Благодаря работе журналистки Насти Красильниковой стало известно о домогательствах в Летней экологической школе (ЛЭШ), московской 57-й школе и о других кейсах, связанных с грумингом и насилием над женщинами и подростками. Блогер «Мела» Михаил Мечев поговорил с Настей о работе над расследованиями, хейте и отношении к насилию в обществе.

М. М. Как ты начала заниматься расследованиями?

А. К. У меня есть телеграм-канал «Дочь разбойника», который я создала в 2015 или 2016 году. В нем я писала про то, как в российском обществе принято обращаться с женщинами. Со временем мне начали писать читательницы.

Одно из таких сообщений написала Аша, история которой легла в основу сезона «Ученицы». Когда она пришла, я поняла, что очень хочу заниматься расследованием преступлений против женщин.

В российской журналистике под расследованиями обычно понимается что-то связанное с незаконным обогащением, коррупцией и всем таким. Но ведь это не единственные нарушения общественной морали и закона, которые стоило бы делать достоянием общественности, в причинах и последствиях которых надо разбираться.

Я подумала, что мне лично не хватает расследований преступлений против женщин, и решила, что буду делать их сама.

М. М. Как ты верифицируешь информацию, перепроверяешь ее?

А. К. У расследований преступлений против женщин есть специфика. Она заключается в том, что такого рода преступления, как правило, происходят между двумя людьми в закрытом помещении и без конкретных свидетелей. В этом смысле они сильно отличаются от расследований коррупции, где обычно есть цифровой след, офшоры, документы и еще что-то такое.

За годы работы мы с коллегами выработали разные методы проверки. И все они совпадают, например, с теми, что используются в судах.

У каждого свидетельства, которое звучит в расследовании, есть минимум два подтверждения

Они не всегда очевидны, хотя мы всегда стараемся сделать так, чтобы весь путь был обрисован. Очень везет, если героини ведут дневники.

Цифровой след в некотором виде у нас тоже есть. Это переписки агрессора с пострадавшей, которые мужчины часто забывают удалять. В них можно найти много подтверждений. Совместные фотографии, авиабилеты в одно и то же место. Свидетельские показания, как это было в «После школы», где насильственные акты, предположительно, происходили в совместных поездках с классом. Мы разговаривали с людьми, которые были в этих поездках. Они могли видеть, как героиня и мужчина, например, пошли вдвоем в комнату.

Большую часть свидетельств вы не слышите в расследованиях, потому что их не удалось подтвердить так же тщательно и основательно. Я всё время повторяю: как человек я, безусловно, доверяю своим героиням, их историям и опыту. Но как журналист я обязательно всё проверяю.

Я много изучаю, как проводятся расследования в мире, поскольку в России подобного рода работой никто не занимается. Один из моих любимых кейсов — история врача Ларри Нассара, в течение 20 лет растлевавшего американскую сборную по гимнастике.

Газета Indianapolis Times выпустила короткую заметку, благодаря которой началось расследование и он, собственно, сидит со сроком 275 лет. Это был один из самых громких процессов в Америке в 2012 году.

Уважаемому изданию оказалось достаточно рассказа двух женщин — что Нассар растлевал их в детстве. В одном случае это было за 16 лет до публикации, во втором и того больше. А полиции оказалось достаточно этой новости и обращений пострадавших, чтобы начать расследовать преступление. В итоге 156 человек вышли со своими историями.

М. М. Какие правила ты соблюдаешь при общении с героинями?

А. К. Я стараюсь бережно с ними разговаривать, сделать так, чтобы им было комфортно и не становилось хуже, потому что любое возвращение к травмирующей истории — это воскрешение травмы. И я всем объясняю, что это будет долгая и болезненная работа, что я буду искать подтверждение каждому их слову, буду задавать очень много дополнительных вопросов.

Мне везет, что мои героини на это соглашаются. И я очень горжусь тем, что еще никому после интервью не становилось хуже. Есть такое направление в журналистике — trauma-informed. Это не то, чему я училась, поскольку в России негде этому учиться. Мне пришлось всё осваивать самостоятельно, опытным путем.

М. М. Почему люди не верят жертвам насилия? Пытаются оправдать преступников?

А. К. Вера в справедливый мир — это очень сильная штука. Во многом она меня и толкает заниматься тем, чем я занимаюсь. Только я это делаю для того, чтобы показать, что мир чудовищно несправедлив. Давайте его будем менять.

Людьми, которые не верят пострадавшим от насилия, чаще всего управляет механизм защиты: если она себя как-то «неправильно» вела, то она это заслужила. Это нужно, чтобы не жить в страшном, опасном мире, где кто-то может совершить насилие просто потому, что он сделал этот выбор.

Общество предпочитает искать изъяны и причины в поведении пострадавших. Очень страшно смириться с фактом, что никто не выбирает быть жертвой насилия.

Людям очень хочется держаться за привычное и очень не хочется решать проблемы. Особенно когда эти проблемы связаны с какими-то женщинами, с какими-то девочками. Подумаешь, что там.

М. М. У тебя руки не опускаются, когда мужчины из твоих расследований всё равно остаются на свободе и у них ничего не меняется после публикации?

А. К. Это немного не так. После расследования «После школы» одного из фигурантов, Марка Гондельмана, уволили из Франкфуртского университета. И это большое достижение. У него больше нет такого легкого доступа к тем, кто может теоретически пострадать.

В уголовном смысле тоже кое-что происходит. Однако я это не контролирую и не могу ручаться за то, что наступят последствия, как, например, для Ларри Нассара.

М. М. Можно ли составить портрет типичного насильника? Может быть, есть общие черты, наклонности?

А. К. Никакого типичного насильника не существует. Есть заблуждение, что все насильники — люди с психическими расстройствами. В большинстве случаев это не так. Это совершенно здоровые люди, которые просто делают выбор причинить боль, злоупотребить своей властью и так далее.

М. М. Нужно ли поднимать планку «возраста согласия»?

А. К. Это вне моей компетенции. «Возраст согласия» существует для того, чтобы подростки могли друг с другом экспериментировать, заниматься сексом. Это нормальная штука. Взрослые люди просто не должны заниматься сексом с подростками.

М. М. Можешь объяснить, что такое информированное согласие и как оно должно работать?

А. К. Согласие на секс дается в состоянии осознанности. Если в этот момент человек, дающий согласие, пьян или находится в заведомо уязвимом положении, то согласие дано быть не может. 15-летняя девочка также не может дать осознанное согласие 23-летнему мужчине, потому что она слишком юна.

Что касается условно отношений, в которых люди на более равных позициях, то осознанное согласие выглядит как слово «да» в ответ на вопрос «Хочешь ли ты?» — и дальше перечисление конкретных практик. И это согласие должно быть, помимо всего прочего, отзываемым. «Да» может в любой момент превратиться в «нет», если кому-то из участников процесса что-то не нравится.

М. М. Что делать ребенку, если родители ему не верят?

А. К. Это, к сожалению, очень распространенная реакция родителей на такого рода признание, и она очень сильно разрушает доверие. В России есть замечательная некоммерческая организация «Тебе поверят». Вот туда надо идти.

М. М. Сама ты стала сильнее и хладнокровнее за время расследований?

А. К. Я ловлю себя на том, что становлюсь радикальнее. Это как-то неосознанно происходит. Это не то, к чему я стремилась.

Но какой бы панцирь у меня ни появился и как бы я ни рассказывала, что мне повезло найти свое призвание (а это большое счастье и привилегия), к онлайн-буллингу таких масштабов, который приключился со мной, а главное, с героинями моего последнего сезона, невозможно быть готовой.

И это совершенно бесчеловечно и очень травмирующе. Наш мир и наше общество очень злое и агрессивное. И, самое главное, оно по-прежнему не считает женщин за людей. Насилие над женщинами всеми силами пытаются не считать проблемой. А голоса, которые настойчиво говорят, что это всё-таки проблема, вызывают такое сопротивление и ярость, столько яда, что людям, на которых всё это обрушивается, приходится, мягко говоря, нелегко.

В какой-то момент после публикации «Творческого метода» казалось, что я больше не смогу работать. Это очень напугало. Но сейчас я вновь вернулась к расследованиям. Я рада, что по-прежнему способна заниматься тем, чем занималась, и мне всё еще интересно.

Я усилила психотерапию, много общалась со своими друзьями, еще больше стала тренироваться. Я в целом очень много тренируюсь по жизни. Это для меня такая большая опора.

Я понимаю, что это звучит как какие-то советы доктора Курпатова, но это действительно работает, не дает лечь зубами к стенке.

М. М. Финальный вопрос. Ты на него отвечала в течение всего интервью, но всё-таки — для чего ты всё это делаешь?

А. К. Чтобы женщин перестали насиловать, убивать и унижать только за то, что они женщины.

Фото из личного архива Насти Красильниковой