В постоянной рубрике «Грамотность на „Меле“» мы рассказываем, как писать и говорить правильно. Конечно, при составлении таких подборок мы в первую очередь опираемся на словари. Наш блогер Марк Блау рассказывает о немце Максе Фасмере и его работой над словарём русского языка.

Макс Юлиус Фридрих Фасмер (Max Julius Friedrich Vasmer), он же Максимилиан Романович Фасмер (1886–1962), родился в немецкой семье в Санкт-Петербурге. Немецкий язык был для него, конечно, родным, но это не значит, что по-русски он говорил со смешным акцентом или неправильно: «Это не есть правда».

Русский язык был для Фасмера не менее родным, чем немецкий. Он был билингв, то есть одинаково хорошо думал и писал на двух языках. Профессором на кафедре славистики Санкт-Петербургского университета, куда Макс Фасмер поступил по окончании знаменитой петербургской немецкой гимназии Карла Мая, был даже не билингв, а трилингв.

Звали его Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929). Вряд ли любители поиска «корней и скреп» угадают, кто он по происхождению: русский, француз, немец? Он был поляк — и один из первых исследователей русской ненормативной лексики, основатель математической лингвистики.

Макс Фасмер вышел из гимназии полиглотом. Он знал три мёртвых языка: старославянский, латынь и древнегреческий. И безукоризненно владел двумя живыми европейскими языками: немецким и французским. То, что он заинтересовался этимологией, было не случайно. Вероятно, знание множества языков вырабатывает привычку искать в этих разных языках что-то общее. Вспомним, что основателем сравнительной лингвистики был полиглот Уильям Джонс (Sir William Jones; 1746–1794), о котором я рассказывал в своём блоге раньше.

С тем лингвистическим фундаментом, который давала российская классическая гимназия, можно было быстро, хотя не без упорного труда, наращивать языковый кругозор. Двадцатилетний Макс Фасмер в 1907–1908 годах побывал в Греции, выучил там различные диалекты греческого, а попутно и албанский, не похожий ни на один другой европейский язык.

Когда Фасмер решил заняться этимологией русского языка, он обнаружил, что работы в этой области непочатый край

Русский язык был относительно молодым среди других европейских языков. Поэтому его словарный запас за 200 предшествующих лет рос очень быстро. Слова сменяли друг друга молниеносно. То, что совсем недавно казалось красивым и благозвучным, несколько лет спустя могло только рассмешить грамотную публику.

В пьесе А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», написанной в 1868 году, генерал Крутицкий сокрушается: «Излагаю я стилем старым… близким к стилю великого Ломоносова… но всё-таки, как хотите, в настоящее время писать стилем Ломоносова или Сумарокова, ведь, пожалуй, засмеют». В таких условиях, конечно, было не до анализа происхождения слов. Освоить бы новые, и то хорошо! А ведь изменялись не только словарь, но и само построение предложения. Благо устройство языка позволяло плодотворно экспериментировать в этой области. Правильно заметил М. Веллер, «…изящное и фривольное офранцузивание русского языка и стало началом и основанием языка русского литературного классического».

Прежде чем Макс Фасмер смог начать собирать материалы для первого русского этимологического словаря, его судьба совершила несколько кульбитов, обусловленных резкими поворотами истории России. В 1917 году Фасмер — доктор филологии и профессор университета в Саратове. Этот город рифмуется в нашем сознании с глушью и тоской провинции. Спасибо великому А. С. Грибоедову («В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов»).

Для Макса Фасмера же этот степной край стал возможностью открыть новые языки. Тот же калмыцкий, самый западный из монгольских языков. На противоположном от Саратова берегу Волги уже более ста лет размещались колонии поволжских немцев. За это время их язык стал вполне самостоятельным диалектом, в чём-то сохранившим интересные реликты XVIII века. Фасмер тут же загорелся идеей о создании диалектного словаря поволжских немцев параллельно с саратовским диалектным словарем русского языка, над которым он уже работал. Но тут произошла революция, и все планы изменились.

Революцию профессор Фасмер не то чтобы не принял — не желал принимать. Как тут не вспомнить забавный случай из жизни Макса Фасмера, ещё студента Петербургского университета. В 1905 году он умолял своего сокурсника, революционера Дмитрия Мануильского, «делать вашу русскую революцию не столь громогласно: мешаете же готовиться к сессии». А революция 1917 года оказалась куда более громогласной.

Заниматься научной деятельностью в России фактически стало невозможно, и Макс Фармер уехал в независимую Эстонию, в Юрьев (Тарту)

В Россию он вернулся ненадолго в 1921 году как сотрудник Тартуского университета, с тем чтобы вернуть в Эстонию университетскую библиотеку. Её во время Первой мировой войны эвакуировали в Воронеж. Одновременно с нею Фасмер переправил из России и свою личную библиотеку. Вместе с этой библиотекой в 1922 году он переехал в Германию, где работал сначала в Лейпцигском университете, а затем в Берлинском, при котором был организован Славянский институт. Большая и основательно подобранная библиотека Макса Фасмера фактически помогла не умереть германской славистике в 1920-е годы.

Германия, проигравшая Первую мировую войну, оказалась в жестоком кризисе, задевшем все стороны жизни. Славянская филология тоже столкнулась с новой политической ситуацией. На обломках двух немецкоязычных империй в Европе образовались несколько новых славянских государств. Для большинства из них немецкий язык был не столько языком культуры, сколько языком угнетателей и агрессоров. Поэтому ко всем теориям, приходившим из Берлина или из Вены, местные филологи относились с подозрением. У них был свой взгляд на развитие родного языка, свои теории. Одновременно по экономическим причинам почти иссяк поток литературы по славяноведению, поступавший в Германию. Даже хорошие учебники стали редкостью. Значение фасмеровской библиотеки для такого «тощего» времени трудно переоценить.

Главную работу своей жизни, создание «Этимологического словаря русского языка», Макс Фасмер задумал в 1937–1938 годах в Нью-Йорке, где он год работал приглашённым лектором в Колумбийском университете. К работе над словарём учёный приступил по возвращении из США.

То, что он создал словарь русского языка в Берлине в 1938 году, кажется фантастикой. Мнение официальной нацистской идеологии о славянах было общеизвестно. Пропаганда старательно созидала из восточных соседей образ недочеловеков. В марте 1939 года Германия оккупировала Чехословакию и начала предъявлять претензии к Польше. В сентябре того же года с войны между Германией и Польшей началась Вторая мировая война.

Между тем статьи Фасмера были сугубо деполитизированы и в высшей степени объективны. Он словно жил на другой планете!

Но всё же Фасмер не был блаженным небожителем. Узнав, что знакомые ему польские филологи попали в концлагеря, он начал ходатайствовать за них и за это заступничество едва сам не угодил за решётку.

С чего начинается создание любого словаря? Со словарной базы. Во времена Фасмера словарная база представляла собой картотеку. Одна карточка — одна словарная статья. На каждой карточке — сравнение слова со словами других языков, список источников, подтверждающих ту или иную версию происхождения слова, и, наконец, вывод автора.

Всего словарных статей в этимологическом словаре М. Фасмера было без малого 18 тысяч, картотека на несколько шкафов. Выводы о происхождении того или иного слова делались на основании сопоставления в общей сложности с двумя сотнями языков или диалектов. Список источников, которыми пользовался Фасмер, достигал 500 наименований книг и журналов. Около 35 страниц мелким шрифтом! Потрясающее количество информации должно было спрессоваться в книге немалого объёма.

Но политиков не образумишь. Война вошла в жизнь М. Фасмера не только скудным рационом и продуктовыми карточками. В январе 1944 года бомба попала в берлинский дом профессора.

Сам Фасмер находился в бомбоубежище, но библиотека, картотека и рабочие записи — всё было уничтожено. В возрасте 58 лет все труды пришлось начинать заново

Скудный военный рацион тоже дал о себе знать. Вряд ли обстоятельному М. Фасмеру нравился темпераментный футуризм В. Маяковского. Но в 1945 году он мог сокрушённо сказать словами поэта: «Врач наболтал — чтоб глаза глазели, нужна теплота, нужна зелень». Из-за элементарной нехватки витаминов стали подводить глаза.

Благо Фасмера пригласили в качестве гостевого профессора в Русский институт при Стокгольмском университете. Два года, с 1947-го по 1949-й, Макс Фасмер жил в Швеции, отъедался и лечился. За это время он собственноручно восстановил погибшую картотеку. Вся работа была проделана профессором в одиночку, без обычных в таких делах ассистентов, студентов и помощников.

В 1949 году Макс Фасмер возвратился в Западный Берлин и стал профессором вновь образованного Свободного университета. Вполне возможно, что на его выбор, в каком из Берлинов жить, повлияло известие о гибели в ГУЛАГе брата Рихарда (Романа) Фасмера, учёного-арабиста и специалиста по нумизматике.

В 1950 году в Гейдельберге начал выходить главный труд М. Фасмера — «Этимологический словарь русского языка». Трёхтомный словарь был завершён изданием в 1958 году. Все слависты мира восторженно оценили этот труд. Словарь Фасмера был издан на немецком, и уже в 1961 году его перевели на русский язык с дополнениями. Огромную работу по оперативному переводу и дополнению словаря выполнил О. Н. Трубачёв, впоследствии академик. Число дополнений, сделанных им к словарю Фасмера, увеличило объём издания на треть. Вместо трёх томов в русском издании было четыре тома.

Макс Фасмер умер в 1962 году. Его скромное захоронение на берлинском кладбище было объявлено «почётной могилой». Но воистину нерукотворным памятником Фасмеру стал его «Этимологический словарь русского языка». Он до сих пор считается самым авторитетным среди подобных книг.

Зачастую у славистов ссылка на Фасмера — окончательный довод, опровергнуть который не всякому удаётся. Имя Макса Фасмера известно всем лингвистам и всем, кто занимается русской филологией, но эпонимом, нарицательным словом, образованным из имени собственного, ему стать не удалось. На пути такого превращения имя Фасмера заняло некоторое промежуточное положение. Когда слависты говорят: «У Фасмера сказано», —они в первую очередь имеют в виду этимологический словарь Фасмера. Да и сам этот словарь иной раз называют «фасмером».

А вот фамилия другого немца, Карла Бедекера (Karl Baedeker; 1801–1859), путь до образования эпонима прошла полностью. Путеводители, издаваемые фирмой Бедекера, были настолько известны и популярны своим качеством и обстоятельностью, что до революции в России было весьма распространено слово «бедекер» в смысле «путеводитель». Сейчас путеводители Бедекера — библиографическая редкость. Соответственно, почти вышло из употребления и хорошее русское слово «бедекер». Нынче его не всякий поймёт.

Почему так происходит? Благодаря каким лингвистическим механизмам некоторые имена собственные становятся нарицательными? На этот вопрос будет дан ответ в следующей статье.