Дмитрий Быков не только поэт, писатель и литературный критик. Он преподаёт литературу в школе и университете и много общается с современными подростками. В недавнем интервью Ирине Шихман он рассказал, как мотивировать трудных учеников, почему профессия учителя начальных классов скоро исчезнет и что хорошего было в СССР.

Я уже в семь лет ощущал себя довольно взрослым человеком, мне приходилось решать масштабные задачи. Тем более я рос без отца. Зарабатываю я с 14 лет. Поэтому у меня период инфантилизма закончился довольно рано. Я не хочу косить под молодого, я с удовольствием готовлюсь к старости — лучшему периоду нашей жизни.

Я очень хорошо учился, у меня была золотая медаль. Хвалили меня в основном учителя. Чтобы хвалила мать — это я должен демонстрировать какие-то поразительные качества. Для неё это норма, она сама золотая медалистка.

У мамы есть определённые методические претензии к тому, как я преподаю. Но это наши узкопрофессиональные педагогические споры. Давать ли к вопросу о «Грозе» статью Писарева «Мотивы русской драмы» или статью Добролюбова «Луч света в тёмном царстве»? Я считаю, что надо давать Писарева. Мать — что надо давать Добролюбова. Это как спор актёров о технике переживания или технике представления.

---

Вы думаете, в платных школах не бывает трудных детей? Туда их и отдают — тех, кого из бесплатных уже погнали. Если у родителей есть возможность платить, он сдаёт ребёнка: делайте с ним что угодно, только чтобы дома не балбесничал. Мы получаем очень трудный контингент. К тому же дети более-менее денежных людей недолюбленные, потому что родители заняты, они делают деньги.

Я никогда не преподавал детям олигархов, но если бы это случилось, я думаю, это были бы самые трудные дети. Обычная платная школа состоит из очень сложных учеников. Они богаче учителей, думают, что могут всё себе позволить. С ними гораздо труднее себя поставить. Там нужна даже не строгость, детям с самого начала нужно дать понять, что они умные. Тогда они будут тянуться за этим образом.

Но вообще «трудность» ребёнка или его ум, к сожалению, не зависят от финансов. Это в огромной степени зависит от его мотивированности. Если он чувствует, что отец и так купит ему место в любом вузе и откупит его от армии, зачем ему учиться?

Я однажды спрашиваю одного мальчика «с Камчатки», с задней парты: «Чем вы объясняете, что сцена убийства старухи написана так кроваво, так натуралистично? Для русской литературы XIX века, довольно целомудренной, это вообще за гранью добра и зла. Почему?» Он отвечает: «Ну по приколу ему было». Я говорю: «Абсолютно точный ответ, ему было по приколу! Вы угадали. Он получал наслаждение».

Он сидит потрясённый, он же думал, что иронизирует. Но нет, правда — Достоевский получал от этого наслаждение. Постепенно такие дети начинают думать, что они умные. Есть довольно простой рецепт, как, так сказать, «пластически обработать» сложный класс.

С трудными детьми надо говорить на языке, на котором я говорил бы с аспирантами, при этом всё время добавляя: «Как вы, конечно, понимаете»

Дети очень быстро запоминают слова, у них пластичная психика, и им страшно нравится казаться, что они умные. Им надо внушать, что они лучшие. Только надо немного дозировать их самомнение, чтобы они не занеслись. А то начнут считать, что они умнее вас.

Они очень быстро начинают соответствовать моим критериям. Я ставлю только четыре и пять — это мой принцип. Если ответ на тройку, я просто не аттестую. Если человек не знает русский язык и русскую литературу на четыре, он не может называть себя уроженцем этой страны, этот язык для него неродной.

---

С гаджетами на занятиях я никак не борюсь. Я говорю: сидите и тыкайте, только чтобы я не слышал. Если меня слушает в классе три человека — это прогресс, это хорошо. Для этих троих я буду говорить. К остальным у меня одно пожелание: если они могут сидеть тихо и заниматься своими делами, пусть сидят. Если нет — я их не держу. Я не добиваюсь стопроцентной посещаемости, зачем я буду кого-то насиловать? Другое дело, что у меня всё-таки довольно интересно, поэтому они ходят с удовольствием. А заставить человека учиться нельзя: ему это либо нужно, либо нет.

---

Я стараюсь общаться со студентами подчёркнуто официально — чтобы мне, не дай бог, не пришили харассмент. Любой профессор — и в Америке, и в России — очень уязвим. Студентке не понравится, что ей не поставили зачёт, она напишет: «Он хватал меня за коленки». И что вы потом докажете?

Я очень боюсь оказаться в двусмысленном положении. Поэтому в основном я общаюсь со студентами в присутствии других людей. Почти везде хожу с женой — она снимает лекции, с ней мне как-то спокойнее. Я не дам возможности каким-то подонкам оклеветать меня, пусть меня клеймят по идеологическим мотивам, а не по поведенческим.

Университетская среда находится в растлении, за вуз никто сейчас не поручится. А в школе, где я преподаю, у меня достаточно надёжные коллеги и нормальный климат. Там я уж точно не буду трогать несовершеннолетних детей, да и детям просто не придёт в голову такая подлость.

Нынешнее поколение эмпатичнее и сострадательнее. Мы жили в Советском Союзе, он был пожёстче

Наверное, мы сталкивались с большим количеством сопротивлений, и это нас закаляло. Бытовые сферы, армейские, карьерные были густо насыщены хамством. Продавец считал себя королём и богом. Любой маленький начальник мог сделать с вами что угодно. Бюрократия чудовищно расплодилась. Человек подвергался бытовым унижениям на каждом шагу.

---

Мои студенты говорят со мной на традиционном русском — я бы сказал, даже слишком нейтральном. Я не слышал от них ни одного неологизма. Наверное, со мной они стараются говорить на моём языке, снисходя к моей старости. Возможно, стоит мне отвернуться, и они начинают за моей спиной говорить свою тарабарщину.

Кто сейчас помнит, что такое «хилять по Броду»? В 60-е это выражение было очень модным: Брод, Бродвей, улица Горького или главная улица любого провинциального города.

У меня есть ощущение, что все эти наносные вещи нужны тем, кто пытается быть своим для молодёжи. Я и не пытаюсь косить под своего — ни внешне, ни костюмом, ни привычками. Я такой гарантированно старомодный человек, который приходит и втирает им про какую-то Петрарку или Диккенса.

---

В обстоятельствах нарастающего абсурда я не вижу смысла тратить свою жизнь на организацию школы. Потому что её немедленно задушат экономически. Сегодня это общероссийская тенденция: люди находят миллионы предлогов для того, чтобы не делать. И это понятно. Все будут душить любую вашу инициативу. Запрещать преподавание тех или иных дисциплин. «Как можно давать библеистику? Зачем? Дети ещё Библию не читали, а вы уже…»

Когда захотят, они сами придут. Аркадий Стругацкий, когда ему вернули из издательства очередную рукопись, сказал: «А через три года вы будете выпрашивать у меня мои черновики». Так оно и случилось. Я подожду, когда меня попросят организовать школу. «Не хотели бы вы взять самую отсталую, самую окраинную школу, где-нибудь не в Москве, и сделать из неё образцовую?» Очень хочу, готов, давайте, пожалуйста. Если бы меня позвали в провинциальную школу и сказали: «Вот тебе три месяца, сделай из неё передовую», — учащиеся меня либо убили бы, либо я бы сделал за три месяца из неё передовую.

Если говорить о будущем, в котором процент безумия будет несколько меньше, тогда я, конечно, хотел бы свою школу

В ней будут несколько иные дисциплины. Например, я считаю, что школьник обязан изучать библеистику. Половина из них не знает, что такое Кана Галилейская, что такое притча о потерянной драхме или о заблудшей овце, — о чём с ними говорить? Как они будут читать Достоевского? Они ничего не знают про воскрешение Лазаря, а это ключевая сцена «Преступления и наказания».

В моей школе будут изучать не экономическую географию, а историю Великих географических открытий с литературной точки зрения. Там будет своя история литературы, нанизанная на несколько конкретных силовых линий. Например, эволюция сюжета: почему в какой-то момент, начиная, скажем, с «Принцессы Клевской», появляется психологический роман? Почему до XVI века его не было? Или эволюция детектива, когда он начинается как история о поиске преступника, а развивается как история о поиске Бога.

Мне хочется, чтобы дети наконец начали учиться интересному. Современному ребёнку бессмысленно рассказывать материал, его самого нужно привлекать к процессу познания. Скучно объяснять ребёнку, что такое сонет Шекспира и что такое вообще сонет. Я рассказываю, как он пишется, и заставляю написать его — это может сделать любой.

---

Исчезнет профессия учителя по некоторым дисциплинам, потому что ребёнку будет проще получить все необходимые сведения из гаджета. Например, профессия учителя истории. Потому что история — это в основном хронология, даты. Чем больше будет носимых гаджетов, тем проще будет их узнать. А вот ход истории и закономерности развития общества будет изучать некая новая дисциплина, которая сейчас формируется. Она будет изучать или духовную историю общества, или религиозную, или историю общественных институтов — парламента и так далее. Сегодня истории как концепции нет, а даты или число погибших в той или иной войне легко узнать из интернета.

Скорее всего, исчезнет профессия учителя начальной школы. Дети теперь очень быстро взрослеют

Я думаю, уже через лет пять они сразу будут попадать в систему профилированного обучения, где сначала будут выявлять их склонности. Думаю, что исчезнет профессия водителя, библиотекаря, кинооператора, аптекаря. Разные посредники и вспоможенцы.

Останутся вечными профессия врача и, к сожалению, военные специальности — они бессмертны. А вот насчет полицейских у меня сильные сомнения. Городовые же исчезли в 1917 году — настолько, что их появление на сцене встречали аплодисментами, по ним очень быстро стосковались. Думаю, что полиция — рудимент. Она потому так ревностно и несёт свою службу, что чувствует: скоро им проходить люстрацию и переучивание.

---

Пока в России будет патриархат, политической свободы ждать нельзя. Много ли вы знаете женщин-политиков, женщин-спикеров, женщин-журналистов? Не репортёров, а журналистов-расследователей. Мужчины доминируют. Мужчины в России построили то общество, в котором, к сожалению, начиная с семьи и заканчивая школой, отчётливо прослеживается доминирование мужских взглядов и прав, мужской воли и власти. Пока в России женщина не станет министром обороны, как это уже случилось в некоторых странах Африки, я думаю, говорить о равенстве полов рано.

Кое в чём Советский Союз был весьма прогрессивной страной. Женские права в СССР были надёжно защищены

Я не очень понимаю, зачем нужны сегодня альфа-самцы. Мужская гордость, мужская трагедия, мужское доминирование и обречённость — это всё закончилось в XX веке. За всю жизнь я не видел ни одной женщины, мечтающей об альфа-самце. В моём окружении — женщины, ненавидящие альфа-самцов, брезгующие ими. Им не нравятся мужчины, которые пытаются их содержать. Я думаю, любой моей студентке предложи пойти на содержание — она была бы в ужасе. Это так унизительно. Нет, только реализовываться в профессии, достигать высот.

Опыт Советского Союза забыт и отброшен. И у женщины, к сожалению, очень мало возможностей самоутвердиться, им оставлен очень небольшой профессиональный набор. Видимо, срабатывают какие-то гендерные предрассудки. И потом, у нас сейчас очень милитаризированное общество, мы всё время готовимся к войне. А при чём здесь женщины? Женщина в этом мире вынуждена благословлять сынов и ждать мужей. Страна превращена в военный лагерь, кругом враги. Что делают женщины? Бинты стирают.