Бабушке нашего редактора Александры, Нине Григорьевне Вахрушкиной, сейчас 82 года. Накануне 9 Мая Саша записала её воспоминания о войне — воспоминания маленькой девочки, жившей в украинской деревне.

Когда началась война, мне не было и пяти лет. Отец работал в Киеве, только вернулся домой. Он был прекрасным рассказчиком, и у него было много друзей — в ночь перед его уходом на фронт у нас дома собралось много ребят. Все прощались друг с другом, все уходили на войну.

Утром пошли к сельсовету, там по 6–8 человек садились в телегу и ехали мимо нашего дома. Мы не понимали, что происходит. Знали только, что война, а на войне убивают. Когда я увидела, что уезжает отец, кричала так, что пошла кровь носом.

Очень долго не было письма: где и что с ним, мы не знали. Через некоторое время пришла открытка: отец написал, что попал в морскую пехоту. Их формировали в Сочи, где шли учения. Потом он рассказывал, что их корабли начали бомбить на пути к Новороссийску.

Люди прыгали с кораблей — многие погибли сразу. Отец рассказывал, что море было красное от крови

Немцы стали вылавливать их после бомбёжки, построили в шеренгу. Отец был где-то с краю. Пока до него дошла очередь, у него в сапоге замёрзла кровь. Разрезали.

Их отвезли в Германию и отправили ухаживать за скотом. Нам из Германии пришла открытка, где было написано, что он жив и здоров. Разумеется, они с другом решили удрать: их отловили с собаками и выбили зубы. Вернули и распределили к другой хозяйке. Они попытались убежать снова, но их поймали, и в этот раз они оказались в угольных шахтах.

---

А через наше село шли танки. Дом у нас был очень большой и очень старый, а окна — одинарные. Они дребезжали. Мама меня обняла — сестра Соня лежала у стенки, а мама — с краю. И мы всю ночь не спали. На другом берегу Днепра были страшные бои.

Немцы появлялись наездами. Из старого деревянного шкафа вытаскивали молоко и яйца.

Забирали по всем домам. Мать стала прятать яйца в чулан. Немцы страшно боялись чердака и чулана. Никогда туда не залезали, ведь там могли бы быть партизаны.

К соседней деревне лес был ближе, чем к нашей. Там был партизанский отряд. В отряде была девушка, на которую донёс кто-то из деревенских. Немцы посадили её в бочку, набили бочку гвоздями, и катали, пока девушка не умерла.

Однажды мой двоюродный брат Мишка пригнал корову, которая отстала от стада. Оказалось, что она была больна — потому и отстала. Корова заревела, у неё начался страшный понос. Я увидела это и закричала, и вдруг с чердака выглядывает какой-то мужик. Закричала ещё сильнее и побежала к соседям.

Позже выяснилось, что он отстал от своей части. Ему нужно было догонять своих, идти в другую деревню. Попросился у матери переночевать — в доме не было мужиков, а значит, к нам не придут ни немцы, ни полицаи. Бабушка-соседка велела мне строго-настрого никому об этом мужике не рассказывать. А корова сдохла. Ночью сосед вместе мужиком закопали её в огороде.

Во время наездов немцы устроили кухню у наших соседей. У них дом был приличный, а у нас, хоть и большой, но уже старый. Немцы, бывало, там наварят еды, сидят на земле и кушают. И пукают, просто ужас! Прямо во время еды. Наши были в шоке. У нас это считалось чем-то ужасным, хоть мы были люди и некультурные, деревня.

Немцы показывали фотографии своих детей. Плохо говорили по-русски, но как-то изъяснялись. Мы раньше банты не завязывали, а у них были девочки нарядные, с бантами. Мне показалось это очень красивым.

Соня, моя сестра, которой было уже 13 лет, тоже с ними общалась и просила у них мыло. Без мыла было ужасно: его было негде купить, все были вшивые. Бельё кипятили золой. Соня считала, что грех не воспользоваться такой возможностью.

Однажды немцы приехали нас обирать, и Соня снова попросила у них мыло. Немец вдруг пригрозил ей, что застрелит. Мы поняли, что что-то не так. Оказывается, мой дальний родственник откуда-то взял бинокль и все пошли в него смотреть.

Смотрели за реку: там двигалась наша армия. Немцы, как это увидели, сразу испугались. Сели на мотоциклы, забрали пулемёт и уехали

Мы стали ждать: мама нарезала кур, затопила печку, обжарила. Кто нёс молоко, кто ещё что — что было. Все встречали обоз красных. Они мне так запомнились: рубашки у них были не зелёные, а серые от пыли. Люди приносили им жареных кур, свиней, сало — те всё брали.

Ночью все пошли домой. И вдруг ночью по дороге на Переяслав-Хмельницкий они поехали снова. Нам уже запретили кидать и давать им еду. Мы просто сидели на обрыве и смотрели. Едут машины, все крытые, что там внутри — мы не понимали. И после этого началось. Мы каждую ночь боялись шевелить ногами, потому что дрожал весь дом.

Когда пришли советские войска, у нас в селе на поле стали строить аэродром. Поломанные и побитые самолёты привозили и делали ремонт. Воинскую часть распределили по домам. У нас стояло семь человек, один москвич, Костя, математик. Он помогал Соне делать домашнее задание. Один был Гук — харьковчанин. Ему было 17 или 18 лет. Все над нами подшучивали почему-то, что он мой жених, а я его ненавидела. Был Петька — он болел, к нему ходила девушка Люба ухаживать. В каждом деревенском доме жили по несколько человек.

Перед Новым годом я шла домой и зашла к сестре Гале — у неё в доме поставили сосну (ёлки у нас не растут), красиво нарядили, украсили самолётиками. Думаю, приду домой, а у нас там тоже ёлка. А нет! Эти семеро лежат на печке. Им не надо никакого Нового года, спасибо! Я расплакалась, а они даже не поняли, в чём дело.

Когда делали аэродром, людей согнали со всех сёл, они спали прямо на земле. Построили землянки, из одной сделали штаб — мы ходили, конечно, все проверять, там на полу была насыпь.

Вдруг наш красный самолёт упал в болото. Было видно только одно крыло. Идёшь, бывало, мимо, а болото стоит угрожающей горой. Один мальчишка туда залез и остался без глаза — что-то внутри взорвалось.

Однажды я шла в школу, а напротив меня погнали колхозных лошадей. Я испугалась, упала в зимнюю грязь на четвереньки, простыла, заболела воспалением лёгких.

Врачей не было, а всех, кто имел хоть какое-то отношение к медицине, забрали на фронт. В соседнем селе осталась раненая медсестра, но и лекарств не было. Мама делала мне компресс из самогонки и поила горячим молоком. Я не ходила в школу три месяца. Было так плохо, что теряла сознание.

Прибегала бабушка и спрашивала: «Ще не вмерла»? А я лежала и думала: «Буду жить, буду жить, буду жить…»

Вдруг мне захотелось мёда. Мать пошла через дорогу — там жил мужик, у которого была пасека. Говорит ему: «Мёда дочь просит, дай мне, она, наверное, умрёт». А он отвечает: «Ага, она умрёт, а у меня пчёлы подохнут» (была такая примета). Мать пошла к председателю колхоза, тот написал записку: «Немедленно выдать мёд». Когда мать его принесла, мне уже не хотелось. Мёд съела Соня. А я выздоровела.

Мы боялись. Сосед выкопал большую землянку, и мы знали, что в случае, если начнут бомбить, мы отправимся к нему. Бог миловал, нас не бомбили.

Мы играли, как обычные дети, в классики, в прятки, в жмурки, в лапту — для неё делали мячи из шерсти. Двоюродная сестра Галя научила меня вышивать — два крестика вверху, два ниже, — и я сама себе внизу расшила сорочку.

По вечерам приходили к соседям, потому что у них была печка — приходили греться и рассказывать новости.

Отец перед войной привёз из Киева зелёный платок в цветах. Дома был другой — красный в цветах. Там же он купил тёмно-синий пиджак, брюки галифе и фотоаппарат на трёх ногах.

Полицай Корнеич привёл двух немцев, нашёл сундук и говорит: «Открывай». А там всё лежало — и костюм, и платки, и фотоаппарат. Сказал: «О, этим фотоаппаратом можно планы фотографировать». Забрал велосипед, достал платок, который отец привёз Соне, и говорит: «Это моя Галька износит». Соня вцепилась ему в руку и укусила. Он её ударил, она упала. Они забрали всё, что было в сундуке. Хотели забрать и мать, но немцы махнули рукой.

---

Когда война закончилась, я ходила во второй класс. Отец вдруг прислал письмо, что находится в Кызыле. Мама ему отправляла посылки, он свободно перемещался там по городу. Когда пленных забрали из Германии, их просто так не отпускали — шла проверка, нет ли среди них предателей и изменников родине.

Я помню, дождик прошёл и солнце яркое. Я иду, а мать дома. Она вдруг заплакала: «Нина, кончилась война». Объездчик на лошади приезжал и рассказал. Мама меня обняла, мы обе рыдали.

В апреле 1946 года я встретила Соню по пути в школу: она возвращалась, а я училась во вторую смену. «Нина, не ходи, отец приехал с войны. Он находится у бабушки». Я и пошла.

Прихожу — а там два дядьки сидят, а какой из них папа — я уже и не помню

Вдруг он встал, поднял меня, расцеловал. После работы в шахте он заболел, страшно кашлял, ещё у него был бруцеллёз. С каждым днём он слабел.

Однажды утром я повторяла домашнее задание: «Великий сталинский закон, закон, по которому мы все равны…» Отец лежал на полу, ему было жарко, сентябрь. Говорит: «Нина, не учи». Я упираюсь: «Да? Но меня должны спросить». Он отвечает: «Сегодня не пойдёшь в школу, я сегодня умру. Сбегай за бабушкой Настей». Я бежала через всё село и орала не своим голосом. Он умер. У меня пошла кровь носом.