«Теперь у меня рак и я стала еще уродливее». Школьница — о комплексах, красоте и любви во время борьбы с болезнью

Аня — студентка, которая в 11-м классе столкнулась с диагнозом «лимфома Ходжкина». О болезни, лечении и выздоровлении Аня рассказала в своем прошлом посте. А сегодня она рассуждает о том, как постепенно, вслед за улучшением самочувствия, менялось ее отношение к своему телу, любви и противоположному полу.

Я не помню, как провела День святого Валентина, когда лечилась от лимфомы Ходжкина. В моем мире этого праздника не существовало ни до, ни после болезни.

Я некрасивая. Мальчики не обращают на меня внимания. Всегда найдется девушка, которая будет привлекательнее меня, которая заслуживает романтических ухаживаний — в отличие от меня. А теперь у меня рак и я стала еще уродливее. Я непривлекательная и никогда таковой не стану, как бы ни старалась рисовать новые брови поверх недавно выпавших или искать идеальную зимнюю шапку в тысяче магазинов, чтобы она подходила к моей лысой макушке. Я лишь хочу быть похожей на 16-летнюю девушку! Я и до этого была не очень, а теперь…

Тщетно стараюсь принять свое безволосое, отекшее и обсыпанное прыщами отражение

Не полюбить — хотя бы принять. За месяц до болезни я впервые по-настоящему почувствовала себя красивой. Впервые подметила, что мне идут эти штаны, а их фасон вовсе не делает меня толстой. Впервые захотела носить яркие вещи, чтобы подчеркнуть свою внешность, а не прятать ее в бесформенных полинявших свитерах. Впервые улыбнулась своему отражению не вынужденно и потому криво, а вполне искренне и даже с лучиками в глазах.

Лимфома, наверное, решила проверить, а правда ли я полюбила свою внешность? Да, проверка оказалась не из простых.

Меня путали с мальчиком. Я думала, у врачей в онкоцентре глаз наметан, но один радиолог развенчал это убеждение. Я была одета в розовую толстовку, обтягивающие спортивки и фиолетовые бабушкинские тапочки — и даже в таком претенциозном наряде меня умудрились спутать с пацаном.

Еще меня не узнал учитель, который вел у нас историю и обществознание с седьмого класса. Я сидела за первой партой и решала пробник ЕГЭ, когда он вошел в класс, поздоровался со мной, что-то буркнул классному руководителю и вышел из кабинета. Потом он мне сказал, что думал, будто «в нашу школу перевелся новый юноша».

Было больно чувствовать, что ни макияж, ни облегающая одежда не могут уберечь мою недобитую самооценку от подобной путаницы. Мне снова и снова приходилось возводить этот песочный замок, зная заранее, что очередная волна обыкновенной людской невнимательности вновь его разрушит.

До лечения в Москве я была уверена, что люблю одиночество. Но настолько одинокой, как в те четыре месяца терапии, я не чувствовала себя ни до, ни после. Я была мальчиком у Христа на елке, который наблюдал за счастливыми, кружащимися в хороводе детьми, а сам стоял по ту сторону окна и с каждой секундой приближался к смерти. Мне было физически больно слушать щебетание одноклассницы о том, как она начала встречаться с мальчиком, который недавно перевелся в наш класс из другой школы. Я перестала замечать, как роняю слезу всякий раз, натыкаясь в ленте на фото моих знакомых — веселых, танцующих, целующихся, живых. Я понимала, что в ближайшее время не попаду на этот праздник жизни: когда раздавали пригласительные, я пропустила свою очередь, лежа под капельницей.

Как раз под День святого Валентина я вдруг вспомнила о мальчике, с которым «встречалась» в девятом классе: он носил мне шоколадки, а я с барского плеча разрешила пару раз поцеловать себя в щечку. Мы прекратили общение по моей инициативе, и с тех пор я о нем почти не вспоминала. Но вдруг решила каждый день воображать случайную встречу с ним — из-за опухоли, что медленно и гадко расползалась по моему организму: и это был не рак, а чувство поедающего меня одиночества.

Вот так я думала о возвращении к «бывшему», когда он и бывшим-то толком не являлся, и вообще я к нему ничего не чувствовала. Удивительно, как легко порой в моменты отчаяния перепутать влюбленность с неистовой тоской по вниманию и хорошему отношению. Жадно бросаешься на крупицы доброты, словно оголодавшая дворняга. Одной из таких крупиц оказался Лео — восемнадцатилетний парень из Бразилии.

Мы познакомились уже после моей болезни. Успешно завершив лечение, я вернулась в родной город. Волосы еще не отросли. Мы общались в каком-то мессенджере для желающих подтянуть английский: Лео его преподавал, а я собиралась сдавать ЕГЭ по иностранному. Нам не мешала семичасовая разница во времени: мы смотрели фильмы на Netflix, обменивались утренними селфи, делились своими рассказами, которые переводили с помощью встроенного переводчика. Никакой романтики, просто теплое общение.

В те дни я не делилась своими фото в соцсетях: все еще переживала из-за потенциальных расспросов об утерянной копне волос. Но Лео придал мне уверенности, и я выложила на свою страничку фотографию с тем самым пушком, который только начал отрастать после химиотерапии. Мой друг по переписке написал что-то вроде: «Ты очень красивая, тебе идет быть лысой!» Как я тогда злилась! Ну где он лысую увидел? Волоски ведь вон как растут! Я же так старательно высчитывала миллиметры этих несчастных отростков! А потом подумала: «Стоп, мне только что сделал комплимент… парень?»

С тех пор я часто отправляла ему свои фото с отрастающими волосинками и все больше верила, что мне действительно идет быть короткошерстной.

Было бы чудесно, если бы мои лимфомовские комплексы ограничивались лишь непривлекательной внешностью. Увы, я пошла дальше и вбила себе в сияющую под лампами голову, что люди не хотят со мной общаться из-за принудительно смененного имиджа. Когда в онкоцентр приехали студенты-волонтеры, я не ждала от них внимания. Так странно было ощущать себя невольной звездой вечеринки, когда вокруг меня собрались молодые люди, которым стоило бы вообще-то развлекать ребят помладше, а не без пяти минут выпускницу.

Почему-то парни не жмурились от бликов моей макушки и не морщились, глядя на отекшие, в красную крапинку щеки. Почему-то вместо этого волонтеры играли со мной в «Экивоки», спорили о годе, в котором появились спички, и предлагали мне поступать к ним в Вышку. Может, я интересная? Смешная? Наверное, и сообразительная, раз сделала всех в «Экивоках»? Так ли нужна модельная внешность, чтобы окружающие разглядели во мне все эти качества?

Впервые я предстала в новом облике перед однокашниками на репетиции последнего звонка. В моей школе училась девочка на два класса младше меня: мы не были приятельницами, но она здоровалась со мной при встрече и порой говорила мне пару каких-нибудь фраз, пусть и не всегда к месту. На репетиции эта девочка чуть ли не вприпрыжку подбежала ко мне и восторженно заметила, как мне подходит новая стрижка (хотя я и не стриглась вовсе). Через неделю мы снова встретились, только теперь у девочки был выбрит висок, а остальные волосы стали в разы короче. Она сказала, что решилась на стрижку мечты, посмотрев на меня. Я могу придать кому-то смелости! Может, и вдохновлять могу?

Спустя пять лет ремиссии мое понятие красоты несколько изменилось. Пожалуй, красота — это не длинные волосы или стройная фигура. Думаю, это что-то большее. И способное победить самые гадкие болезни и комплексы.

Фото: личный архив Ани