Спецкор «Мела» Анастасия Никушина пытается разобраться в феномене современного родительства с точки зрения науки. Для второго материала цикла она поговорила с антропологом, младшим научным сотрудником Лаборатории антропологической лингвистики ИЛИ РАН Александрой Мартыненко — в том числе о том, почему идеальная семья, какой ее видит власть, вряд ли возможна в современной России.

Дети вне фокуса

В России уже много лет не очень понятно, кто все-таки должен нести главную ответственность за ребенка — родители или государство (администрация детского сада, школы, университета). Александра Мартыненко считает, что корни этой дихотомии уходят в 20-е годы XX века, когда в СССР закрепилось восприятие процесса воспитания как чего-то такого, что должно быть общественным делом. А дети, соответственно, приобрели статус своеобразной общей ценности. В рамках этой концепции процесс восстановления после родов длился примерно полгода — затем младенца отдавали в ясли, а мать возвращалась на работу.

В сталинские времена концепция воспитания стала более традиционалистской: ответственность за ребенка поделили как бы в равной степени между родителями и институциями. Именно как наследие той системы в России сегодня существуют массовые общеобразовательные школы, обеспечивающие бесплатный доступ к образованию фактически всем детям.

В 70–80-е модель семьи, как и многие другие части советского быта, начала своеобразный «буржуазный» переход: речь теперь шла о нуклеарных семьях, в которых основная работа по воспитанию ложилась именно на родителей, а чаще — на одну только мать.

Это вызывало разрыв в понимании роли женщины: с одной стороны, она должна была работать, поддерживать производство, а с другой — исполнять материнскую роль.

Довольно наглядно это противоречие показано, например, в фильме «Москва слезам не верит»

Лишь начиная с 2005 года Россия вновь стала возвращаться к традиционному гендерному порядку: мать занимается воспитанием и бытом, отец зарабатывает деньги. Тем не менее люди до сих пор активно пользуются институтами, сформированными еще в СССР.

«Семья постоянно пытается переложить ответственность на школу, и наоборот. При этом обычная ситуация, когда в каком-нибудь родительском чате взрослые пытаются решить, кто имеет право и должен воспитывать детей в школе. Но сами учителя нередко говорят, что их задача — образование, а воспитывать должны мамы и папы. И наоборот», — говорит Александра Мартыненко.

Антрополог обращает внимание на законопроект, выдвинутый в январе 2024 года. Он предполагает внесение в Семейный кодекс РФ изменений, касающихся определения «наивысших и важнейших интересов ребенка». Авторы документа не уточняют, что именно подразумевается под «интересами ребенка», зато подробно объясняют, что имеется в виду под «наивысшим» и «важнейшим»:

• Наивысшие интересы: защита жизни и здоровья, сохранение детско-родительских отношений;
• Важнейшие интересы: крепкая семья и сохранный брак родителей, сформированный и сохраненный в глазах ребенка авторитет родителя, управление ребенком и контроль над ним; воспитание в родной семье, обоими родителями; возможность сохранить индивидуальность на весь период детства, а также «реальную возможность» перенять жизненный опыт, мировоззрение, религиозный опыт и иные убеждения родителей и семьи.

Отдельно, последним пунктом, к важнейшим интересам относят «получение воспитания и образования, основанного на традиционных российских духовно-нравственных ценностях».

Александра Мартыненко, посвятившая новому понятию «интересов ребенка» в российской лингвистическо-правовой практике научную статью, замечает, что такая формулировка интересов означает, что «государство ожидает исполнения воспитательной функции по передаче традиций и так далее именно от семьи. Общеобразовательные учреждения, например досуговые центры, просто должны помогать в этом. И это не то же самое, что было в СССР, где родителей бы попросили повторять за партией».

Текст законопроекта указывает на то, что интересы ребенка фактически подчиняются интересам семьи и государства. Следственно, для российской социальной политики ребенок существует именно в рамках семьи, которая и оказывается основным объектом социальной политики.

«Если бы мы с вами говорили 5 лет назад, я бы сказала, что объект социальной политики в нашей стране все-таки ребенок. Но сейчас, наблюдая за консервативным поворотом в семейной политике, мы можем видеть и то, как семью начинают воспринимать как цельную, единую организацию, под которую подстраивают все системы», — добавляет Мартыненко.

В качестве примера эксперт приводит работу органов опеки, которые, как принято считать, сосредотачиваются именно на детях. «Изъятий становится меньше, — говорит Мартыненко. — Отчасти это связано и с тем, что современная государственная политика делает больший акцент на сохранении семей. Главное не то, что ребенку там плохо или не плохо, важно, чтобы его семья была вместе».

В социологии подобное смещение фокуса с ребенка на семью называется созданием демографического резерва: государство делает акцент на количестве рожденных детей, а не на качестве семейной жизни или воспитании пусть одного, но зато полностью образованного, обеспеченного, счастливого ребенка.

Семья как государственный интерес

Понятие национальной семейной политики в России ввели в 1991 году, закрепив партнерский подход к отношениям между семьей и государством. В 1996 году президент Борис Ельцин подписал указ «Об основных направлениях государственной семейной политики», оформивший семейную политику как самостоятельное направление внутри социальной.

Сказать, что вплоть до 90-х семейной политикой в России не занимались, нельзя. Да, в царской России правительство предпочитало не лезть в брачные дела, которые тогда, по общему мнению, относились к церковным. Но зато сразу после Октябрьской революции московские чиновники занялись вопросом институционализации семьи.

Это стало логичным продолжением мировой тенденции: в XX веке семья окончательно превратилась в важнейшую единицу управления, на которой, по сути, и базируется государственная власть. И именно семьи определяют демографическое положение в стране, «производя» новых членов общества, способных платить налоги, работать и отдавать жизнь за свое государство.

Сегодня последовательным снижением населения обеспокоены, кажется, все российские политики и чиновники. Но в этом процессе нет ничего нелогичного.

Александра Мартыненко объясняет: «Мы живем в эпоху второго демографического перехода. Он начался с 70-х годов прошлого века и подразумевает, что люди в западных странах рожают меньше. Связано это в первую очередь с благосостоянием семьи — чем оно ниже, тем там больше детей, и наоборот. Государство стремится к улучшению качества жизни, но получает падение рождаемости. Молодой образованный средний класс, живущий в городе, не стремится заводить детей в 20 лет».

Второй причиной спада рождаемости можно считать, по словам Мартыненко, идеологическую составляющую образа современного родителя: большинство будущих мам и пап, основательно планирующих появление ребенка, стремятся к «осознанному родительству». Эта концепция подразумевает, что меньшее количество детей окружено большим вниманием, заботой родителей, получает большую поддержку, как временную, так и финансовую. В российском контексте такая стратегия, кстати, оказывается особенно логичной: в стране, где высок показатель экономического неравенства, родители скорее стремятся «заставить» детей учиться для того, чтобы те в будущем смогли повысить свой социальный статус.

«Конечно, для современного российского государства осознанное родительство — большая проблема и серьезный конфликт, — говорит Александра Мартыненко. — Россия нацелена на пронаталистский дискурс, предполагающий повышение рождаемости».

Согласно опросу ВЦИОМ, опубликованному в журнале «СоциоДиггер» (выпуск 2, 2020), большинство респондентов выделяют семью как самостоятельную ценность, не связанную с долгом перед кем-либо — ни перед родственниками, ни перед государством. Причем такая позиция распространена как у тех самых «осознанных родителей» из больших городов, так и у людей со средним профессиональным образованием из регионов.

«Семья — ценность в рамках личных жизненных стратегий, не переводимая в категорию чужих запросов», — поясняет Александра Мартыненко

При этом даже среди «осознанных родителей» превалирует традиционная модель семейного цикла, предполагающая добрачные ухаживания, затем — регистрацию брака, следующее за ней рождение ребенка, последующее приобретение недвижимости и воспитание детей.

Проблема тут в том, что, помимо прочего, в России наблюдается тренд на отсроченную беременность. В марте 2024 года заместитель председателя Совета Федерации Инна Святенко отмечала: «За последние 10 лет численность молодых женщин до 29 лет, на долю которых приходится около 44% всех рождений, сократилась на 37%, а количество женщин 30–40 лет, которые являются „демографическим окном возможностей“ для рождения вторых и третьих детей, по прогнозам Росстата, к 2030 году снизится до 9 млн с нынешних 13,3 млн».

То есть велик риск, что вторых и третьих детей в семьях с одним ребенком будет становиться всё меньше: матери просто не будут успевать рожать их в возрасте 30–40 лет, потому что их первые дети будут появляться достаточно поздно.

Значит, государству невыгодно ждать, пока молодые люди 20–30 лет решат, что готовы родить первого ребенка. А потому правительство сосредотачивается на имиджевой и финансовой поддержке в первую очередь тех семей, где уже воспитывается трое и более детей.

В поддержку такой стратегии — статистика. Число третьих и последующих детей в расчете на одну женщину действительно растет, пусть и незначительно — с 0,36 в 2022 году до 0,37 в 2023-м. Цифры подтверждают слова вице-премьера Татьяны Голиковой, заявлявшей в январе этого года, что в России общее число многодетных семей с тремя и более детьми выросло за последние пять лет на 27% и достигло 2,3 млн. По словам Голиковой, общее количество детей, рожденных в многодетных семьях, выросло на 30%.

Формула, «чтобы рожали больше»

Итак, в России пытаются улучшить состояние уже существующих семей и при этом не отменяют меры, которые должны стимулировать появление новых (материнский капитал, единоразовые выплаты и так далее).

Но финансовые меры, как замечает Александра Мартыненко, не могут привлечь молодых «осознанных» россиян: рожать только ради государственных льгот они не готовы. По мнению антрополога, государство, поощряя рожать больше детей, делает акцент исключительно на рождении, забывая об обеспечении инфраструктуры, необходимой уже после появления ребенка.

«Если брать опыт других государств, например Японии или Скандинавских стран, то там молодые матери и их дети активно включены в социальную жизнь. Это и инфраструктура, которая банально предполагает, что в туалетах ТЦ есть не только пеленальные столики (уже привычные и в России), но и специальные стулья, в которые можно посадить ребенка и спокойно сходить в туалет, — объясняет антрополог. — Это и социальное одобрение, позволяющее прийти с полугодовалым ребенком на встречу в ресторан, и отсутствие осуждения матери окружающими, если младенец вдруг начинает кричать. У нас осуждение следует незамедлительно: если мама с младенцем садится в самолет, все начинают закатывать глаза, ожидая, что сейчас ребенок начнет орать, и думая про себя: „Куда эта мамочка вообще поперлась с таким ребенком?“».

Как ни странно, в этой критике российской пространственной инфраструктуры антрополога поддерживает бывший детский омбудсмен, заместитель председателя Госдумы Анна Кузнецова, предложившая формулу, которая «поможет россиянам рожать больше детей»:

• Давать гарантии повышения благосостояния с появлением на свет нового ребенка: «Семейную политику нужно строить из принципа „плюс ребенок — плюс ресурс“»;
• работать над благоустройством городской и общественной среды, созданием семейной инфраструктуры: «С детьми должно быть удобно лететь в самолете, отдыхать, прийти в больницу и так далее»;
• показывать примеры успешного воспитания детей в духе традиционных семейных ценностей: «Более 40% молодых людей говорят, что не хотят строить свою семью по образцу родительской <…> им не хватает положительных образов семей, отцов, матерей, на которые приятно смотреть, можно ориентироваться».

Параллельно Кузнецова, ссылаясь на неназванное исследование, отметила, что нельзя выявить однозначную взаимосвязь между многодетностью и образованием, местом жительства, достатком или религиозностью. «Выяснилось, что и таких корреляций нет, а многодетные семьи в России очень разные», — сказала Анна Кузнецова.

Что будет дальше

Пока предложений о системном улучшении инфраструктур, которыми обычно пользуются семьи с детьми, ни Правительство РФ, ни Госдума не выдвигали. Пока предложения касаются только разнообразных форм контроля семейной жизни.

Так, за четыре дня до традиционного проведения 8 июля Дня семьи, любви и верности, утвержденного в 2008 году, стало известно, что Минпросвещения разработает «памятку для родителей» с пошаговыми инструкциями по воспитанию детей «на каждый день». Программу назовут «От 0 до 18», материалы разместят на некой онлайн-платформе, доступной любому человеку для личного пользования. Насколько обязательной к применению будет программа — неизвестно.

Сложно сказать, может ли в России вновь появиться налог на бездетность. Им облагались бездетные мужчины в возрасте от 20 до 50 лет и бездетные замужние женщины в возрасте от 20 до 45 лет с 1941 по 1992 год.

В 2020 году налог предложили ввести снова, а потом тема затихла. Вновь ее поднял в декабре 2023 года депутат Госдумы и член комитета нижней палаты парламента по бюджету и налогам Евгений Федоров, но тогда идею быстро раскритиковали.

Но и конкретных решений по созданию репрессивных рычагов давления на население ни Госдума, ни правительство не предлагали, хотя слухи о таких идеях появляются всё чаще.

Фото на обложке: Kolbakova Olga / Shutterstock / Fotodom