«История Офелии из шекспировского „Гамлета“ показывает нам разрушительные силы, которые воздействуют на юных женщин», — пишет психолог Мэри Пайфер в книге «Воскрешение Офелии». Вместе со своими героинями она пытается разобраться, почему девочки-подростки так часто теряют себя. Публикуем отрывок об их отношениях с матерями. И о том, какую роль в этом играет общество.

Моя мама была врачом общей практики в маленьких городках Канзаса и Небраски. В те времена многие умирали дома, а доктор в основном сидел у постели больного и был рядом с его родными. Однажды она рассказала мне вот что: «Перед смертью многие люди бредят. Они покидают этот мир и переносятся в какой-то другой. Мужчине кажется, что он снова стал фермером и едет на лошади в метель. Он понукает коня: „Но! Пошел, пошел! Скоро дома будем!“ Потом ему мерещится свет в окне его дома, а там его дожидается жена, и он облегченно смеется. „Эй, я приехал!“ — кричит он. Он ощупывает простыни, машет руками, словно машет кнутом. „Но! Но! Мы почти дома“». «А женщины что говорят?» — поинтересовалась я. «Женщины зовут маму».

Когда мне было десять лет, мама приходила домой только поздно вечером. На ней был строгий темный костюм, губы накрашены, черные туфли на высоких каблуках. У нее была короткая стрижка, кудрявые волосы, а глаза всегда такие усталые. Когда она входила в дом с докторской сумкой, в плаще, я мчалась к ней и не отходила от нее, пока не наступало время ложиться спать. Я смотрела, как она ест разогретое рагу, как просматривает почту, как переодевается в халат и надевает тапочки. Я растирала ее усталые ноги и спрашивала, как прошел день. Я ездила вместе с ней по вызовам на дом и к ней на работу в больницу за шестнадцать миль от нашего дома. Она рассказывала мне истории из своего детства на ранчо. Она убивала гремучих змей, искала окаменелости в пойме реки, пряталась в стогу во время грозы и участвовала в соревнованиях по баскетболу. Собирала кизяки во время Великой депрессии. А я все просила ее: «Еще, еще! Расскажи, как ты ела дыни прямо с грядки; как приходили цыгане; как умерли близнецы, потому что напились воды в курятнике; как разбился пилот-каскадер на местной ярмарке».

Став старшеклассницей, я раздражалась на нее. У нее был большой живот, жиденькие волосы, и она была не такая привлекательная, как мамы моих друзей. Я хотела, чтобы она сидела дома, пекла рыбные пироги и учила меня шить. Я хотела, чтобы ей никто не звонил по телефону.

В 1965 году она отвезла меня в Сан-Франциско за подарком по поводу окончания школы. Мы зашли в кофейню на северном побережье, где читали стихи поэты-битники. Я была уверена, что все пялятся на мою маму, и, хотя любила стихи, упросила ее уехать оттуда скорее.

Когда я повзрослела, то вместе с семьей приезжала к ней на ужин по праздникам. Она готовила мою любимую еду — овощной суп и пирог с орехом пекан. Заваливала моих детей сладостями и подарками. В полночь, когда я пыталась пойти лечь спать, она предлагала зажарить мне бифштекс или приглашала пойти погулять — что угодно, лишь бы побыть со мной еще хоть часок. Когда наставало время отъезда, она провожала меня к машине и держалась за ручку дверцы автомобиля. «Когда ты снова приедешь?» — спрашивала она.

Последний месяц ее жизни я сидела у ее постели в больнице. Ей нравилось, когда я читала ей вслух и рассказывала разные истории. Я расчесывала ей волосы и чистила ей зубы, кормила ее виноградом. Однажды ночью ее сознание затуманилось от всех препаратов, которые она принимала, и ей в бреду показалось, что она готовит спагетти на двенадцать человек. «Дай-ка мне вон те помидоры. Быстро поруби лук. Они все скоро придут». А в другую ночь ей привиделось, что она принимает роды. «Тужься, тужься давай, — командовала она. — Спеленайте младенца». Когда я ложилась ей под бочок, ей удавалось уснуть.

У меня были чрезвычайно сложные взаимоотношения с мамой, как все отношения «дочки — матери»

Там были любовь, стремление быть вместе, потребность в близких душевных отношениях и желание сохранить дистанцию, стремление отделиться от нее и слиться с ней воедино. Я ее и уважала, и потешалась над ней, и стыдилась, и гордилась ею, любила с ней над чем-нибудь посмеяться и раздражалась из-за ее малейших недостатков.

Проведя с ней двадцать четыре часа под одной крышей, я лезла на стену, но счастливее всего я была в те минуты, когда приносила счастье ей. На следующий день после ее похорон я села писать книгу «Воскрешение Офелии». То, что я пережила во взаимоотношениях с моей мамой, зародило во мне сострадание к другим матерям. В 1990-е годы, в эпоху, когда матерей втаптывали в грязь, мне захотелось написать такую книгу, которая помогла бы дочерям и их мамам сблизиться. Я хотела, чтобы моя книга зазвучала в защиту всех матерей.

В западной истории было много ожиданий в отношении матерей, которые были далеки от реальности. Они должны были нести ответственность за детей и заботиться о добром имени и благополучии близких. Матерей либо идеализировали, как Деву Марию, либо растаптывали, как в некоторых сказках или современных американских романах. Все мы воспринимаем своих матерей в духе, который Фрейд назвал первичным мыслительным процессом, стилем мышления, свойственным маленьким детям. Нам трудно повзрослеть настолько, чтобы понять, что за люди наши мамы.

В западной цивилизации существуют двойные стандарты в отношении обязанностей родителей. Взаимоотношения с отцами изображаются как полезные и связанные с развитием, а взаимоотношения с матерями — как деградация и зависимость. Отцов хвалят за то, что они занимаются детьми. А матерей критикуют, если они общаются с детьми не так и не столько времени. Матерей, которые находятся далеко от детей, презирают, а тех матерей, которые постоянно рядом, критикуют за то, что они трясутся над детьми, как наседки, и слишком их опекают.

Во взаимоотношениях с подростками матерям сложнее всего разобраться. От матерей ожидают, что они будут защищать дочерей именно от той культуры, в которую девушкам и предстоит вписаться. Матери должны поощрять стремление девушек повзрослеть, но при этом оберегать их от возможного вредного влияния. Нужно быть на стороне дочерей, но при этом тонко почувствовать момент, когда необходимо отдалиться от них и эмоционально, и физически. Девушки точно так же сбиты с толку, как их мамы, из-за ожиданий, которые налагает на них современная культура.

Девушек поддерживают в стремлении отдалиться от матерей и не придавать своим взаимоотношениям с ними большого значения. Они должны уважать мам, но при этом не быть на них похожими. В нашей культуре любовь к матери ассоциируется с зависимостью, пассивностью и деградацией личности, а отвергнуть мать — значит стать личностью, быть активной и независимой.

Оторваться от матери считается необходимым этапом на пути к взрослению

Когда моей дочери Саре было пятнадцать лет, она выдала шутку, которая была и смешной, и горькой. Я любила ходить вместе с ней плавать, а потом гулять и обедать в кафе. Между нами мы называли эти выходы в свет «мама с дочкой пообщаются вволю». И вот однажды моя дочь стала называть это «мамина и дочкина неволя». Мы до слез хохотали над этим определением. Так мы до сих пор и зовем эти совместные выходы в свет — «мамина и дочкина неволя».

Когда девушки-подростки взрослеют, им необходимо отвергнуть самого близкого для них человека. Дочерей воспитывают в страхе, что они не дай бог станут похожими на своих мам. Нет большего оскорбления для большинства женщин, чем услышать в свой адрес: «Ты вся в мамочку!» Но ведь возненавидеть мать — значит возненавидеть саму себя.

С американскими девушками происходит совсем не то, что с Ли, о которой шла речь в предыдущей главе, которая была воспитана в культуре, где уважали тесную связь между матерью и дочерью. А в западной культуре между ними возникают напряженные отношения с того момента, когда дочь стремится стать взрослой, стать личностью, а не зависимым от матери существом. Из-за того, что культура несет противоречащие друг другу установки, конфликт между матерями и дочерьми неизбежен.

Чтобы стать самими собой, дочери обязаны в чем-то отвергнуть матерей. Матери и дочери постоянно ведут борьбу за дистанцию в отношениях: слишком близко друг к другу — и вот вы попадаете в рабство, слишком далеко — и вот возникает отчуждение.

Эти старые проблемы усугубились из-за новых в 1990-е годы. В мой кабинет психотерапевта приходили толпы матерей и дочек, которые изо всех сил пытались наладить свои взаимоотношения. Отчасти причиной этих проблем было непонимание матерями того мира, в котором жили их дочери. У них были разные ожидания. Например, когда эти мамы сами учились в старших классах, парни дразнили их из-за фигуры и сексуальности. И когда они слышали жалобы своих дочерей на то, что их дразнят в школе, считали, что с девочками происходило примерно то же, что и с ними в этом возрасте, но это не так.

Эти «поддразнивания» стали более недвусмысленными, жестокими и продолжались без конца. Это были даже не поддразнивания, а самые откровенные сексуальные домогательства, поэтому многие девушки просто не хотели больше идти в школу. Матери часто просто не были готовы принять поведение дочерей. Некоторые дочери ругались на них, обзывали их стервами или кричали: «Заткнись!» Матерей это шокировало, потому что они на своих мам голоса не повышали.

Девушки 1990-х вели более активную половую жизнь по сравнению со своими мамами в этом же возрасте

Мамам приходилось разрешать множество проблем в браке, а легкомысленное отношение дочерей к сексу крайне их поражало. Матери тоже что-то скрывали от собственных мам, но им даже в голову не приходило, насколько секреты их дочерей отличались от их прежних секретов.

Многие матери 1990-х изо всех сил старались вырастить дочерей здоровыми, но часто не понимали, как этого добиться. Например, одна моя соседка научила свою дочь постоять за себя и сопротивляться, если кто-то попытается ее контролировать. И вот уже в одиннадцатилетнем возрасте ее дочь стала постоянно попадать в школе в передряги. Она устраивала разборки с учителями, которых считала несправедливыми, и била детей, которые обижали одноклассников. Хотя с феминистской точки зрения ее воинственность может вызвать лишь восхищение, но из-за такого поведения у девочки постоянно возникали неприятности. Другие дети поняли, что она настоящий боец по жизни, и постоянно провоцировали ее. А мама девочки задавалась вопросом, правильно ли она ее воспитывает.

Одна моя подруга поддерживала у своих дочерей интерес к занятию спортом, учила презирать косметику, питаться как следует и поднимать руку в классе, если знаешь ответ. А когда ее девочки стали подростками, то более женственные сверстницы дразнили их.

Здравый смысл моей двоюродной сестры подсказывал ей, что не надо бы покупать дочери дорогое (за двести долларов) платье с глубоким декольте на выпускной бал. Но ведь у всех ее подружек будут такие. А дочь так упрашивала, потому что не хотела оказаться изгоем на выпускном. У этой же моей двоюродной сестры были твердые убеждения в отношении алкоголя в жизни подростка. Она была категорически против вечеринок со спиртными напитками. Но ее дочь настаивала, что хочет там быть, потому что туда ходили все популярные подростки и если она не пойдет, то будет изгоем. Моя сестра разрывалась между неприятием алкоголя и желанием помочь девочке завоевать популярность в школе.

Матерям хотелось, чтобы дочери ходили на свидания, но они с ужасом думали о том, что их могут изнасиловать, заразить СПИДом и другими заболеваниями. Они хотели, чтобы девочки были независимыми, но понимали, как опасен для женщины может быть мир вокруг. Они хотели, чтобы дочери не слишком были озабочены собственной внешностью, но знали, что девушки страдают, общаясь с другими людьми, если не чувствуют себя привлекательными.

Девушки стремились стать самими собой, но нуждались в материнском руководстве и любви. Они отвергали мамину защиту, даже отправляясь в опасное плавание по житейским морям. И злились на матерей, когда те предупреждали их о возможных опасностях, думая, что осведомлены о них гораздо лучше, чем мамы.

У большинства девушек 1990-х в более раннем возрасте были близкие взаимоотношения с мамами, и у многих эти теплые отношения восстановились, когда девушки повзрослели. Но мало кому из дочерей удавалось сохранить такую близость и тепло в отношениях в раннем подростковом возрасте и в старших классах школы. Именно в то время, когда эти девочки был наиболее уязвимы, они отвергали помощь того единственного человека, который больше всего хотел понять, что им нужно.