В городе Микунь, Республика Коми, чуть меньше 10 тысяч жителей. Только один из них, учитель истории и обществознания Никита Тушканов, вышел на пикет 23 января. Недавно педагога уволили «за аморальный поступок». Мы поговорили с Никитой о том, каково это — преподавать историю Коми в одной из двух школ города и понимать, что тебя считают отступником.

Никита Тушканов вышел на одиночный пикет с плакатом «Молчи или умри» 23 января 2021 года. Чуть больше чем через месяц он опубликовал приказ о своем увольнении. Школа расторгла с ним трудовой договор из-за «аморального проступка». Издание «7×7» получило комментарий управления образования Усть-Вымского района. Там подтвердили — Тушканова уволили за посты в соцсетях.

Мы запросили комментарий об увольнении в одной из двух школ города Микуни — той, где Никита три года работал учителем истории и обществознания. По почте на запрос не ответили, а в телефонном разговоре сказали, что никакого письма не получали, директора на месте нет, а комментариев школа не дает.

«Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме»

— В школе работали ваши родители. Вы всегда хотели стать педагогом?

— В пятом примерно классе я для себя решил, что стану учителем истории. У меня было два пути: учитель или военный. Последних я идеализировал: они спасают всех, родину и семью. Но повзрослев, я понял, что военным не буду. И пошел работать в школу. Поначалу было очень непривычно, когда меня называли по имени-отчеству. Мне сразу дали старших детей, 9-й класс. А так работа с детьми меня не пугала, я умею находить с ними контакт.

— Почему не уехали в Москву или Санкт-Петербург?

— Мысли уехать в большой город у меня не было, потому что сам я выходец из глухой деревни в тайге. Там нет дорог — одни направления. Так что большие города никогда меня особо не привлекали. Вообще, у меня правило, как у Цезаря: «Лучше быть первым в Галлии, чем вторым в Риме».

Хотя о том, чтобы уехать, я время от времени подумывал. Но в школе мне дали классное руководство десятого класса. Думаю: «Доведу до одиннадцатого, выведу — и можно и со спокойной душой уехать». Но в итоге меня уволили с не совсем спокойной душой.

Возвращаться к себе в тайгу я не хотел. Когда я учился в школе, там было 80–90 человек. Сейчас там, дай бог, трое. Работать можно только с начальными классами, потому что средних там нет.

«И школа превращается в ад»

— В чем, на ваш взгляд, главная проблема учителей, которые работают в школах в маленьких городах?

— Ученики не уважают учителей. И в этом виноваты прежде всего сами учителя. Потому что они сами себя не уважают. Очень много учителей берут очень много часов. Нагрузка большая, работать нужно много. И в итоге человек становится не педагогом, а урокодавателем. Он просто приходит и бубнит: «Открыли учебники, вот параграф такой-то, упражнение такое-то». И все пишут, что-то там делают.

Я и сам часто не успевал справиться со всеми задачами в конце четверти. Даже сказать нельзя, что я уроки давал: не было интереса, рвения. И это не от нежелания: просто не можешь справиться со всеми этими бумажками и отчетами. Это тяжело.

На детей в школах не оказывается никакого педагогического воздействия — и это губит их интерес к предмету. Например, зачем ребенку любить историю, если его каждый урок заставляют открывать учебник и конспектировать его? То же самое он может делать дома, а надо еще и в школе. И школа превращается в ад.

В школе есть учителя, которые работают по 30–40 лет, но до сих пор горят этим. Это качественные педагоги, бесспорно. Но есть те, кто просто доживает до пенсии. Мне директор говорила:

«Мне до пенсии осталось два года, а ты своим поведением подрываешь всю мою стабильность»

Была ситуация: на педсовете я высказался на тему того, что в одном классе нашей школы нет совершенно ничего, кроме доски и мела. Но при этом есть классы, в которых есть и компьютеры, и оборудование, и все, что нужно.

Я спросил на педсовете: «Почему в этом классе ничего нет, как вы это допустили?» А классный руководитель того класса потом написала мне: «Никита Алексеевич, зачем вы это делаете, они же меня потом за это будут ругать».

Нас и государство не уважает. Хотя «нас» я уже не могу говорить — педагогов не уважает государство, причем на всех уровнях. Да и сами учителя часто себя не уважают. А если человек разрешает не уважать себя, почему его должен уважать кто-то другой? В итоге такой круг получается: не уважают их, они сами себя, и дети тоже.

Мне помогало то, что я был на одной волне со школьниками. Но для этого необязательно быть молодым. У нас есть очень драйвовая учительница, которой почти 60. Она держит в страхе все руководство. И ей за ее позицию тоже объявляли выговор.

Инертными и послушными бывают и молодые учителя. Такие нужны, это идеал педагога с точки зрения руководства — послушная масса, которая не имеет собственного «я» и делает все, что прикажут. Бесплатно и беспрекословно. А потом появляется такой, как я, и начинает свои права качать.

И до, и после произошедшей ситуации я активно выкладывал всякие посты, в том числе и о том, что выступаю против поправок в Конституцию, против квазипатриотизма. Еще я выходил против создания мусорного полигона в Шиесе. Все это формировало какую-то общественную ауру вокруг меня — детям было интересно, они тянулись к альтернативной информации. Им ведь постоянно твердят про пионеров, юнармию и «Российское движение школьников». И из-за этого у них постепенно формируется отвращение к этой ситуации, школе, городу.

«Ничего у нас не будет»

— Вы — представитель народа коми. Как в маленьком городе республики обстоят дела с национальной культурой?

— Я действительно являюсь носителем языка коми и культуры коми, может даже, частью миропонимания коми-народа. Но недолго этой коми-культуре осталось, как и языку коми. Это естественный эволюционный процесс, когда языки объединяются. Есть же мнения, что в итоге на Земле останется 3–4 языка, какая-нибудь смесь английского с европейскими языками, китайский и хинди.

Смысла изучать коми язык нет, как нет и смысла проявлять свою национальную идентичность в Республике Коми. Никаких льгот представителям коренного населения не предоставляется. Да и сам язык вырождается: я, например, родился в одном районе, а с человеком из другого района говорить будет сложно. Наш республиканский язык на деле искусственный — это смесь основных диалектов на основе усть-комского диалекта.

Я преподаю историю Республику Коми, рассказываю про языческую мифологию, символы и культы, которые до сих пор есть в нашей культуре. Многие деревни на этом живут до сих пор, верят в водяных и леших. Но все это вырождается. Ничего у нас не будет. Но я буду рад ошибиться.

— У учителя истории есть специфическая задача?

— В 1937 году, когда начались репрессии против населения, первыми из педсостава расстреливали историков и обществоведов. История — очень хороший учитель, только у нее есть очень плохие ученики. Мы постоянно натыкаемся на одни и те же проблемы. Что было в Советском Союзе — застойность брежневская, — то же самое и сейчас. Понятно, что все это рано или поздно кончится. Романовская 300-летняя империя рухнула за 72 часа — что мешает режиму рухнуть, пока мы с вами разговариваем?

Ученик очень много времени проводит в школе, и там его готовят к взрослой жизни.

Объясняют, что у нас все хорошо, у нас космос, у нас армия, у нас «новичок». У нас есть все, у нас есть Путин, а другого ничего нет

Но ведь нужно более реальное описание жизни.

Наше образование слишком политизировано, на мой взгляд. История формирует в ребенке любовь к своей родине, беззаветную любовь. Ты любишь ее, потому что она есть. Есть тут нотки фашизма, отделение от общего мира: мы особенные, у нас, как говорил Мединский, лишняя хромосома.

Я думаю, что учитель должен быть наставником, который умеет прислушиваться к мнению учеников. Очень многие учителя считают, что их мнение основополагающее и только на его основе можно воспитать человека. На мой взгляд, если ребенок может четко обосновать принципы своего мировоззрения, то почему бы не позволить ему иметь собственное мировоззрение?

«Воспитать патриотизм в принципе нельзя»

— Вы занимались военными поисками. Что это дало?

— В педагогическом университете я стал ходить в клуб поисковиков. Тогда у меня были какие-то высокие идеалы, я еще хотел в армию. Поэтому я и представлял, что буду искать героически погибших солдат в компании прекрасных людей.

Когда я туда пришел, то испытал разочарование. Люди, которые погибли за свою родину в 1941–1945, никому не нужны, зато есть пропаганда 9 Мая как праздника. Поисковики ездят в основном за свой счет, я в том числе. Если взять в размерах всего объединения, то получатся миллионы рублей.

Когда я начал ездить, у меня произошло отрезвление, я понял, что война — это не праздник, не парад. Это не круто. Когда ты каждые раскопки хоронишь батальоны, это отрезвляет. Ты представляешь человека, который там был, его изуродованное состояние. Иногда приходится копать квадрат 10 на 10, потому что останки так разбрасывает. Подорвался на мине, например. Приезжают родственники. Бывают даже дети, которые помнят своих отцов. Они рассказывают, как провожали их на фронт, а ты думаешь: «Я плакать буду весь вечер».

Со времени поисков я ни разу 9 Мая не праздновал, не ходил на салюты, хорошего настроения не было. Каждую годовщину я сижу дома, слушаю военные песни и грущу

Детям я не рассказываю, что круто защищать свою родину, умирать за нее. Так ведь у нас патриотизм воспитывается — как идея, что нужно страдать за свою родину. Чем больше страдаешь, тем больше патриот. А я считаю, что воспитать патриотизм в принципе нельзя.

Почему, собственно, «патриотизм» стало главным словом, которое нужно говорить, когда говоришь о России? Почему мы не говорим о том, что счастливы, потому что живем в нашей стране? И любим ее за то, что у нас хорошее образование и хорошая медицина? Но нет этого — за сотни тысяч километров сидит человек, который хочет, чтобы у тебя все было плохо.

Я считаю себя патриотом: я люблю свою республику, свою природу, свою деревню, люблю людей, которые здесь живут. Но в то же время я говорю, какие есть проблемы. А «патриоты» говорят только о хорошем, и проблемы, в их представлении, приходят к нам только извне — они не в нас самих, а там, где-то в другой стране.

«В итоге дети же и страдают»

— Можете прокомментировать ваш конфликт со школой? Почему руководство так отреагировало на ваш пикет?

— Определенно, это страх. Они, на самом деле, только себе хуже делают, потому что у меня есть материалы, которые компрометируют каждого члена управления образования — заместителя главы района, директора и его заместителей. Их слова, которые они мне говорили, что я не воспитан, что мать у меня занималась чем-то непонятным вместо воспитания. Что я не патриот и вообще человек аморальный. Мол, им страшно, как я буду воздействовать на детей.

Если бы я был на их месте, я бы сказал: «Никита Алексеевич, давайте вот чаю попьем, посидим. Все хорошо, мы просим у вас прощения, погорячились, ну, бывает. Давайте мирно все уладим. Мы у вас просим прощения, у вашей матери тоже. Все отрегулируем, вот вам премия или отпуск внеочередной».

Пряником бы каким-то задобрили, а они кнутом все хлопают и хлопают, как раба последнего на галерах. А раб сказал: «Ну нет так нет, я буду и дальше говорить»

Дети писали мне о том, что хотят перевестись в другую школу, потому что в этой учиться больше не хотят. Продолжают лайкать, репостят мои записи. Спрашивают, что еще можно сделать. Но мне стыдно перед детьми. Я чувствую, что я просто взял и подвел их: можно было найти компромисс, а я на компромисс не пошел. В итоге дети же и страдают.

— Что вы собираетесь делать дальше?

— Я думал над тем, чтобы готовить детей к ЕГЭ. А в школу я пока вернуться не могу: уволен-то по статье.

Поэтому собираюсь отправить документы юристам, подать заявление о незаконном увольнении и пойти в суд. Если все будет хорошо — а точнее, когда все будет хорошо, — то, может, вернусь. Мне нравится работать учителем.

Если бы не уволили, я бы выпустил детей, погулял бы на выпускном, повел бы себя аморально. Уволился бы в любом случае и уехал отсюда. Невзирая ни на что. Все равно после выговоров и обвинения я решил точно уходить из школы — правда, за меня решение приняли немножко раньше.

Фото: инстаграм Никиты Тушканова