешь всего бояться: а вдруг он заболеет, а вдруг ты что-то не так сделаешь?

А когда вы вдвоём двадцать четыре часа в сутки, ты начинаешь понимать ребёнка гораздо лучше, сближаешься с ним гораздо сильнее, чем мог себе представить — и страх отступает, начинаешь понимать более-менее, что может произойти, чего можно ждать. Да, естественно, этот человечек всё время меняется, растёт, учится новым вещам, новым способам усложнить тебе жизнь, — но страха нет.

Я и сейчас чувствую, что если три дня не кормлю ребёнка, например, то начинаю испытывать священный ужас перед этим процессом (наш ребёнок привередливый едок): ко мне возвращается страх, что, может быть, я не умею кормить его вообще, — но как только ты пытаешься сделать это снова, всё немедленно восстанавливается, и выясняется, что твоей интуиции, твоих знаний вполне достаточно, — здесь нет никакого сакрального умения.

Есть, насколько мне известно, именно такая тема: мужской страх остаться наедине с ребёнком связан с тем, что мужчина не так уж часто остаётся наедине с ребёнком. Из ваших слов получается, что надо просто всё время пробовать, всё время делать, так?

Получается, что так. До того, как я стал папой, у меня был адский ужас перед всеми детьми, с которыми мне надо было провести какое-то время: «Ой-ой-ой, кошмар, ужас, я не знаю, что делать!». Когда появился собственный малыш, этот страх, конечно, надо было преодолеть, — и бонусов в результате оказалось очень много. Быть на короткой ноге со своим ребёнком — это фантастический кайф.

В чём этот кайф заключается?

Общение с ребёнком — это очень необычный процесс, в котором море прекрасного. Очень много эмоций: вот, этот хулиган буквально позавчера схватил мой телефон, стремительно побежал в туалет и бросил его в унитаз. У тебя возникает гамма чувств: с одной стороны — «О ужас, мой телефон!..». А с другой стороны — «Господи, какой он целеустремлённый исследователь! Наверное, учёный растёт!». Ты знаешь, что тебе надо быть строгим, давать ребёнку правильный сигнал, что можно делать, а что нельзя, — но при этом тебе очевидно, что человек просто исследует мир. Очень часто давать этот самый правильный сигнал у меня не получается, потому что я начинаю смеяться, а он смотрит на меня и улыбается, проверяя — сделать или не сделать?

Это я пытаюсь рационально рассказать, но ведь есть ещё чисто эмоциональные, гормональные процессы. Их очень трудно описать тому, кто их не испытывал. Я начал понимать, что дети — это как секс: это странно, требует усилий, но, если человек это делает и делает по любви, — это потрясающе, и удовольствие от этого невозможно рационально описать.

Что в это время стало происходить с вашей социальной жизнью?

Мне приходилось напрягаться для того, чтобы просто связываться с друзьями. Чтобы окончательно не уйти в нашу с ребёнком общую жизнь, я даже составил список друзей, с которыми боялся потерять контакт, и научился звонить им сам — хотя раньше ничего такого особенно делать не умел: у меня был такой психологический блок, — «кто захочет — тот мне напишет», а тут я просто включил общение с друзьями в своё расписание дня, и мне стало очень легко это делать. Это тоже был потрясающий новый опыт и новый урок, вынесенный из декрета.

Возникли ли новые отношения, — как принято говорить, «папские», то есть построенные на том, что у вас с человеком младенцы примерно одного возраста и общая рутина?

На этот вопрос есть, наверное, целых четыре ответа. Ответ первый: сам факт того, что у тебя есть ребёнок, включает тебя в огромное сообщество близких по духу людей. Ты понимаешь, что есть миллиард родителей, которые понимают, через что ты проходишь. Для меня, как для гика, — то есть человека, который никогда не чувствовал, что его особенно хорошо понимают, — было откровением узнать, что мне теперь на работе всегда найдётся с кем поговорить, — «а твой что? а мой что?».

Люди дают мне советы, я могу давать им советы. Это невероятное, потрясающее ощущение, оно поразило меня, я совершенно его не ждал

Ответ второй касается уже личных друзей. Вся история с беременностью и родами легла у нас на эмиграцию, поэтому, с одной стороны, у нас появлялись новые знакомства, а с другой стороны — они не всегда были глубокими. Я называю эти знакомства «детскими»: это, например, встречи на детской площадке с родителями таких же малышей или с теми, кто стал родителями раньше, чем мы. С такими людьми у нас быстро устанавливалось довольно глубокое взаимопонимание.

Третий ответ ещё интереснее: я стал переосмыслять ситуации из собственного прошлого и бить себя по лбу: «Что за идиотом я был несколько лет назад! У человека был ребёнок, он чувствовал себя так, как сейчас чувствую себя я, а я совершенно его не понимал!». От того, что у меня появился мой собственный малыш, я не стал человеком, который «всё понял» про других отцов — но я понял больше, а в этом, мне кажется, и заложен потенциал для близости.

И, наконец, четвёртый ответ: виртуальные знакомства. Например, я открыл для себя важнейший ресурс — сайт Fatherly: аналога в России у него, к сожалению, нет, а очень надо. Это потрясающее сообщество, в котором обсуждаются абсолютно любые семейные и родительские темы: от «Я купил своему ребёнку айфон, что же я наделал», до «Как сохранить отношения с женой после рождения ребёнка?». Это настоящая общность, это место, где люди могут сказать тебе — «мы тебя понимаем, мы сами такие» или «соберись, тряпка, посмотри, как можно жить и справляться». Это сильное переживание — когда кто-то подсказывает тебе очень точные вещи, не будучи знаком с тобой лично.

Что происходило с вашим чувством маскулинности? От окружающих вы, наверное, с одной стороны получали массу умиления, которое у нас часто вызывает мужчина с ребёнком, — но даже это умиление тоже подчёркивает нестандартность ситуации. В некотором смысле вы вступили в роль, которая всё воспринимается как «женская» в огромном количестве социальных страт. Живя в Штатах, вы наверняка в декретный период общались с очень разными людьми, пришедшими из очень разных культур, — и наверняка не во всех этих культурах принято быть «круглосуточным папой». Как ощущалась собственная маскулинность изнутри — и как на вашу ситуацию реагировали те, кто оценивал вашу маскулинность извне?

В Штатах, особенно в Кремниевой долине, где мы живём, это более-менее вариант нормы. Как раз очень прикольно чувствовать, что люди из невероятного количества разных культур теперь приняли эту новую роль, и приняли в этой роли своё новое сходство друг с другом. Я помню рассказ моего начальника, который приехал из Индии (надо учитывать, что Индия — это страна, где человек, занимающийся IT, иногда может позволить себе 25 слуг, а отец вообще не общается с ребёнком какое-то время после рождения): там зачастую отец не присутствует при родах, не проводит много времени с малышом, его жизнь с рождением ребёнка почти не меняется. А мой начальник, совершенно по-западному, решил брать декрет, и с ребёнком он и его жена сидели вместе. Ладно я, — я приехал из Москвы; там, конечно, в моём кругу были люди, для которых ситуация, когда мужчина плотно занимается младенцем, совершенно нормальная, — но вот он объяснял, что для его среды это очень нестандартно, и я проникся к нему огромным уважением. Человек рискнул быть другим; более того — ему пришлось стать другим. Я и сам, конечно, меняюсь под влиянием этой новой американской среды, но не представляю себе, что я смог бы измениться так сильно.

Что поддерживало в ситуациях, когда казалось, что ничего не получается?

Даже в этих ситуациях у меня сохранялось внутреннее ощущение, что я делаю всё правильно. Может быть, гормональный фон помогал. С одной стороны — ты оказываешься в замкнутом круге рутин и повторяющихся действий, с другой стороны — это необычайно интересно. Это позволяет тебе понять всех родителей вокруг, и особенно это позволяет тебе понять твою жену — а такое понимание оказывается бесценным в отношениях. Но да, — в некоторой мере, эта рутина затягивает и начинает пугать. Тебе надо всё время держать в голове тот факт, что у тебя есть выход.

Иллюстрации: Shutterstock (miniwide)