В честь 205-й годовщины со дня рождения Михаила Лермонтова мы попросили преподавателя литературы из московской школы «Интеллектуал», писателя Ирину Лукьянову прокомментировать главные учительские штампы о «великом русском поэте». И объяснить, как ещё можно рассказывать подросткам о его творчестве.

Штамп: такой же, как Пушкин (он ведь последователь Пушкина в определённой мере)

Показывать, что Лермонтов не Пушкин и чем они отличаются, лучше всего, читая стихотворения Лермонтова, которые были написаны как бы в диалоге с Пушкиным. У них много таких произведений, например «Узник», «Кинжал». «Демон» и «Ангел» Пушкина и «Демон» и «По небу полуночи ангел летел» Лермонтова. «Пророк» Пушкина и «Пророк» Лермонтова. В таких парах сразу хорошо видно, чем Лермонтов уникален, виден другой художественный мир. И этот мир совсем непушкинский.

Пушкин отличается поразительной зрелостью мировосприятия, отношения к миру. Он очень взрослый, мудрый, он умеет принимать жизнь. У Лермонтова же мировосприятие довольно подростковое, я бы сказала. Он такой большой недолюбленный ребёнок, который хочет любить, но боится, хочет открыть объятия всему миру, но замыкается, потому что его обидели. Поэтому старшеклассникам Лермонтов может оказаться ближе Пушкина: ему свойственны очень понятные подросткам переживания. Он размышляет о том же, так же страдает.

Если говорить о прозе, то пушкинская проза — совершенно непревзойдённая. Когда я читаю работы на литературном конкурсе, очень сильно замыливается глаз от потока плохих текстов, поэтому у меня на рабочем столе всегда открыты «Повести Белкина». Это для меня как «прополоскать» глаза, как камертон — для этого Пушкин совершенно идеален. У него проза стремительная, динамичная, лаконичная, ни одного лишнего слова. Но у Лермонтова-прозаика совсем другая задача. Его главная цель — исследовать внутренние бездны, всё глубже и глубже проникать в человеческую душу, чтобы выяснить, где же у неё дно. Но я не возьмусь говорить, кто лучший прозаик — Пушкин или Лермонтов. Да и что такое «лучше»?

---

Штамп: последний романтик

Обычно в школе объясняют, что Лермонтов — романтический поэт, который в своём творчестве движется от романтизма к реализму. Мне кажется, не стоит запихивать крупного поэта в категории «романтизм» и «реализм». В них дети сами быстро разберутся, когда станут читать стихи. Но чтобы они начали это делать, они должны увидеть и услышать Лермонтова — и чтобы он для них что-то значил, кроме традиционного «представитель романтизма» или «автор патриотической лирики».

Чем пересказывать биографию из учебника, старшеклассникам можно дать, к примеру, эссе Александра Гаврилова «Последний из Лермонтов» — там Лермонтов живой и непривычный, и это хороший повод для разговора. Конечно, на уроках мы читаем текст — но за ним важно увидеть автора, понять, как его личность воплощается в стихах.

В учебнике Игоря Сухих тоже есть очень хорошая глава, посвященная Лермонтову. Книги этого литературоведа вообще хорошо помогают детям самим открывать для себя писателей, порой с неожиданной стороны.

Главное — никого не идеализировать. Писатели ведь тоже люди. Они сложные, многогранные, часто в разладе с самими собой

И это очень интересно — увидеть, как человек не самый совершенный, не самый идеальный, оставшись наедине с собой за письменным столом, вдруг преображается, приобретает способность видеть что-то, недоступное всем остальным.

Некоторые замечательные коллеги вообще не считают нужным говорить о биографии, рассказывать о писателе как о живом человеке — пусть текст всё скажет сам. Но мне кажется, что это важно — увидеть, что литературу делали живые люди, которые тоже влюблялись, плакали, ошибались, а не какие-то недоступные небожители.

Это важно ещё и потому, что дети, выросшие на рассказах о безупречности великих писателей, становятся взрослыми, узнают, что великий писатель не был идеальным, и чувствуют себя обманутыми: «Нам всю жизнь внушали, что они святые, а они на самом деле вон чего! Лермонтов писал похабные стишки, Пушкин был бабником, Лев Толстой мучил жену — не буду больше их читать».

Человеческое несовершенство автора не роняет уровня его поэзии или прозы. Может быть, это и есть самое удивительное — что несовершенный человек способен создать шедевр божественной красоты, — увидеть, как по ночному небу летит ангел, услышать разговор звезды со звездой. Пусть для учеников писатели и поэты будут не бронзовыми статуями, не мифологическими полубогами, а людьми, а их произведения — живыми и нужными для жизни.

---

Штамп: обличитель пороков

Превращать художественную литературу в учебники морали — опасно и даже вредно. Великие произведения — это же не набор иллюстраций на тему «что такое хорошо и что такое плохо». Пока же, в том числе из-за ЕГЭ, в наших школах к литературе подходят как к банку заданий для экзамена по морали: «Вот здесь героиня повела себя плохо, а здесь она не имела никакого права так поступать». Важно не превращать работу в классе в заседание бабок у подъезда или передачу «Пусть говорят».

Лермонтовское предисловие к «Герою нашего времени» и по сей день очень актуально, потому что публика как была наивной, так и осталась. За два века умения читать сложные тексты, воспринимать подтексты, учиться думать над текстом самостоятельно, а не искать, где в нём большими буквами написана мораль, так и не прибавилось. И по большей части из-за того, что школа по-прежнему требует от учителя литературы только лишь моральных уроков, чуть ли не судов над персонажами книг в духе двадцатых годов.

---

Штамп: Печорин — герой своего времени

Если бы Печорин был только «типом», исключительно порождением своего времени, нам вряд ли было бы интересно читать роман сегодня — ну, может, из исторического интереса. На самом деле это, конечно, герой (или антигерой?) на все времена. В начале года я спрашивала детей, какая книга из прочитанных летом им понравилась больше всего, а какая — не очень. Несколько человек сказали, что «Героя нашего времени» было неприятно читать, потому что очень уж сам персонаж противный.

Но смотреть на него только как на продукт эпохи — это слишком вульгарно, ничего хорошего мы из этого не получим. У юмориста Аркадия Бухова, который работал сначала в дореволюционной, а потом в советской печати, есть замечательный рассказ «Таня и Татьяна». Девочка прочитала «Евгения Онегина» и ходила вдохновлённая, хотела со всеми поделиться впечатлениями. Наконец она пришла на урок, а там стали рассказывать, что в образе Евгения Онегина автор видел перерождение крупнопоместных молодых людей в тип городского мелкого буржуа. Потом она спрашивает какого-то одноклассника: «Ну как тебе Татьяна?» — а в ответ слышит: «Так себе. Мелкопоместная». Это, конечно, вульгарный, поверхностный взгляд на литературу.

Впрочем, попытки объяснить печоринские метания современными словами тоже не всегда могут быть успешными

Бессмысленно приравнивать его к современному скучающему хипстеру, потому что Печорин — это всё-таки офицер, военнослужащий со всеми ограничениями этого положения, обязанный являться на службу, выполнять распоряжения. Печорин — светский человек, придерживающийся многочисленных условностей — и некоторыми пренебрегающий. Но при этом он и просто человек — наблюдательный, сложный, страдающий, рефлексирующий. В этом смысле он вне времени. Существуют ли такие люди сейчас? Ну, пусть все те, кто читал «Героя нашего времени» и чувствовал в Печорине родную душу, мысленно поднимут руки.

Обязательно ли такие люди принадлежат к какому-то социальному слою? К образованному — да, всё остальное в меньшей степени важно. Так что с аналогиями нужно быть осторожнее, они могут не столько помочь, сколько помешать понять героя.