По неофициальным данным, в Москве учится порядка 60 тысяч детей-мигрантов. Официальной статистики в России нет. Как нет и государственных программ адаптации или занятий по русскому языку. Бывший директор Интеграционного центра для детей беженцев и мигрантов «Такие же дети» Анна Тер-Саакова рассказала «Мелу» о трудностях, которые приходится преодолеть детям-мигрантам, чтобы попасть в российскую школу и в ней прижиться.

Дешёвые визы, сложная жизнь

В России официально признаны беженцами 592 человека. Так что те, кого де-факто называют беженцами, юридически этого статуса не имеют. Эти люди бегут из стран Ближнего Востока, Сирии, африканских стран, например, Конго, Камеруна, Кот-д’Ивуара или Нигерию, потому что там идут войны или происходят тяжёлые социальные катаклизмы. Тем не менее, пока они ждут решения, присвоят им статус беженца или нет, то формально находятся в России легально. Если человеку так и не дали документы, считается, что он должен покинуть страну.

Бегут в Россию по разным причинам. Например, в случае с Демократической Республикой Конго, визы оттуда в нашу страну гораздо дешевле, чем в государства Западной Европы. В Конго давно идёт гражданская война, людей убивают прямо на улице. Тем, кто решается уехать, просто некогда подробно разузнать, что их ждёт в России. Среди них беременные женщины, которые не хотят рожать под пулями. Они надеются, что в России у них будут хотя бы минимальные социальные льготы — здравоохранение или образование.

Убегая от ужасов войны, они попадают в гораздо худшее положение, потому что в России у них нет никаких прав или гарантий

Приходится начинать всё с нуля. У беженца нет возможности самостоятельно оформить все необходимые документы, хотя бы по причине незнания русского языка. Он не понимает, что сделать и куда обратиться, чтобы хоть немного улучшить своё положение, и рискует оказаться на чёрном рынке труда.

Легче устроиться тем, кто едет в Россию и имеет здесь связи. Например, сильная община сложилась у афганских беженцев — они вообще хорошо интегрированы в местное сообщество и достаточно быстро учат русский язык. Как правило, здесь их уже ждут знакомые. Они помогают обустроиться на первых порах, создать хотя бы минимальные условия для нормальной жизни. Отправить детей в школу в России сложно любым беженцам, но зачастую выходцам из стран Африки это сделать просто невозможно из-за ряда формальных причин.

В школу — только через суд

Отсутствие доступа к образованию у детей — отдельная проблема. В Москве и области при подаче заявления на поступление в школу необходимо указывать адрес регистрации ребёнка. Причём теперь его нельзя заменить адресом регистрации родителей: он сразу же сверяется с базой данных, и если ребёнок не зарегистрирован именно в Москве или Подмосковье, заявление невозможно даже отправить. Часто у беженцев и мигрантов нет регистрации, и школы автоматически записывают детей в разряд «нелегалов». Хотя у них может быть на руках пакет необходимых документов, которые подтверждают легальность пребывания на территории России.

Само требование регистрации противоречит Конституции, которая гарантирует всем право на образование

Но больше всего ужасает лёгкость, с которой детей, как и взрослых, начинают называть «нелегалами». Всё же нелегальным может быть действие, но уж никак не человек. К счастью, в школах появляются те, кто разделяет такую точку зрения, поэтому сейчас детей зачисляют в классы чаще.

Нашим коллегам из комитета «Гражданское содействие» часто удаётся устроить детей в школу только через суд. Но если случай и не такой критический, зачисление даже пяти-семи детей — очень трудоёмкое занятие. Летом мы даже сделали памятку об этом и перевели её на пять языков для родителей, которые могут просто не понимать, как взаимодействовать со школой.

Частая позиция: «Он тупой, потому что не знает русского»

В России пока нет системы преподавания русского языка детям-инофонам с опытом миграции. Когда ребёнок попадает в российскую школу, его не тестируют на знание русского языка. Из-за стресса после переезда ребёнок может молчать в школе месяцами, не понимая ничего. А если он находит человека, говорящего на своём родном языке, и начинает общаться с ним, то может услышать в свой адрес: «Что, объединились?». Хотя дети просто ищут кого-то, с кем можно поговорить. Это никак нельзя считать отказом от интеграции.

В Германии, например, дети учатся в отдельной группе на протяжении года (в «приветственном классе»), прежде чем объединиться с «местными» детьми. Во Франции есть тесты более чем на сорока языках, которые проверяют уровень когнитивных способностей в целом, а не уровень знания языка. Эти тесты выявляют, насколько хорошо ребенок знает свой родной язык: если школа видит, какие именно темы ребёнок знает хорошо, то через них будет проще объяснить ему и французский.

Занятия по подготовке к обучению в обычном классе рассчитаны в основном на год. Полугода ребёнку должно хватить, чтобы освоить самый базовый уровень языка. Во Франции, например, есть ещё и курс изучения конкретных школьных терминов, которые используются на уроках математики или литературы.

В Западной Европе уже стали обычными интеграционные программы в рамках школьной системы. Но чтобы хотя бы подступиться к их созданию в России, нужно сначала понять, кто учится в школах, какие у детей потребности. Нужно определиться с тем, как правильно называть детей с разным опытом миграции и уровнем русского языка.

В России позиция иногда такая: «Он тупой, он не знает русского!» — даже если ребёнок говорит на четырёх других языках. Конечно, это не единственный вариант реакции. Есть школы, которые создают свои программы, сами ищут на это финансирование и ресурсы. Есть и учителя, которые дополнительно занимаются с детьми — в школе или даже дома: им больно смотреть на детей, которые хотят, но не могут учиться просто потому, что ничего не понимают. К сожалению, у большинства учителей не хватает сил на дополнительную работу из-за и без того высокой нагрузки. Мне кажется, школа и не должна решать эту проблему самостоятельно без системной поддержки государства.

Школы не понимают, кого считать мигрантами

По неофициальным оценкам, в Москве и области около 40 000 — 60 000 детей беженцев и трудовых мигрантов. Получить точную статистику по детям с опытом миграции, которым нужна дополнительная языковая или психологическая поддержка, мы не можем, так как нет чёткого принципа подсчёта. Существуют разные точки зрения, которые не всегда сходятся.

Мы даже не знаем, сколько в российских школах учится детей, для которых русский язык — неродной.

Пока школы страдают от непонимания, как им учить детей-инофонов, на официальном уровне проблемы вроде бы и не существует

Многие не видят различия между детьми-инофонами, которые плохо или пока совсем не знают русского языка, и местными детьми с нерусскими фамилиями. Коллеги из Подмосковья предоставили нам статистику, что, по их подсчётам, в школах Московской области учатся порядка 34 тысяч детей с неродным русским языком. У нас сразу возникло к ней много вопросов. Кого в школах считают «детьми с неродным русским»? Если школам формально запрещено делить детей на «говорящих по-русски» и «инофонов», то каким образом в принципе появилась эта статистика?

В прошлом году в одной из подмосковных школ социологи из Высшей школы экономики попросили собрать фокус-группу из детей, у которых был опыт миграции в Россию, — внутреннюю миграцию они не рассматривали. Им привели девочку, у которой один из родителей был из Вьетнама, но сама она родилась в Подмосковье и никакой необходимости в интеграции не испытывала. В подобной же ситуации оказываются дети из Чечни и Дагестана. Был случай, когда школа отказалась принимать ребёнка с грузинской фамилией, который родился в Москве в профессорской семье. Руководство ссылалось на то, что у него «нерусская фамилия, и он наверняка не знает русского языка».

Институт образования ВШЭ выделил в Подмосковье школы, которые работают в сложном социальном контексте. Оказалось, что про них ходят страшилки, будто бы большинство учеников там — дети мигрантов. Местные жители называют эти школы «мигрантскими» или, что совсем добивает, «чёрными». Когда социологи стали выяснять, сколько в них на самом деле учится детей с опытом миграции, оказалось, что персонал школ готов записать в мигранты кого угодно. Им не важна реальная ситуация семьи и ребёнка.

Я бы в таком случае тоже сошла за новоприбывшего мигранта, хотя живу в России с четырёх лет и русский язык для меня родной, а собственных «родных» языков я и не знаю. Но когда в школе составляется своя внутренняя статистика, смотрят прежде всего на фамилии и внешность. Так и рождаются эти страшные мифы, будто бы дети трудовых мигрантов «захватили» российские школы.

Дети привыкли слышать: «Что ты смотришь, чурка?»

Каждый раз вспоминаю случай, когда при мне охранник театра ксенофобски обратился к ребёнку, а когда я попыталась вникнуть в ситуацию, мальчик отнекивался: «Да ничего, я привык уже». Мне приходилось сталкиваться с ситуациями, когда дети, которые просто гуляют во дворе жилого дома, слышали в свой адрес от других жильцов: «Что ты смотришь, чурка?».

Мы даже не представляем, до какой степени дети-мигранты привыкают к ксенофобским репликам в свой адрес. За это можно покритиковать те исследования, где говорится о том, что дети не испытывают дискомфорта и давления в школе. Безусловно, во время интервью дети говорят, что никто их не обижает. Они никогда не скажут постороннему взрослому человеку, что к ним кто-то плохо относится. К тому же, они просто привыкают к такому обращению, для них это норма.

Общество воспринимает людей с миграционным опытом или как «террористов», которые угрожают уже самим фактом своего присутствия, или тех, кто не в состоянии ничего сделать самостоятельно. В итоге это лишает таких людей возможности оказаться в активной позиции и принять ответственность за свои действия. Если относиться к человеку как к жертве, это ставит обе стороны в неравное положение: помогающий становится будто бы выше того, кому помогает, «спасает» его.

Вместо этого хочется помнить, какой огромный и ценный опыт привозит человек из другого сообщества. Даже если он переживает психологическую травму и не может сразу найти место в обществе, он в себе несёт огромное богатство, которым может поделиться. Возможно, он ведёт себя иначе, но едва ли собирается уничтожить всё на своём пути. Хочется видеть отношение к людям как к равным, потенциально способным обогатить своими способностями и знаниями новое для себя общество.