Говорить с ребенком о смерти — тяжело. Боишься напугать, не знаешь, какие слова подобрать, чтобы не ранить. Но все же разговор этот очень важен. Наш блогер Елизавета Одинцова рассказывает о похоронах бабушки и чувствах, которые испытывала тогда, в подростковом возрасте, не понимая, что происходит.

В детстве со смертью близких людей я сталкивалась несколько раз. Помню, как пришла из школы, мама дала стакан воды и сказала, что умерла бабушка. Я тогда растерялась и не знала, что нужно говорить и делать. Слезы потекли сами собой. Папа объяснил, что сейчас главное — поддержать маму. А ещё нужно собрать вещи, потому что мы поедем в другой город на похороны.

Тогда мне было около 13 лет. Я была уже достаточно взрослой, знала, что люди умирают, но понятия не имела, что делать, когда тебе сообщают о такой новости, и как оказать поддержку близким.

Трясясь сутки в поезде, я представляла себе разное. Единственная информация, на которую я могла опереться, — это сцены из фильмов и книг. «Значит, все будут одеты в черные смокинги и платья, платки. Гроб будет стоять по середине в зале, а все желающие будут говорить по очереди речь», — думала я.

Но все случилось иначе. Приехали мы в деревню, где бабушку решили похоронить по христианским традициям. На пороге дома, где я раньше была только один раз, меня взял за руку какой-то мужчина, спросил я ли это так выросла, и отвел в комнату, где стоял открытый гроб с телом бабушки. Я не была готова это увидеть — сначала остолбенела, потом по моему телу пробежала дрожь, а дальше я разрыдалась. В моей голое просто не укладывалось, что все это по-настоящему. Потом зашли другие родственники. Я взяла себя в руки, чтобы не расстраивать родителей. Мне объяснили, что похороны состоятся через два дня.

Все это время гроб будет стоять здесь, а мы будем спать в соседней комнате

Все зеркала и стеклянные поверхности в доме были завешены тканью. Смотреть телевизор, сидеть в телефоне, да и вообще как-то развлекаться нельзя. Запрещено было и делать любые фотографии на территории дома, разговаривать о чем-то веселом. Честно говоря, я вообще не помню, как прошли эти два дня, что мы делали, но точно знаю, что морально я была истощена. Единственная картина, которая всплывает у меня в памяти, — как бабушку бережно обтирали каким-то раствором. Возможно, спиртом. А я сидела и смотрела, потому что так надо было.

На третий день ранним утром в дом зашел священник, началось отпевание. Мне дали тонкую церковную свечку, которая внизу была обмотана салфеткой. То ли от волнения, то ли по каким-то другим причинам, я не могла спокойно держать эту свечку, она слегка потрясывалась у меня в руках, а капли воска попадали на кожу между пальцев — я прикусывала губы, чтобы не вскрикнуть.

В какой-то момент моя свечка почти догорела до конца (в то время, как у других она выглядела почти нетронутой), это заметил священник. Он повернулся ко мне, сказал, что это ужасный знак, и меня ждет беда. От перенапряжения я чуть не упала в обморок.

Дальше события опять немного исчезают из моей памяти. Помню, как мы все шли за гробом, все плакали, а мне было жалко родителей — хотелось их обнять и поддержать. Мне тоже было плохо. Я любила и уважала бабушку, мы провели с ней много времени вместе. Мне до сих пор говорят, что и внешне и по характеру я её копия. В тот день на мне было черное платье, которое немного оголяло шею. Священник заметил, что я не ношу крестик, когда гроб грузили в катафалк. Он повернулся и сказал, что в таком случае я не имела права идти за гробом и уж тем более ехать с ним в машине. «Отойди в сторону, не мешайся» — сказал он. Дальше воспоминания опять обрываются: берем горсть земли, стук, звон лопат, кладу цветы, обнимаю маму. Но до сих пор, когда я вспоминаю события тех дней, меня бросает в дрожь.

Теперь я понимаю, насколько важно, чтобы родители проговаривали с детьми тему смерти

Я бы хотела, чтобы тогда мои мама и папа заранее со мной поговорили, объяснили, что и как будет происходить. Возможно, мне было бы немного легче, если бы у меня было безопасное пространство, куда я могла бы отойти, если бы мне совсем стало плохо. И если бы я не ощущала такого контроля, что мне обязательно везде нужно присутствовать и на все смотреть.

Наверное, на меня сильно надавила фраза папы, что нужно поддержать маму. Конечно, я тогда всё это и так понимала, и хотела ее защитить от всего происходящего. Но, кажется, тогда я не была готова и впервые столкнулась с парентификацией — это психологический термин, когда родители и дети меняются ролями. Мне было бы легче, если бы родители отвели меня к психологу или проговорили со мной случившееся. Чтобы я могла выговориться, поделиться эмоциями и переживаниями.

Я до сих пор не уверена, что показывать ребенку (даже подростку) открытый гроб — это правильно. Думаю, надо предоставлять выбор. Еще несколько недель после похорон я была напугана и никому не могла об этом рассказать, потому что мне казалось, что мой страх неправильный. Что все взрослые держались, а я не могла. Возможно, я до сих пор этим травмирована. Но я благодарна своим родителям за то, что они не стали мне врать и придумывать небылицы о том, что моя бабушка куда-то уехала.

Пройдя через это, я думаю, что в разговорах с детьми на сложные темы главное — это искренность. Важно говорить: «Да, тебе будет сложно. Возможно, неприятно. Ты впервые увидишь, как будут плакать твой папа и твой дедушка. Но ты всегда можешь подойти и обнять их или отойти в сторонку. Если тебе станет невыносимо — мы уйдем».