Сегодня в манифесте об образовании своими мыслями делится отец двух дочерей, теле- и радиоведущий Михаил Козырев. Он вспоминает прошлое и думает о настоящем.

Мне совершенно не за что жаловаться на свою школу, и с течением времени я все более отчетливо понимаю, как же мне с ней повезло. История выбора у моей семьи получилась нетривиальной. Папа был скрипачом, и он сразу обрубил любую надежду на музыкальную школу словами «одного несчастного человека в семье достаточно». Он работал невероятное количество времени с единственным на неделе выходным во вторник. Мама сказала «тогда будем учить язык», и так я оказался екатеринбургской английской школе № 13. Я абсолютно убежден, что успех образования в конечном счете все равно зависит от умения конкретного педагога донести до учеников свой предмет, поэтому хочу рассказать несколько историй о людях, которые учили меня и продолжают учить детей сейчас.

Фантастическое преимущество моей школы заключалось в том, что английский язык нам преподавали дети белых эмигрантов, которые оставили Россию во время гражданской войны. Это были потомки тех, кто удрал через Черное море и Владивосток и осел в Шанхае. Там они пережидали, надеясь, что большевистский режим быстро рухнет. Но не тут-то было. Детей, которые родились у них уже там, они учили говорить на трех языках: русском, английском и китайском. Прошла Вторая мировая война, дети выросли и начали возвращаться на родину. Некоторые приехали, сразу воодушевленные победой, некоторые позже, поверив в оттепель, но судьба и тех, и других была одинаковой: их тормознули на Урале. Зарабатывать им было особо нечем, кроме преподавания, и у нас в школе было как раз несколько людей из этих «шанхайцев».

Например, Юрий Михайлович Бородин, который никогда не разговаривал с учениками на русском языке. Он принципиально держался позиции «русский язык оставляйте за порогом, мы здесь говорим только на английском». На каком угодно ломаном английском объясните мне свою мысль. Даже если вы знаете по-английски только yes и no, все равно объясняйте мне все, что хотите сказать. Как угодно: на руках, жестами, мимикой — но без русских слов. И это оказалось невероятно эффективным методом, потому что, когда тебя погружают в такую языковую среду, ты волей или неволей начинаешь говорить. Кроме того, он читал нам английскую классику и давал задания по Шекспиру в оригинале. И надо сказать, что вот это:

… и все, что дальше, я помню именно благодаря Юрию Михайловичу Бородину до сих пор.

Историю преподавала Марина Наумовна. Она была очень низкого роста, и прозвище у нее было Пышка. Весь совок, который был в то время (решения XXV и XXVI съездов, бесконечные сочинения по брежневской «Малой земле» и все прочее), был персонализирован и сконцентрирован именно в ней. Для меня стало очень сильным потрясением, когда уже после окончания школы (было уже даже не горбачевское, а ельцинское время) мы встретились с ней в троллейбусе в Екатеринбурге. Я увидел очень низкорослую женщину и сразу понял, что это она. Так получилось, что она выходила буквально на следующей остановке, и мы поговорили совсем недолго.

Последнее, что она мне сказала: «Миша, вы простите меня. Я ведь честно во все верила»

То есть она пережила такой катарсис, что испытывала чувство стыда перед своими учениками за то, что была вынуждена преподавать всю эту пургу как незыблемую аксиому. И ей было за это стыдно.

Я отчетливо осознаю, что сегодня история XX века в школе снова стала минным полем для преподавателя. Вытекающий отсюда еще один болезненный для школы вопрос — о едином учебнике истории. После школы и медицинского института я четыре года прожил и учился в Америке. Оттуда я вынес интересный опыт: все курсы начинались с того, что нам давали список литературы, который конкретный профессор требовал для занятий на своем курсе. Это, как правило, было очень много страниц, и ты отчетливо понимал, что нет никакого единого учебника. Есть какой-то набор книг, которые с самых разных сторон освещают все то, что ты собираешься учить. И в идеальном мире я бы, конечно, с удовольствием голосовал за то, чтобы у каждого учителя истории была возможность набирать вот такой список книг разных авторов. Но сегодня, глядя на то, что предлагают министры, я понимаю, что большинство преподавателей истории снова не рискуют никуда отходить от линии партии. Если им дать возможность, они, боюсь, наберут такого ада, что он может быть и гораздо хуже, чем тот самый единый учебник. Поэтому сегодня я не могу определить, где меньшее зло.

Еще у нас в школе был очень сильный корпус преподавателей русского языка и литературы. Это были яркие и мощные женщины, которые в наше время наверняка бы стали литературными критиками, успешными авторами или редакторами. Удивительно, но они акцентировали наше внимание на внеклассной программе по литературе едва ли не больше, чем непосредственно на учебной. Они формулировали вопросы невероятно актуально даже для сегодняшнего дня.

Мы могли по-настоящему рубиться на уроке и даже после этого, идя домой, например, спорить о том, что правильнее было в пьесе Горького «На дне»

Рассказать актеру, что его надежды на то, что где-то там есть вытрезвители и лечебницы, где его могут вылечить, это чушь собачья и он обречен или сохранить в нем светлую веру. Из каждого произведения они умудрялись вытаскивать такие вопросы, которые имели отношение к фундаментальным жизненным принципам, к нравственности и морали.

Такой способ преподавания, кстати, совершенно не противоречит тому, чтобы часть знаний по литературе оценивать с помощью тестовых заданий, как это сейчас делается во время ЕГЭ. Ты должен для начала знать, какой русский писатель написал это произведение; знать, о чем оно. Это базовые знания, которые проверяются именно так. А уже на следующем этапе мы с удовольствием будем развивать твое творческое мышление и полемизировать на любые темы.

Снова вспомню Америку: там на системе тестовых заданий (multiple choice questions) основана вообще вся система экзаменов. Мне нужно было подтвердить свой медицинский диплом, и я сутками тренировался на подобных тестах. Конечно, сам тест ничего не гарантирует; он не расскажет, получится ли из тебя хороший врач или филолог. Но чтобы хотя бы попробовать, сначала ты должен пройти этот тупой, жесткий и прямолинейный отбор. И в этом есть рациональное зерно. Я, кстати, тест так и не сдал — недобрал баллов.

Мне кажется, общее музыкальное образование — это вещь не то чтобы жизненно необходимая, но исключительно благоприятная. Оно просто не может никому повредить и всегда будет только во благо. У меня нет никакого готового и однозначного рецепта преподавания музыки в школе. Но буквально на днях я обнаружил ролик, который сделал музыкальный педагог школы № 727, он же бывший лидер группы «Тринадцатое созвездие» Дмитрий Судзиловский. Он вместе с лидером группы «Ульи» Вованом Родионовым снял клип в школе, где он сейчас работает. Ученики читают рэп про эту школу, а припевом служат фраза из песни «Учат в школе».

Вот вам яркий пример того, как вдохновенно можно относиться к банальной на первый взгляд профессии учителя музыки. Сейчас оборудование и технологии позволяют очень много слушать и очень много смотреть. В наше время единственным источником звука в классе было пианино, за которым сидела Светлана Серафимовна. Или Светлана Николаевна. Светлана, в общем, точно. Она бряцала по клавишам, и мы изучали разные песни, в основном советские, конечно. А сегодня бескрайняя поляна для творчества, хотя бы потому, что из-за развития технологий все это на кончиках пальцев.

Нет такого учителя, который мог бы вести основы православной культуры в школе. В школе не должно быть закона Божьего

Даже испытывая невероятное уважение к людям такого типа, как профессор Андрей Зубов или покойный священник Александр Мень, я бы все равно перестраховался. Я считаю, что самая большая и опасная угроза в современной школе — это долгожданная православной церковью уверенность в том, что они имеют право вторгаться в образование. Глядя на то, как складывается сегодня ситуация в стране, я убрал бы любую религию из школы (и православие, и ислам, и иудаизм) и оставил там только уроки светской этики. И это не значит, что детям нужно преподавать атеизм, но я параноидально боюсь вмешательства церкви в школьные дела. Чем больше и дольше такое интимное понятие, как вера, остается в камерном пространстве семьи, тем лучше. И даже если бы моих девочек в школе на таких уроках учили лучшие педагоги, пожалуйста, дайте мне возможность самому рассказать им, что такое Бог, что такое религия и что такое вера.