Дмитрий Сергеевич Лихачёв родился при царе, пережил блокаду, работал «временно исполняющим должность лошади», опубликовал 1337 научных работ по литературоведению и культурологии, а в 80 лет стал виднейшим общественным деятелем России.

Градус космического холода

8 февраля 1928 года после того, как столовые часы в доме инженера Сергея Лихачева на Ораниенбаумской улице пробили восемь раз, в дверь грубо постучали. Сын инженера Дмитрий никогда не слышал боя этих часов, хотя видел их с детства — в то утро часы решили пробить впервые за 21 год.

Вошли двое — следователь в форме и комендант здания. Следователь вел себя вежливо и уверенно. Зная, что ищет, он подошел к книжной полке и вытащил книгу Генри Форда «Международное еврейство» в красной обложке. В 1928 году она считалась антисоветской. Коротко объяснив суть дела, следователь сказал, что Дмитрий поедет с ними, и учтиво подал побледневшему инженеру стакан воды.

Над Петербургом поднимался рассвет. Дмитрия погрузили в черный «Форд» (мрачная советская ирония) и в полном молчании отвезли в дом предварительного заключения на Шпалерной улице

Там его обыскали, отобрали нательный крест и серебряные часы, а потом отправили на пятый этаж, в камеру номер 273, с черными от плесени стенами и мягким от грязи полом. «273 — это градус космического холода», — много лет спустя напишет в своих мемуарах академик Лихачев, осужденный на пять лет Соловецких лагерей.

Кондитерский пирог и матрас для нар

В одиночке № 273 сидели по трое. Соседи в камере постоянно менялись. Один из них, профессиональный вор, научил Дмитрия тепло одеваться, прежде чем идти на допрос, — теплая одежда помогала меньше нервничать. Через полгода Лихачева перевели в общую камеру, прозванную «библиотечной», где арестанты — по большей части интеллигенты, дворяне и духовенство — развлекали друг друга докладами на неожиданные и экстравагантные темы.

В общей сложности Лихачев провел на Шпалерной 9 месяцев, потом ему вынесли приговор — пять лет лагерей. На Соловки он вместе с сотнями других осужденных отправился в столыпинском вагоне, разделенном на клетки. С собой у него был большой кондитерский пирог, овечий полушубок, матрасик для нар, эмалированная кружка и детское пуховое одеяло. Все это, уложенное в плетеную корзинку, успели передать ему на вокзале родные.

До Соловков добрались не все пассажиры: уже на пароме, который доставлял арестантов на остров, многие задохнулись или умерли, стиснутые в трюме до переломов костей и кровавого поноса. Была середина октября

В бараке, где поселили вновь прибывших, под нарами жили голые беспризорники, «вшивки», проигравшие в карты всю свою одежду. Они не ходили на работы, потому что им было не в чем, только высовывали из-под нар худые грязные руки и просили еды.

«Другие берега»

Дмитрий Сергеевич Лихачев родился в Санкт-Петербурге 27 ноября 1906 года в семье главного инженера Печатного двора. С четырехлетнего возраста родители водили Дмитрия в Мариинский театр — благодаря знакомству с оркестрантами, они имели ложу на все балетные абонементы.

Воспоминания Дмитрия Лихачева о детстве, проведенном в Петербурге начала XX века, интонацией, образами, слогом очень похожи на «Другие берега» Владимира Набокова.

Набоков был на семь лет старше, их семьи жили недалеко друг от друга и по воскресеньям посещали одну и ту же церковь на Почтамтской улице. Однако какие разные судьбы: летом 1928 года Лихачев приехал на беломорскую пересылку для отправки на Соловки, где конвоир сапогом в кровь разбил ему лицо, крича: «Сопли у мертвецов сосать заставлю!»; Набоков же в берлинской квартире на Пассауэрштрассе набело переписывал свой второй роман «Король, дама, валет».

Стол для репетитора

В 1914 году Дмитрий Лихачев поступил в Гимназию Человеколюбивого общества на Крюковом канале. Но у него сразу не заладились отношения с одноклассниками. Поэтому каждый вечер после молитвы он добавлял от себя: «Боженька, сделай так, чтобы я заболел». И действительно заболевал — каждый день температура у него поднималась чуть выше 37.

Зимой 1915 года его забрали из школы и перевели на домашнее обучение. Наняли репетитора — худенькую польскую школьницу-беженку.

Она всегда обедала в доме Лихачевых и за столом казалось особенно маленькой — из жалости к ней отец Дмитрия Сергеевича подпилил ножки стола, чтобы он стал ниже

Потом этот стол всегда приходилось ставить на стеклянные подножки от рояля, чтобы вернуть ему прежнюю высоту.

Осенью 1917 года отец Дмитрия Лихачева стал заведующим Первой государственной типографией, семья переехала в огромную казенную квартиру, по которой можно было кататься на велосипеде. В городе начинался голод — молоко меняли на вещи, ленинградцы ели хлеб из овса, мороженую картошку и дуранду (спрессованные остатки семян). В своих мемуарах Лихачев вспоминал это время так:

«Космическая академия наук»

В 1922 году Дмитрий поступил на факультет общественных наук Ленинградского университета. Выбрал этнолого-лингвистическое отделение, где занимался одновременно на романо-германской и славяно-русской секции. В университете он всерьез заинтересовался древней русской литературой и древнерусским искусством.

В первой половине 20-х годов в Ленинграде существовало множество философских кружков и студенческих обществ. Кружок Хельфернак (художественно-литературная, философская и научная академия) Дмитрий Лихачев начал посещать еще в школе. А в 1927 году бывший одноклассник Володя Раков пригласил его вступить в «Космическую академию наук». Девять «академиков», все студенты, собирались раз в неделю, чтобы читать друг другу полушуточные доклады. Каждый из них возглавлял какую-нибудь кафедру: изящной психологии, изящной химии, изящного богословия.

После доклада о старой русской орфографии Дмитрий Лихачев возглавил кафедру меланхолической филологии

Главными ценностями в «Космической академии наук» считались «дружба, юмор и оптимизм». В честь первой годовщины КАН один «академик» прислал другому телеграмму с поздравлениями от «папы римского». Эта телеграмма заинтересовала бдительных людей в кожаных куртках: в Советском Союзе не должно было быть римского папы, даже выдуманного. Через несколько дней всех участников веселого кружка арестовали.

Ударник Белбалтлага и ученый корректор

На Соловках дипломированный филолог и сын дворянина Дмитрий Лихачев успел поработать пильщиком дров на электростанции, грузчиком в порту, электромонтером на заводе, рабочим в лисьем питомнике, коровником в сельхозе, железнодорожным диспетчером на строительстве Беломорско-Балтийского канала и даже вридлом (временно исполняющим должность лошади) — человеком, которого запрягали в упряжку тяжело нагруженных саней.

В первые месяцы у Лихачева не было места на нарах и ему приходилось стелить матрас на полу после того, как все улягутся. На Соловках у него сразу начал болеть желудок. Это была язва, о которой он еще не знал. В один из дней, вернувшись с работы, Дмитрий Сергеевич почувствовал сильную головную боль, у него поднялась температура и начался бред.

Друзья из «Космической академии» (четверо из девятерых встретились на Соловках в бараке роты № 14) под руки донесли его до тюремной больницы, где на следующий день был поставлен диагноз — сыпной тиф

Всех фигурантов дела КАН освободили на полгода раньше срока — Лихачев вернулся в Ленинград летом 1932 года с удостоверением «Ударник Белбалтлага» в кармане. В Ленинграде по прежнему было очень голодно, кроме того, в город ежедневно приезжали беженцы из деревень — жертвы раскулачивания. Они побирались на улицах и ночевали в подъездах.

Дмитрий Сергеевич долго искал работу, пока отец не устроил его корректором в типографию «Коминтерн». Зимой 1933 года прямо посреди рабочего дня у него пошла горлом черная кровь — открылась язва желудка. В следующие несколько лет Лихачев подолгу лежал в больницах, где занимался «беспорядочным чтением». В 1934 году Лихачева взяли в Издательство Академии наук СССР на должность «ученого корректора». Там он заинтересовался проблемами текстологии, начал собирать книги по издательскому делу и художественному оформлению книг. Через год он опубликовал свою первую серьезную статью — «Черты первобытного примитивизма в воровской речи», материалы для которой собрал на Соловках.

В 1938-м Дмитрий Сергеевич стал сотрудником Института русской литературы (Пушкинский Дом) и принял участие в написании второго тома книги «Культура Древней Руси». Свою главу о литературе XI–XIII веков он «переписывал не менее десяти раз» и впоследствии получил за нее Государственную премию.

Студень из столярного клея

В середине июня 1941 года Дмитрий Сергеевич Лихачев защитил кандидатскую диссертацию о новгородских летописных сводах XII века, а уже в начале июля был зачислен в институтский отряд самообороны, получил охотничью двустволку и начал обучение строевой подготовке, которое проходило на площади перед зданием исторического факультета.

Впрочем, очень скоро обучение прекратилось в силу полной своей бессмысленности. В институте начались сокращения. А увольнение в первые годы войны в Ленинграде почти всегда означало смерть. Человек, не имевший работы, лишался права получать продуктовые карточки — а кроме как по карточкам еды в городе было не достать. Картофельные поля в пригородах перекопали по несколько раз, женщины объединялись в группы и ездили на капустные поля срезать кочерыжки.

Вот как писал о начале войны сам Дмитрий Сергеевич: «Многие научные сотрудники бессмысленно погибли в Кировской добровольной дивизии, необученной и безоружной. Еще больше погибло от бессмысленных увольнений. Вымерли все этнографы. Сильно пострадали библиотекари, умерло много математиков. Но зоологи сохранились — многие умели охотиться».

Сотрудникам Физиологического института помогли выжить бездомные собаки, обитавшие во дворе: физиологи съели собак

Уволенные сотрудники института, оставшись без карточек, приходили в академическую столовую около Музея антропологии и этнографии лизать тарелки.

Скоро в городе начались регулярные бомбежки, которых никто не боялся: голод был страшнее. Жена Лихачева Зинаида Александровна поменяла свои золотые часы на 750 граммов риса. За одно платье на рынке можно было получить килограмм хлеба или полтора килограмма дуранды, которая в мирное время использовалась как корм для скота. Ели столярный клей. Его варили, добавляя специи, и делали студень, который подавали с уксусом и горчицей. Однажды Дмитрию Сергеевичу удалось раздобыть в институте восемь плиток столярного клея — это была большая удача.

Как съели Вавилову

К середине осени в городе не осталось ни собак, ни голубей, ни воробьев. На улицах лежали трупы, которые никто не хоронил, потому что на умерших, но непохороненных можно было получать карточки. У трупов срезали одежду и мясо до костей.

В домах не было ни света, ни воды, не работало радио. Зима началась рано, и очень холодная. Голодные люди часто не могли уследить за своими буржуйками — из-за этого часто случались пожары. Многие сгорали заживо: не было сил выбраться из дома. При этом продолжались аресты. Когда власти готовили Ленинград к сдаче, простой разговор двух людей о том, что им придется делать и где скрываться, если город займут немцы, мог быть истолкован как государственная измена.

Лихачев, как и другие выжившие сотрудники института, через день ходил на дежурства в Пушкинский Дом. Зимой там начали делать и раздавать дрожжевой суп — вонючую массу из перебродивших в воде опилок. Этот суп многих спас от голодной смерти. За водой ходили к Неве, поднимаясь по обледенелым берегам с погруженной на санки детской ванночкой, в которую опускали лыжные палки — чтобы расплескивать по дороге меньше воды.

В декабре в Институт русской литературы заселились моряки с пришвартованного на Неве турбоэлектрохода «Вячеслав Молотов». Они пообещали начальству каждый день давать сотрудникам по тарелке чечевичного супа. Взамен в комнаты, в которых они жили, снесли всю лучшую мебель, в том числе диван Тургенева, кресло Батюшкова и часы Чаадаева. Ночами моряки бродили по музею и вскрывали шкафы в поисках сокровищ. Потом они внезапно исчезли, а вместе с ними исчезло все, что можно было унести. От часов Чаадаева осталась только позолоченная дощечка с надписью «Часы Чаадаева».

В феврале 1942 года на подоконнике в квартире Лихачевых умерла от истощения мышь

В марте Дмитрий Сергеевич на несколько недель лег в стационар для дистрофиков в Доме ученых — в это время семья (жена и две дочери) могли получать еду по его карточкам.

Вернувшись из стационара домой, Лихачев по заказу ленинградского обкома начал собирать материалы для книги об обороне русских городов. Меньше чем за 2 месяца они с профессором Марией Тихановой написали книгу «Оборона древнерусских городов». Уже осенью 1942 года ее опубликовали и начали распространять среди солдат в окопах под Ленинградом, для укрепления боевого духа. «Писалось хорошо, — вспоминал Лихачев. — Дистрофия на работе мозга не сказывалась».

Нет плохих источников — есть плохие источниковеды

Через два года после окончания войны Дмитрий Лихачев защитил докторскую диссертацию об истории литературных форм летописания XI–XVI веков. В 1950 году опубликовал двухтомный труд о «Повести временных лет»; в 1953-м стал членом-корреспондентом Академии наук СССР; в 1954-м возглавил сектор древнерусской литературы Пушкинского Дома; в 1958-м выпустил монографию «Человек в литературе Древней Руси», а в 1962-м — книгу «Текстология», изменившую фундаментальный подход к анализу литературных памятников культуры.

Он категорически не принимал логику, по которой до сих пор строятся многие школьные и вузовские учебники по истории, когда при изучении того или иного периода сначала подробно изучаются экономика и политика, а потом, в конце раздела, как бы между прочим — культура, часто поданная как сухой перечень отдельных достижений. «Экономика — не самоцель, — писал Лихачев. — Культура может быть целью. Сделать человека порядочным, счастливым, способным воспринимать любовь, красоту, природу, в состоянии только искусство».

Лихачев стал первым ученым в мировой медиевистике, который для установления подлинности текста сосредоточился не на самой книге, а на ее авторе.

Главным элементом лихачевской методики стал исторический подход к изучению литературы. Практически в каждой своей работе он давал понять, что предметом его исследования является не просто то или иное явление, а его культурно-историческое измерение. «Ни одно произведение прежних веков, — писал Лихачев, — не может быть объявлено „плохим историческим источником“. Нет плохих исторических источников. Есть только плохие источниковеды».

В 1967-м Лихачев опубликовал книгу «Поэтика древнерусской литературы», опровергнувшую взгляд на «евразийскую» природу русской культуры, и стал почетным доктором Оксфордского университета. Через два года он получил за эту книгу свою вторую Государственную премию, а в 1970-м стал действительным членом Академии наук СССР. Правда, только с четвертой попытки: из-за сложных отношений с властями его трижды проваливали при избрании.

Поджог и нападение в подъезде

В октябре 1975 года за отказ подписать письмо против Андрея Сахарова, Дмитрия Сергеевича, которому было 68 лет, избили в подъезде собственного дома. За час до выступления, которое должно было состояться в актовом зале филфака ЛГУ, на лестничной площадке на Лихачева напал человек с наклеенными черными усами и кулаком ударил его в солнечное сплетение, потом в сердце. Но сердце академика защитила папка с докладом по «Слову о полку Игореве».

Несмотря на сломанные ребра, Дмитрий Сергеевич позвонил в милицию и бросился искать нападавшего по дворам. А потом поехал делать доклад. Милицейское расследование результатов не принесло

В мае 1976 года Дмитрий Сергеевич вернулся в город после майских праздников, которые он провел с семьей на даче, и застал дома милиционера, разгуливавшего по квартире. Окна балконной двери были разбиты.

Оказалось, что ночью неизвестные повесили бак с горючей жидкостью (смесь ацетона с керосином) на входную дверь и пытались через резиновый шланг закачать ее в квартиру. Но щель была слишком узкой, и тогда они стали ломиком раскачивать дверь, после чего сработала сигнализация. Поджигатели бежали, оставив под дверью канистру с жидкостью и многочисленные отпечатки пальцев на стенах подъезда. На следствии канистра была уничтожена, отпечатки со стен смыли, через несколько месяцев безрезультатных «поисков» женщина-следователь благожелательно сказала Лихачеву: «И не ищите!» Попытку поджога его квартиры Дмитрий Сергеевич связывал со своим участием в написании главы о Соловках для книги Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».

Министр той культуры, которой власть не занимается

Власть признала заслуги академика Лихачева, когда ему было уже за восемьдесят. Перестройка стала его временем. Вот как вспоминала об этом внучка Дмитрия Сергеевича: «В одночасье солнечным летним днем дед перестал быть опальным — письмо от Раисы Горбачевой привез фельдъегерь, примчавшийся на серебристом автомобиле. Дед внутренне просиял. Вряд ли его так волновало отношение властей, он просто сказал кому-то невидимому: „То-то же!“ Дед считал, что справедливость начинает торжествовать, осталось еще немного — публичный суд над коммунистической партией, похороны мумии Ленина — и черная полоса в истории страны закончится».

В период перестройки академик Лихачев стал культовой фигурой общенационального масштаба и, по словам его близкого друга писателя Даниила Гранина, «министром той культуры, которой власть не занимается». Гранин писал: «В зрелый период жизни Лихачев действует как подлинный паладин, сражающийся в честь „Прекрасной дамы“ — России и ее великой культуры».

Специальным указом президента России 2006 год, в честь столетнего юбилея, был объявлен Годом академика Лихачева. Были переизданы многие его труды, признаны научными работы, относившиеся ранее к публицистике. Через семь лет после смерти он получил признание не только как литературовед и историк культуры, но и как основоположник культурологии, искусствовед и выдающийся российский мыслитель XX века.

В декабре 2006 на заседании отделения историко-филологических наук РАН было предложено относить Дмитрия Сергеевича Лихачева, автора 1337 научных публикаций, к числу ученых-энциклопедистов — типу исследователей, который практически не встречается в науке с середины XX века.