Роман советского писателя Александра Фадеева «Молодая гвардия» снова включат в школьную программу с 2023 года. «Мел» поговорил с учителем словесности и доцентом Школы филологических наук НИУ ВШЭ Михаилом Павловцом о том, как менялся список произведений, обязательных для изучения на уроках литературы, и нужен ли этот список в принципе.

— Школьная программа по литературе меняется не первый раз. Давайте обозначим основные этапы этих изменений.

— Если вести отсчет от постсоветского времени, то первые глобальные изменения наступили в начале 1990-х годов. Шквал «возвращенной» литературы дал понять, что состав изучаемых литературных произведений в школе крайне устарел и не отвечал подлинному богатству русской и мировой литературы. Достаточно назвать имена авторов, которых в советской школе не изучали: Набоков, Булгаков, Бунин, Бродский, Солженицын, Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева. Это те имена, которые сейчас составляют гордость русской литературы и ее цвет. Встал вопрос об обновлении содержания изучаемого материала.

Тогда наиболее одиозные, идеологизированные тексты, например «Как закалялась сталь» Островского или «Молодая гвардия» Фадеева, мягко извлекались из программы. На их место вставали шедевры мировой классики: «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Котлован» Платонова, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.

Но есть известный закон: «нельзя впихнуть невпихуемое». Такой объем просто невозможно изучить, хотя в постсоветской школе стало больше часов литературы, чем в советской. Получался принцип «галопом по Европам», когда на большие произведения вроде «Войны и мира» отводилось 12 часов. Этого, конечно, не хватает: роман даже читается дольше.

В 1990-е годы эту проблему оставили решать учителям. Педагог сам смотрел, что у него за класс, насколько материал востребован, сколько произведений взять. Он не мог отказаться от изучения Достоевского — и родители, и администрация, наверное, возмутились бы: как можно изучать литературу без Достоевского? Но учитель мог выбирать, например, между «Преступлением и наказанием», «Идиотом» и «Подростком».

— То есть программы по литературе были примерными?

— Да, но к концу 1990-х годов ситуация уже стала меняться в связи с планом введения единого государственного экзамена по литературе. Встал вопрос: а что проверять на литературе? К сожалению, уровень методической науки в то время не поднимался выше идеи, что нужно проверять знание «содержания произведения», то есть знание текста: читал — не читал.

В 1997 году создали обязательный минимум произведений, который затем лег в основу кодификатора ЕГЭ по литературе. Возник вопрос: а что конкретно из этих текстов нужно изучать?

Например, ученик читал «Евгения Онегина», а его попросят перечислить все эпиграфы ко всем главам

Или назвать всех гостей салона Анны Шерер в «Войне и мире». Это адекватные требования? На экзамене по литературе выпускника легко можно завалить, если придраться к знанию на память имен всех чиновников из «Мертвых душ» или всех гостей Лариных.

Прописать, что нужно и не нужно знать, в стандарте невозможно. На что тогда опираться? Видимо, на учебник. Но проблема в том, что учебников много. В некоторые периоды было 15 учебных методических комплексов только по литературе (от 5-го до 11-го класса) одновременно. Они все были разного качества с разнящимися подходами, хотя все строились на подходе «от содержания». Проблема в том, что авторы говорят в них разные вещи, дают разные объяснения произведениям. Например, почему Татьяна Ларина отказала Евгению Онегину? Что произошло с Раскольниковым на каторге?

Более того, когда ввели ЕГЭ, начались первые скандалы. Девочка, опираясь на известную концепцию Добролюбова, написала, что самоубийство Катерины — это проявление силы ее характера, победа над «темным царством». Но проверяющие посчитали это утверждение кощунственным и снизили баллы. Девочка подала апелляцию, ее пытались переубедить, и произошел страшный скандал. Таких случаев могло быть все больше и больше, надо было искать решение.

— Решение нашли?

— В 2014 году появился новый образовательный стандарт для средней школы. Он предлагал проверять не знание текста, а то, что должен уметь делать человек, прошедший курс литературы. Так называемый компетентностный подход проверяет, как человек умеет читать, интерпретировать, высказывать свою точку зрения, ориентироваться в литературном процессе, выбирать чтение. Это те компетенции, которые на самом деле нужны далеко не только филологам, а любому человеку.

Список необходимых для изучения произведений был выведен из стандартов и перенесен в так называемые примерные программы, то есть ориентировочные, не строгие. Учитывая возможности и пожелания школьников, позицию методического совета и коллег, учитель создавал свою рабочую программу по литературе на основе примерной программы.

Такой подход создал большую проблему для тех, кто составляет задания ЕГЭ

Удобно составлять задания по знанию текста «Войны и мира»: дают фрагмент, нужно определить, в каком это доме происходит, что это за герои, что за эпизод и к чему он приведет. А если в школе проходили «Анну Каренину»?

К тому же на специалистов, которые составляли примерные программы, обрушился вал критики: «Как вы можете исключать или включать те или иные произведения?» Даже сами эксперты переругались между собой. Некоторые из них не могли допустить, что есть произведения, которые учителя не включат в программу. А вдруг найдется педагог, который не включит «Ревизора» или «Евгения Онегина»?

Тогда эксперты предложили ввести в программу несколько обязательных списков:

• А — обязательные произведения: «Мертвые души», «Ревизор», «Война и мир»;
• В — обязательные имена, например Салтыков-Щедрин (какое его произведение изучать, выбирает учитель);
• С — обязательные темы, например тема родины (можно взять любое произведение по теме).

В советское время был похожий список с обязательными темами (образ Ленина, революции, Великая Отечественная война в литературе) и текстами. Из русской классики в 10-м классе почти все тексты остались, исчез только роман Чернышевского «Что делать?», а вместо него появился «Обломов» Гончарова.

— На каких принципах строится школьная программа по литературе сейчас?

— Списочный подход победил. Он понравился министерству, разработчикам ЕГЭ, но он вступил в противоречие с самой идеологией компетентностного подхода — когда мы все-таки формируем читателей. Стандарт стали ломать. В качестве благих намерений некоторые тезисы, связанные с компетентностным подходом, не стали убирать — но как их достигать и проверять, в современных стандартах не сказано. Зато появился список, и примерная программа стала фактически обязательной.

— Что не так со списками?

— Мне как учителю очень сложно добиться, чтобы дети читали большие программные тексты: «Войну и мир», «Тихий Дон». Есть два способа: либо репрессивный, жесткий — все свое преподавание свести к проверке знания текста, давать тесты, проверять знание содержания, имен героев. Но тогда литература превращается в предмет, который ничего, кроме рвотного рефлекса, не вызывает. Либо нужно заставлять детей читать вечерами, летом. Однако есть СанПиН — требования государства к тому, сколько часов в неделю ученик может учиться. А ведь чтение — это тоже учеба.

«Тихий дон» — это 2 тысячи страниц в 11-м классе, когда дети готовятся к другим ЕГЭ, к поступлению. Вы что, искренне считаете, что кто-то прочтет «Тихий Дон»? Его взрослые люди не могут одолеть: это тяжелейшее произведение. В нынешнем варианте кодификатор ЕГЭ предполагает избранные главы из «Тихого Дона». Но какие это главы? Вдруг я прочитаю одни избранные главы, а меня спросят по другим?

Ребенок открывает сайт с краткими содержаниями — там написано, что на прочтение «Войны и мира» нужно 43 часа. Если читать по часу в день, то на весь роман нужно 1,5 месяца. На краткое содержание нужно 35 минут — вот, проблема решена. Тогда учитель просто скажет прочитать краткое содержание, затем открыть учебник, где написано, что нужно знать о произведении, о чем спросят на ЕГЭ. При этом нужен один учебник, в котором одна правильная точка зрения («Мел» писал, что «золотой стандарт» образования предполагает единые учебники, утвержденные государством. — Прим. ред.).

Получается, что литература превращается в учебник литературы

Я сам соавтор многих учебников, но предпочитаю, чтобы дети читали книги, пользовались интернет-ресурсами, ходили в библиотеку, музеи, галереи. Когда есть учебник, в котором все знания изложены, и этого достаточно, мы обрушиваемся в какую-то жуткую архаику, это страшный откат в прошлое.

Современный человек живет в эпоху переизбытка информации. Важно не набить его голову знаниями, которые он забудет, а научить его плавать в этом море. Различать вредную и полезную, достаточную и недостаточную, верную и ложную информацию. Если мы формируем человека, который привык доверять единственному источнику информации, мы готовим жертву будущего обмана. Министерство просвещения думает, что если монополизирует все знание, то это избавит детей от вредных влияний. Но они не могут закрыть подворотню, заколотить даркнет. Современный ребенок обойдет любые ограничения, он найдет где прочитать любые книжки. Учителя нужны для того, чтобы, если у ребенка возникают проблемы со сложными экзистенциальными вопросами, он мог подойти к учителю и обсудить все это с ним — с профессионалом, а не с неизвестным субъектом в социальной сети или в подворотне.

— Как может выглядеть программа без обязательных списков?

— Вместо обязательного списка можно сделать множество разнообразных. Если учитель не может сам составить список произведений для изучения, то дайте ему три на выбор, усложненные или облегченные. Он сможет что-то добавить или убрать на свое усмотрение. Если учитель с удовольствием рассказывает о каком-то тексте, то это 50% успеха. Скорее всего, ему удастся заинтересовать учеников. Когда педагог не любит какого-то писателя, то лучше ему его не преподавать.

— Как тогда быть с ЕГЭ?

— Я считаю, что ЕГЭ по литературе должен быть другим. Уже есть альтернативные модели, построенные на компетентностном подходе. Можно проверять не знание текста, а то, что выпускник умеет с этим текстом делать: умеет ли он сопоставлять разные тексты, видеть противоречия, как работает текст. Для этого можно использовать незнакомый текст или его фрагмент — тогда необходимость в кодификаторе отпадает.

— Но пока что у нас списки. Нужно ли возвращать в них «Молодую гвардию»?

— Это роман не очень высокого качества. Он был адресован довольно простодушному читателю, не имевшему опыта современных людей. Когда мы читаем этот роман сегодня, мы видим, насколько клишированы характеристики, примитивен сюжет — особенно в контексте произведений Булгакова, Набокова, Солженицына. Порой романист привлекает читателя довольно сомнительными средствами. Например, меня в школе в этом романе больше всего привлекали описания пыток. К сожалению, подросткам интересны сцены мучений и страданий.

Кроме того, роман идеологически очень прямолинеен. Причем это идеология не современная, а советская, конца 1940-х годов. Зачем она современному школьнику? Кстати, роман переписывался: за редакцию 1946 года Фадеев получил Сталинскую премию, но ему сильно досталось за этот роман, потому что в нем не было ведущей линии партии.

Историческая достоверность «Молодой гвардии» тоже под вопросом

В основном Фадеев опирался на свидетельства выживших участников и их родственников — это все-таки субъективное восприятие исторических событий. Ради чего изучать роман? Видимо, не ради его художественного достоинства и не из-за того влияния, которое этот роман оказал на литературу, а именно ради политических соображений: в романе описан подвиг молодогвардейцев. Но если мы хотим осветить правду об этой выдающейся истории, то давайте изучать ее в рамках курса истории. А не добавлять в программу, где и так много объемных произведений, очередной том.

Это не первая и не последняя инициатива. Несколько лет назад в московских школах рекомендовали проводить занятия по роману «Как закалялась сталь». Вносили в кодификатор и «Архипелаг ГУЛАГ», но убрали: никто из школьников его не читал.

Некоторые рассуждают, что, если в списке включат эти книги, вреда не будет. С моей точки зрения, это очень опасный подход. Когда мы говорим: «Вреда не будет», мы просто не хотим думать об этом вреде. Вред от имитации, от симуляции, от постановки заведомо неисполнимых задач есть. Ребенок приучается, что можно обмануть, сказав, что все прочитано, можно выдавать чужие мысли за свои и получать за это пятерки. Но тогда образовательный потенциал всего этого отрицательный.

В подготовке материала участвовала стажерка «Мела» Анастасия Нехаева. Фото на обложке: Валерий Матыцин / ТАСС