Дочитал роман С. Кузнецова «Учитель Дымов». Сначала думал, что это роман о школе. Но про школу там лишь в конце и не вдохновляюще: «Последние двадцать лет не было в России работы печальнее и унизительнее, чем учительство. Нищенские зарплаты девяностых, бесконечные и бессмысленные реформы двухтысячных… переквалифицироваться из журналистов в учителя — трудно найти выбор нелепее и жальче…».

В общем, перед нами история интеллигентной семьи в трёх поколениях на сломе исторических эпох. Мне всегда была интересна такая литература. Да ещё столько мыслей героев, созвучных моему сегодняшнему мироощущению. Просто зачитываешься их диалогами: как будто себя слушаю. Та же страсть у меня, как у младшего Дымова, говорить с аудиторией о том, что считаю важным, и тем языком, который считаю подходящим. Я ведь тоже по молодости отдал немного времени журналистике.

Так же, как и я сегодня, Дымовы пытаются выгородить себе территорию, работать, не замечая советской, а потом и постсоветской власти, стремятся «жить не по лжи», защищая своё повседневное пространство, в котором царят любовь и забота друг о друге, от чуждой идеологии, и ищут некий «баланс между свободой и деньгами» в дни сегодняшние. Роман о том, как оставаться самим собой в любую эпоху. Даже в людоедскую — сохранять себя и своих близких.

Все Дымовы стараются свести контакты с государством к минимуму («в нашей стране честный человек не может избежать государства, но всё время должен держать с ним дистанцию»), как и я, живущий в годы путинского «поднятия с колен» по принципу: с государством — не более, чем это неизбежно. Не состоять и не привлекаться. «Ведь если нет государства, кто заставит меня лгать»?

Научиться жить и работать вне официальных структур — вот оно, состояние успешности и гордости, а не вечного стыда от взаимодействия с этим государством

Возделывать свой огород, найти своё собственное место и стараться стать хоть сколько-нибудь самодостаточным. Материально и профессионально. Создать своё личное образовательное пространство, хорошо звучит. «Think global, act local», как объясняет Аня Андрею. «Теория малых дел», говоря по-нашему.

Вот и старший Дымов, крепко напуганный в 1937, отказывается строить «новый мир» партийными методами, то есть кровью и репрессиями, просто учит студентов безопасному с идеологической точки зрения предмету химии и надеется, что с ними уже меняет этот мир к лучшему.

И герои романа постоянно куда-то сбегают («пока мы живём в такой большой стране, у нас не может быть безвыходных ситуаций. Из любой найдётся выход — уехать в другое место, унести свою ситуацию с собой и там, на новом месте, найти выход, которого не было здесь»). Бегут то ли действительно от государства, то ли от себя самих. Словом, от жизни. Общественной. В частную. Или в мир «китайской премудрости», как Валерий Дымов. Чтобы достичь «точки равновесия» или «совпасть со своей судьбой».

Надо просто уметь вовремя исчезать, уясняет Валерий, зачитывающийся по молодости самиздатовской эзотерической литературой. За что, впрочем, он не попадает в тюрьму, а под «колпаком» самой ненавистной государственной структуры — КГБ — ведёт уроки «восточной гимнастики» в стенах советского вуза. А уже в постсоветской жизни его бывший куратор и бывший майор КГБ крышует Центр духовного развития и помогает зарабатывать миллионы.

Кажется, что действительно «бабло побеждает зло». Если старший Дымов, пользуясь своим профессорским статусом, даже не помышляет протолкнуть сына Валерия — будущего духовного Учителя Вала — в студенты, то последнему уже ничего не стоит отмазать своего сынка и профессорского внучка Андрея от армии или за взятку вытащить его, попавшегося на сбыте наркотиков, из «кутузки». Ничего себе детки!

«В тюрьму не сажают, деньги зарабатывать не мешают», — говорит о наступившем времени Валерий Дымов, сын профессора химии и солдата Великой Отечественной, герой советского андерграунда и новоявленный пророк (или шарлатан? — задаётся вопросом его сын Андрей), которых так много развелось в лихие девяностые. «Моя свобода всегда со мной, но… что ни говори, с деньгами-то свободы побольше». Яблоко от яблони недалеко падает.

И вот уже его сынок, торгующий смертью, цинично рассуждает: «Получил рубли — купил баксы. Пошёл в магазин через два дня — продал баксы. Рублей сразу стало больше»

Нет, моральной стороной дела они не заморачиваются. Они выше всего этого. Это осталось в ненавистном им совке. «Андрей плыл по течению — без всяких усилий, без напряжения». Уже работая в журналистике, он убеждает себя в том, что приближает Россию к «достойной жизни», рассказывая на глянцевых страницах о новых американских фильмах и французских модных показах читателям, которые «не пытаются быть радикальными, а остаются обычными потребителями, воспринимая книги, кино и одежду как ещё один товар». Ну да, продавал наркотики, теперь литературу.

Вдруг чудесное преображение. Обычное репетиторство, уроки русской словесности, которые Андрей, филолог по образованию, даёт по скайпу нескладной американской девочке-подростку — и главный герой уже смотрит на себя и на мир другими глазами. О великая сила русской классики!

Андрей хочет учить детей. Да-да, учительствовать, хотя «нет работы печальнее и унизительнее, чем учительство». Вот и диплом, по счастливому совпадению, прикупил в 90-е. Надо же! Но «школа — это всегда часть государства», — предупреждает его отец. До сих пор Дымовы комфортно жили, думая, что не замечает государство.

Их не преследовали в советские годы и не убили в лихие 90-е. Но на дворе 2012. История совершила новый круг

И вот одиннадцатиклассники Андрея оказываются на известных московских митингах. Но ему не хочется убеждать ни в чём своих учеников, рвущихся на митинги, он беспокоится о безопасности. Своей или учеников? С другой стороны, как филолог он знает, что «вся литература говорит нам, что люди должны быть готовы рисковать и жертвовать собой ради того, во что верят». И «как я могу одновременно преподавать литературу и призывать их сидеть дома»?

Разрешит он это противоречие вполне по-дымовски. Ведь Дымовы всегда бежали от государства. Но они боялись его, чтобы полностью порвать с ним. И Дымов-младший бежит в Тулу, в обычную провинциальную школу (вот где «никто о политике не говорит, вот уж ему, Андрею, радость»).

Но, честно говоря, решение бывшего преуспевающего журналиста и редактора столичного глянцевого журнала, смахивающее (так хотелось поверить!) на благородный исход народнической молодёжи 19 века в земские учителя, показалось мне притянутым за уши. Дымов бежит в Тулу вовсе не от государства, а от тех, кто в оппозиции к нему. Он убеждает себя, что хочет спокойно учить не будущих героев, а просто честных людей, как его дед.

«Ищи возможность учить так, чтобы избежать опасности, которая тебя беспокоит», — советует ему отец, «гуру Вал», йог и искатель духовных путей. Нет, никакой он не народник. И Дымовы не герои. С огнём никто из этого семейства играть не хотел. Не хотели быть близко к нему, чтобы не сгореть, но и далеко, чтобы не замёрзнуть. Каждый искал ту допустимую меру лжи, чтобы и жилось комфортно, и совесть не мучила.

Не поверил я ему. У Дымова-младшего всегда есть путь к отступлению.

Можно и в школе поработать, если у тебя ни семьи, ни детей, зато есть московская квартира, предусмотрительно сданная в аренду

Такой, знаете ли, дауншифтинг столичного хипстера (вовсе необязательно при этом улетать в тёплые страны). Я вот уже шестой год учу так, как Андрей свою американскую Ellen Shcheglov. Каждый день прохожу мимо школьных дверей, за которыми Андрей вдруг нашёл «зачарованный сад», и не могу решиться зайти и остаться…

Впрочем, чем закончится «школьный роман» Андрея Дымова в Туле и удастся ли ему оживить «труп русской классики, до смерти замученной на школьных уроках», мы так и не узнаем. Ведь книга, как я заблуждался, вовсе не о школе…

Жизненный выбор их деда и отца, старшего Дымова Владимира Николаевича показался мне более продуманным, глубоким, выстраданным, чем неожиданные кульбиты его наследников.

Пожалуй, это и есть главная ценная мысль об учительском труде в романе, которую хочется сохранить и запомнить.

А с тезисом «никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и, наконец, никогда не плачь о невозвратном» я не согласен. К восточной философии и эзотерике, в отличие от Валерия Дымова, я равнодушен. Когда веду урок, хотя бы силой воображения и мысли хочу «переделать» изучаемую эпоху, «поплакать» по её ушедшим героям и поразмышлять с учениками о возможностях её повторения. Вот и когда читал роман, как будто заново её пережил.