Сейчас много говорят о семье и семейных ценностях. Но что конкретно входит в это понятие и есть ли у родителей какие-то вечные ориентиры? На вопросы редактора «Мела» Анастасии Никушиной ответил педагог, лидер объединенного движения родителей и учителей «Школа — наше дело», главный редактор издательского дома «Первое сентября» и многодетный отец Артём Соловейчик.

— Как, на ваш взгляд, менялось понятие «семьи» в последние годы? Что-то изменилось кардинально?

— Количество полных семей стремительно сокращается, и теперь мы уже редко ставим вопрос о сохранении семьи. В странах, которые называются развитыми, разведенных мам с детьми больше, чем полных семей. То есть институт семьи больше не является чем-то непоколебимым — его нужно серьезно переосмысливать. Теперь вопрос не в том, что муж с женой должны вместе воспитывать детей до конца жизни, а в том, чтобы людям было действительно хорошо вместе, а ошибки их молодости оставались в прошлом.

У Островского в «Грозе» Катерина бросается в воду и погибает, несчастная в браке, — сегодня все иначе. И даже дети понимают, что родители могут быть вместе, а могут развестись. Поэтому семья сегодня — нечто другое, а не то, к чему мы привыкли на бумаге. «У меня есть мама и папа, но они могут жить другой жизнью, чем предполагает та, о которой мы слышим в школе».

Поэтому институт семьи, с одной стороны, умер, а с другой стороны, укрепился. В нем больше нет фальши, но есть те отношения, которые нельзя заменить или подделать. И если так вышло, что мама с папой живут раздельно, их задача — сделать так, чтобы ребенок не пострадал. Так тоже можно сделать.

— Как вам кажется, семья без детей — это все-таки семья?

— Конечно. Семья — это муж с женой или любимый и любимая. Семья — это мамы, папы, дедушки, бабушки. В общем, это такая многопоколенная перспектива. У Надежды и Осипа Мандельштам детей не было, а в дневниках жена поэта писала, что не понимает, как разумный человек с критическим мышлением может родить ребенка в этот непростой мир, в этот тяжелый мир. «Я бы не стала этого делать». И такое может быть.

— Какая сегодня связь между детьми и родителями, кто они друг для друга?

— Зависит от того (раньше — в меньшей степени, сейчас — в большей), в какой роли по отношению к ребенку мыслят себя мама и папа (или бабушки и дедушки, педагоги). Если мы такие «воспитатели», у нас есть образ «правильного» ребенка, правильного сейчас или потом. И ребенок может согласиться с тем, что ему приписывают взрослые, — вырастет таким послушным, соответствующим взрослой жизни, рано социализируется. Но, как правило, если мама и папа «воспитывают» (именно так!) и вся система «воспитывает», дети из такой семьи бегут.

В работах моего отца, известного педагога Симона Соловейчика, говорится про талант свободы — это врожденный талант каждого человека. У кого-то он слабее, у кого-то сильнее. Сильные — сколько их ни воспитывай, ни принуждай — выживают, остаются самими собой, обретают себя. А слабые могут как раз растерять талант свободы.

Любой человек, который находится «в клетке», взаперти, когда его выпускают на свободу, придерживается двух крайних типов поведения. Один — «гуляй по полной». Ему нужно «отгулять» эту свою свободу, а уже потом начать выстраивать собственные структуры для того, чтобы жить на свободе.

Либо человек начинает искать несвободы. Это тот пример, когда подросток выходит на улицу и находит там «другую маму, другого папу» среди подростков, становится зависимым от подростковых сообществ. Это «я ищу себе такую же клетку, потому что я привык быть в клетке, мне без клетки страшно, мне на кого-то надо опереться».

— А многодетность — исчезающий феномен? Или просто менее популярный, доступный, понятный?

— Если мы посмотрим на начало прошлого века, то увидим огромный процент детской смертности. Да, семьи были многодетными, но из четырнадцати детей выживали двое-трое. Иными словами, сказать, что у нас уменьшилось количество вырастающих взрослых, нельзя. Просто сама жизнь уже не требует от нас многодетности.

Впрочем, я сам вырос в семье, где было трое детей. У меня — восемь. Вокруг я тоже замечаю достаточно многодетных семей, поэтому у меня нет ощущения, что они исчезают. Это развито в Штатах, где часто бывает так: двое — своих, а двое — усыновленных.

Чем хороша многодетная семья? Кажется, это трудно: нужно больше денег, у родителей больше забот и так далее. Это неправда: дети начинают сами заботиться друг о друге, они живут в собственном коллективе, где распределяют заботы и обязанности. В каком-то смысле для родителя это даже легче, чем воспитывать одного-двух детей.

О многодетных семьях просто существует больше мифов. В них не плохо, а вещей можно делать огромное множество. Более того, многодество дает больший выбор вариантов для собственных будущих отношений.

— Джензеры, люди 1995–2000 годов рождения, как будто меньше заинтересованы в создании семьи. Действительно ли существует такая тенденция?

— Моя статистика противоречит тому, о чем вы говорите. Как раз я вижу, что молодые люди мечтают о нормальной семье. Я вижу много молодых семей, и они до ужаса правильные. И прямо хочется им сказать: «Ну будьте, в конце концов, попроще». Нет — все должно быть по правилам: вот пеленочки, а здесь ребеночек. Вот хорошая школа, хороший репетитор, хороший язык.

Каким-то образом свободные девяностые годы породили такие свободные семьи, а в них выросли такие мамы-папы, которые хотят, чтобы все было правильно.

Если кто-то детей после 20 лет не заводит… Не думаю, что это наше дело — думать о том, у кого когда появится семья. Когда встретишь свою судьбу, тогда и встретишь. Много ошибок было совершено именно потому, что люди думали: «Ой, мне уже 25 лет, надо что-то делать». Иметь или не иметь детей — это каждая пара решает сама. В мире сейчас столько людей и детей в частности, что, если они рождаются не в каждой паре, это не крах мира. А вот то, что дети должны рождаться в любви, для меня несомненно. Я был бы счастлив знать, что каждый ребенок, который родился, родился в любви, а не потому что «это нужно было сделать».

— Еще один современный тренд — саморазвитие. Именно к нему молодые люди часто стремятся, и, кажется, сочетать его с родительством сложно. Возможно ли это, на ваш взгляд?

— Сегодня мнение о том, что родительство занимает все время, тоже миф. Наоборот, современные мамы уходят в декрет на очень короткий срок, снова бегут на работу, и весь мир настроен и устроен так, что с ребенком удобно. Когда мои дети были маленькими, подгузники надо было стирать, а сегодня со средствами детской гигиены можно ходить на работу и путешествовать, легко меняя их в подготовленных местах. Не проблема полететь куда-нибудь с шестимесячным младенцем или — совсем простое — поехать в гости. Все настолько мобильны, что можно ни от чего не отказываться при рождении ребенка.

— А как с подростками? Ведь здесь речь идет не о свободе передвижения, а о внимании.

— Да, но у подростка собственные интересы и жизнь — нужно научиться, наоборот, не мешать ребенку жить. Часто наша помощь становится помехой, и себя приходится прямо-таки сдерживать. Слышать своих детей, их интересы и желания — вот в чем запрос и самое сложное упражнение, которое взрослый может сделать. Если запроса у ребенка нет, это не потому, что он не дорос, — просто настолько игнорировались все его запросы, что они у него уже исчезли. Тогда надо снова дать пространство, возможность — и там все появится.

— Некоторые дети сейчас вообще живут самостоятельно уже после 9-го класса. Это не нарушает процесс воспитания?

— Я за то, чтобы подростки обретали свою жизнь и могли уехать из дома, чтобы найти свой образ жизни и себя, как можно раньше. При этом они должны знать, что у них всегда есть дом, уютный и теплый, где бы он ни был. И что они могут вернуться туда в любое время — хоть на один час, хоть на три дня, хоть на месяц. В доме ответят на телефон, выслушают. При наличии такой подушки безопасности любой ребенок способен на подвиги саморазвития.

Чем раньше появляется потребность выйти в большой мир, тем лучше. Только бы это не был побег из дома, от ужасов. Важно, чтобы ребенок уходил на поиск нового. Моряки говорили такую фразу: «Настоящий человек должен знать не почему он отходит от этого берега, а зачем идет к другому».

— Вы уже упоминали, что современное поколение родителей подходит к воспитанию очень фундаментально, читает разные книги, изучает информацию. Но всегда ли нужна такая теоретическая подготовка? Или она может навредить?

— Родителям все-таки часто не хватает знаний. Но не теории самой по себе. Нередко опыт вырастания в собственной семье «обрушивается» на детей уже во взрослом возрасте: что-то не нравилось тебе самому в детстве, а других вариантов не просматривается. Поэтому, мне кажется, очень важно читать и смотреть, причем не только педагогические материалы.

Общекультурное развитие является и развитием в смысле воспитания — нужно читать книги, романы, смотреть классические фильмы, вести содержательные разговоры, ходить в театры. Тогда у человека появится вкус и тактичность в отношении другого, которые так бесконечно важны и в отношении детей. Если у человека есть вкус к жизни и этика и эстетика для него важны, то ребенок окажется в правильных отношениях с мамой или папой.

— Вы совмещаете как бы две роли — и родителя, и педагога. Как они уживаются одна с другой?

— Есть такое выражение — «сапожник без сапог». Часто у педагогов проблемы с детьми: не хватает то времени, то чего-то еще. Но зато достаточно директивности: так привыкаешь командовать в классе, строить детей, что и дома тоже командуешь. Ребенок сопротивляется этой команде не потому, что он против ее, но ведь она означает одно: «Ты не такой, ты неправильно делаешь». И на этой стыковке происходят конфликты между детьми и родителями, когда родители — педагоги. И именно на это я советую обращать внимание коллегам.

Но в целом педагогическая культура помогает тому, чтобы ребенок вырастал в комфортной среде.

— Говоря с точки зрения педагогики: чему родители должны научить ребенка?

— Если родитель может помочь в предметных знаниях — это хорошо, но его первоочередная задача состоит в другом. Для формирования счастливого человека важны три составляющие, и они — в семье.

Во-первых, интерес к жизни. Нужно больше праздника. Не спрашивать: «Где ты шлялся?» — а обнять и сказать: «Как хорошо, что ты пришел. Нам так хорошо рядом с тобой дома».

Во-вторых, любовь к жизни. Она только передается, ее нельзя воспитать. Если она есть в доме, ребенок ее примет.

В-третьих, любовь к людям — тоже часть общей культуры в семье. Если я, взрослый, все время кого-то ругаю, это не способствует тому, что ребенок чувствует себя комфортно в этом мире: он видит много странностей, опасностей, непонятных людей и их поступков. А если мы открыты, у нас квартира открыта, есть друзья — это создает образ той жизни, в которой ты не один, хотя можешь посидеть в одиночестве. Главное — если тебе понадобится помощь, она всегда будет рядом.

— Что делать, если ценности родителей и педагогов не совпадают и ребенку, таким образом, преподают вещи, противоречащие его семейным нормам?

— Чем больше разных людей вокруг ребенка, тем точнее и интереснее его жизнь, его самоопределение и координаты.

Часто спор о ценностях, правилах разгорается не между учителями и родителями, но между бабушкой и родителями. Никто ни с кем не должен воевать: у бабушки я живу по правилам бабушки, дома я живу по правилам дома, в школе — по правилам школы.

В результате у ребенка появляется собственный набор правил, которые ему важны. А важны они потому, что у него было разнообразие выбора и примеров. Когда удается воспитывать ребенка в свободе, удается сделать так, чтобы он не боялся быть самим собой, не боялся принимать себя таким, какой он есть, научался опираться на самого себя, — это для меня идеал.

За помощь в расшифровке интервью благодарим стажера Дарью Куликову. Фото на обложке: Galina Zhigalova / Shutterstock / Fotodom