«Я пишу о родителях не только потому, что они мои родители. Они явили собой редкий феномен — счастливый брак.

Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что в нашем доме, в самом деле, царило благоденствие, и главной его причиной была необыкновенная доброта моего отца. У него было простое и любящее сердце, и он действительно любил людей. Выделяло его отменное чувство юмора, он легко мог рассмешить кого угодно. В нём не было ни мелочности, ни ревности, он отличался фантастической щедростью. Счастливый и безмятежный. В наши дни доброта не слишком ценится. Людей гораздо больше интересует, умный ли человек, трудолюбивый ли, приносит ли пользу обществу, вписывается ли в принятые рамки поведения.

Мне всегда хочется закричать: «Не отпускайте своего ребёнка!». Дом, семья, любовь и надёжность домашнего очага — какое самое лучшее образование в мире может сравниться с этим? У меня было очень счастливое детство. Милые моему сердцу дом и сад; мудрая и терпеливая Няня; папа и мама, горячо любившие друг друга, сумевшие стать счастливыми супругами и родителями».

«Не задумавшись над прошлым, никогда не восстановишь правильного представления о необыкновенном взгляде на мир, свойственном ребёнку. По сравнению со взрослым он смотрит на окружающее совсем под другим углом зрения. Почему в детской душе существует такая настоятельная потребность в секрете? Больше всего я любила превращаться в кого-нибудь. Сколько я себя помню, в моём воображении всегда существовал целый набор разных придуманных мною друзей. Первая компания была «Котята». Кто были котята, не знаю, не знаю также, была ли я одним из них. Помню только их имена: Кловер, Блэки и ещё трое. Их маму-кошку звали миссис Бенсон.

Очарование рассказов мамы состояла в том, что она ни разу не повторила ни одного из них, её истории всегда были разными, и мы ни разу не играли с ней в одну и ту же игру. Одна сказка была о мышке по имени Большеглазка, с которой происходили разные приключения.

И, наконец, — лес. В моём воображении он выглядел как самый настоящий Нью Форест. Лиственный, скорее всего, ясеневый лес, с вьющейся между деревьев тропинкой. Всё, связанное с представлением о лесе, жило здесь. Тайна, опасность, запретное удовольствие, неприступность, неведомые дали. Гоняя обруч по тропинкам сада, я становилась то странствующим рыцарем в доспехах, то придворной дамой верхом на белом коне, Кловером из «Котят», совершающим побег из тюрьмы».

«Мне не исполнилось и пяти лет, когда передо мной открылся мир книг. Если сказка, прочитанная вслух, мне нравилась, я обычно просила потом книжку и изучала страницы, которые, сама не знаю, как, постепенно становились понятными. Во время прогулок с Няней, я спрашивала её, какие слова написаны на вывесках над лавками, на афишах. В результате однажды я обнаружила, что совершенно свободно читаю «Ангела любви». Очень гордая, я стала читать книгу вслух Няне.

— Боюсь, мэм, — сказала Няня маме на следующий день, — мисс Агата научилась читать.

С тех пор я просила к Рождеству или на день рождения дарить мне книги. Волшебные сказки играли в моей жизни большую роль — «Жёлтая книга волшебных сказок», «Голубая книга» и так далее. Я любила все и перечитывала их снова и снова. «Алиса в стране чудес», «Алиса в Зазеркалье». И, конечно же, Ветхий Завет. Нет ни малейших сомнений, что с точки зрения ребёнка, библейские истории — это лучшие в мире сказки. Иосиф и его братья. Моисей и горящий кустарник. Не говоря уж о неоспоримой притягательности сказания о Давиде и Голиафе. Мне разрешали читать сколько душе угодно, и я не теряла времени. Я прочитала по-французски всего Жюля Верна, «Путешествие к центру земли» многие месяцы оставалось моей любимой книгой. С наслаждением я читала захватывающие романы Александра Дюма «Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя» и лучший из всех «Граф Монте-Кристо». Моим любимым романом Диккенса был и остаётся до сих пор «Холодный дом». Любую книгу, которая нравилась мне по-настоящему, я всегда перечитывала каждый месяц. Я сама корпела часами над трудом «Великие исторические события». Из него я узнавала о главных европейских и мирового значения событиях, произошедших во время правления английских королей, начиная с принца Артура».

«Отец гордился моими успехами. В качестве поощрения я получила от него маленькую книжку «Задачи». Каждое утро после первого завтрака я садилась к окну в гостиной и от души наслаждалась цифрами. Я любила задачи. Хотя за интригой маскировались подсчёты, но в ней самой для меня заключалась некая прелесть. «У Джона было 5 яблок, а у Джорджа 6. Если Джон возьмёт у Джорджа 2 яблока, сколько яблок останется у Джорджа?». Размышляя над этой проблемой, я чувствую настоятельную потребность ответить: «Это зависит от того, насколько Джордж любит яблоки».

«Я обожала уроки музыки. И мама, и папа играли. Мама обычно играла „Песни без слов“ Мендельсона и многие другие „пьесы“, выученные ещё в юности. Папу же отличала истинная музыкальная одарённость. Он мог играть по слуху всё на свете, вплоть до американских народных песен и негритянских спиричуэлз. Я с энтузиазмом занималась по часу или два в день. От Шумана я перешла к Григу, в которого попросту влюбилась. Особенно меня пленили „Любовь“ и „Первые вздохи весны“. Когда я, наконец, смогла сыграть „Утро“ из „Пер Гюнта“, счастье просто переполняло меня».

«Осенью я оказалась в Париже, в школе мисс Драйден, на авеню Дю Буа, рядом с Триумфальной аркой. Особое значение придавалось музыке, но помимо неё мы изучали много других очень интересных курсов. Курсы драматического искусства любили все. Нам преподавали актёры из Комеди Франсез, которые читали лекции о Мольере, Расине и Корнеле, певцы из Консерватории пели арии Люлли и Глюка. Я видела Сару Бернар в одной из её последних ролей в пьесе Ростана „Шантеклер“. Слушать, как о пьесах рассказывают актрисы, слушать настоящих певцов и певиц — это счастье, пробуждавшее страстную любовь к искусству, творящемуся на глазах. Для меня открылся новый мир, мир, в котором я с тех пор оказалась способной жить».

«Нет большей ошибки в жизни, чем увидеть или услышать шедевры искусства в неподходящий момент. Для многих и многих Шекспир пропал только из-за того, что они изучали его в школе. Шекспира нужно смотреть. Он написал свои пьесы для сцены, их надо увидеть в театре. На сцене они доступны любому возрасту задолго до того, как появляется способность понимать красоту языка и величие поэзии. Когда моему внуку Мэтью было 11 лет, я повела его на «Макбета». Ему страшно понравилось. Когда мы вышли из театра, Мэтью повернулся ко мне и сказал переполненным почтения голосом: «Знаешь, если бы я не знал, что это Шекспир, я бы в жизни не поверил!».

«Нет ничего удивительнее в жизни, чем время. Не думаю, чтобы у современных людей его было достаточно. В детстве мне страшно повезло именно потому, что у меня было так много времени. Просыпаешься утром и даже прежде, чем открыть глаза, радостно предвкушаешь: „Интересно, что я сегодня буду делать?“. Просыпаясь, я всегда испытывала самое естественное для нас всех чувство: радость жизни, может быть, неосознанную. Вы живёте, и открываете глаза, и наступает новый день. Каждый следующий шаг в вашем путешествии в неизведанное — этом увлекательном путешествии — и есть ваша жизнь. Это просто удивительно, какое огромное наслаждение можно получать почти от всего, что существует в жизни. Я люблю солнце, яблоки, почти любую музыку, поезда, числовые головоломки и вообще всё, что связано с числами, люблю ездить к морю, тишину, спать, мечтать, есть, аромат кофе, ландыши, большинство собак и ходить в театр. Можно получать удовольствие почти от любой пищи и любого образа жизни: деревенской тишины, просёлочных дорог, от шума города. В одном случае вас ждёт покой, возможность читать, вязать, вышивать и ухаживать за растениями. В другом — театры, картинные галереи, хорошие концерты и встречи с друзьями. Я счастлива сказать, что люблю почти всё. Одно из величайших таинств существования — это наслаждение преподнесённым вам даром жизни».

«Теперь родители убеждены в том, что их потомство должно блистать. Если ребёнок не оправдывает родительских ожиданий, он живёт с чувством вины. Думаю, что в конце викторианской эры родители мыслили реалистичнее и принимали во внимание возможности своих детей, озабоченные больше всего тем, чтобы жизнь принесла им счастье. Сейчас я вижу, что родители жаждут успеха своих детей исключительно ради собственного престижа. Сознание того, что от вас не ждут того, к чему вы не способны, приносило огромное облегчение.

Относительно меня в семье существовало устойчивое мнение, что я — «несообразительная».

— Агата такая несообразительная! — постоянно восклицали все окружающие. Однако я нисколько не беспокоилась и не расстраивалась по этому поводу.

Я была начисто лишена честолюбия, сознавая свою заурядность. Я прекрасно знала, что не отличаюсь сообразительностью: прежде чем решать какую-то проблему, я должна была всесторонне её обдумать. На самом деле я думала только об одном — счастливом замужестве. Очень соблазнительно признаться, что я всегда мечтала стать писательницей, но положа руку на сердце, могу сказать, что такая мысль никогда не приходила мне в голову.

С радостью я набрасывалась на сочинения, но без особого успеха. Критические замечания, высказываемые в мой адрес, всегда были одни и те же: в сочинении слишком много фантазии. Меня сурово упрекали в том, что я не следую теме. Помню, например: тема «Осень». Я начала очень хорошо, про опавшие золотые и красные листья, устилавшие землю, но вдруг каким-то непостижимым образом в картину вкрался поросёнок — я считала совершенно логичным, что он искал в лесу жёлуди. Так или иначе, мой интерес переключался на поросёнка, я забывала про осень, и сочинение заканчивалось бурными приключениями поросёнка Короткохвостика и роскошным желудёвым обедом, который он закати своим друзьям.

Ошибки, которые я делала в диктантах, приводили учительницу в такой ужас, что она отказывалась верить своим глазам. Я писала, как Бог на душу положит — а вдруг попаду. Что касается грамматики и орфографии, хуже меня в классе, пожалуй, и не было никого. Проходя мимо меня, учительница тяжело вздыхала. Каждый день я занималась орфографией, исписывая целые страницы трудными словами. Но всегда писала с кучей ошибок, и делаю их по сей день».

«Гид вернулся, держа великолепную бабочку, которую ему удалось поймать. «Для маленькой мадемуазель!» — воскликнул он. Вытащив из лацкана булавку, он проткнул бабочку и прикрепил её к моей шляпе. О, ужас этого мгновения. Сознание того, что несчастная бабочка отчаянно машет крылышками, пытаясь избавиться от булавки. Я заплакала.

— В чём дело? — спросил папа. — У тебя болит что-нибудь?

— Наверное, она боится ездить верхом, — предположила сестра.

— Она ещё слишком мала. Не надо было брать её с собой, — сказал гид.

Я зарыдала с удвоенной силой и не могла остановиться.

Мы вернулись домой в довольно плачевном виде и нашли маму в гостиной.

— В чём дело, Агата? — спросила мама.

Я не ответила. Я только безмолвно смотрела на неё, и слёзы продолжали катиться у меня из глаз. Мама задумчиво разглядывала меня несколько минут, а потом спросила:

— Кто посадил ей на шляпу эту бабочку?

Мэдж ответила, что это сделал гид.

— Понятно, — сказала мама. — Тебе это не понравилось, правда? Бабочка была живая, и ты думала, что ей больно.

О, восхитительное чувство облегчения. Я бросилась к маме в объятия. — Я прекрасно понимаю, что ты чувствовала. Я знаю. Но теперь всё уже позади, и не будем больше говорить об этом.

Кое-что ещё случилось со мной тогда: я ощутила силу маминой любви и её сочувствие в момент горя».

«Вести себя как леди» — главный лозунг того времени. Под ним подразумевались некоторые любопытные требования.

— А что наша маленькая леди хочет на десерт? Персик? Или, может быть, золотистую сливу под стать золотым локонам?

— Персик, пожалуйста, — невнятно выговаривала я, покраснев от смущения.

— А какой? Выбирайте!

— Пожалуйста, — говорила я тихо, — самый большой и самый спелый.

В ответ раздавался взрыв смеха.

— Никогда не следует просить самый большой, — объясняла мне потом Няня, — Вас будут считать обжорой.

Больше всего на свете я мечтала в один прекрасный день стать леди Агатой. Знаток светской жизни, Няня прекрасно ориентировалась в её стихии.

— Никогда. Этого не случится никогда, — сказала она.

— Никогда? — с ужасом спросила я.

— Никогда. Чтобы стать леди Агатой, вы должны родиться ею.

Всегда оставляйте на тарелке немного еды, никогда не пейте, не прожевав. И главное: надевайте чистое бельё перед поездкой на случай катастрофы».

«Теперь, перечитав написанное, я осталась довольна. Я сделала именно то, что хотела, — совершила путешествие. Не столько назад, через прошлое, сколько вперёд — к началу всего, к той себе, которой ещё предстояло взойти на борт корабля, предназначенного пронести меня через годы.

Я всегда мысленно возвращаюсь в дом, где родилась, — в Эшфилд. Как много он для меня значит! Нам не дано знать всего человека, хотя иногда в ярких мгновенных вспышках мы видим его истинным. И поневоле возвращаешься к вопросу Пер Гюнта: «Где я был, я сам, я весь, я настоящий?». Я, сегодняшняя, точно такая же, как та серьёзная маленькая девочка с льняными локонами. Я не знаю всей Агаты. Всю Агату знает один только Господь Бог. Думаю, что воспоминания, какими бы незначительными они не казались, как раз и высвечивают внутреннюю человеческую суть.

Я всегда считала жизнь захватывающей и думаю так до сих пор. Я была исключительно счастлива в этой жизни. Такой жизнью, какую прожила я, — достойной и насыщенной — можно гордиться. Со мной и сейчас мой муж, моя дочь, мой внук, мой зять. Я люблю жизнь. И никакое отчаяние, адские муки и несчастья никогда не заставят меня забыть, что просто жить — это великое благо

Ребёнок, вставая из-за стола, говорит: «Спасибо тебе, Господи, за хороший обед». Что сказать мне в свои 75? Спасибо тебе, Господи, за мою хорошую жизнь и за всю ту любовь, которая была мне дарована».