В 1739 году в Лондоне Томас Корам создал госпиталь для «ухода за маленькими детьми, оставшимися без попечительства». С английского hospitality переводится как «гостеприимство», но в этом доме малышей ждала тяжелая участь. Автор книги «Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей» (вышла в издательстве «Бомбора») — дочь одной из девочек-найденышей по имени Дороти — рассказывает, как жили эти дети.

Правящая элита определила свои ожидания по отношению к жизни найденышей из госпиталя в целом ряде правил, определявших самые незначительные подробности их воспитания — от их одежды («в манере, подобающей для труда») до времени подъема («в пять утра летом, и в семь утра зимой»), выхода из общей спальни («через четверть часа») и начала работы («половина шестого летом, половина восьмого зимой»). Их дни были частью бесконечного цикла установленного распорядка. За следующие двести лет мир вокруг госпиталя кардинально преобразился: промышленная революция открыла эпоху инноваций и новых технологий, королева Виктория правила шестьдесят лет, король отрекся от престола ради любви к разведенной американке, а в Германии пришел к власти новый диктатор по имени Адольф Гитлер.

Но жизнь в госпитале продолжалась по правилам и обычаям, заведенным за столетия до этого. Детей разделяли по половому принципу — мальчиков в одну сторону, девочек в другую, по тридцать человек на одну спальню

Общежитие Дороти было похоже на военный барак: длинное прямоугольное помещение с рядами небольших железных кроватей, покрытых тонкими матрасами. Каждой из девочек выделяли кровать по ее росту. Кроме кроватей там не было никакой другой мебели или украшений, смягчавших тюремную обстановку, ни цветных покрывал, ни картинок на стенах. Двустворчатые окна выходили на плоскую серую крышу. Каждое утро в одно и то же время Дороти просыпалась и надевала бурое саржевое платье, цвет которого служил напоминанием о ее положении в обществе. По воскресеньям она надевала белый передник и «палантин» (накидку вроде шарфа, наброшенную на плечи), а также шапочку на темно-русые волосы, остриженные до одинаковой длины у всех девочек в учреждении — чуть выше мочек ушей, с локонами на лбу.

Потом она вставала в строй вместе с другими девочками и отправлялась в умывальную комнату, где останавливалась перед умывальником с зубной щеткой в руке.

— Включить краны! — кричал надзиратель спальни. Девочки в унисон наклонялись вперед, включали воду и ждали.

— Щетки под воду! — девочки помещали зубные щетки под струи холодной воды из кранов.

— И… чистка!

Девочки начинали одновременно чистить зубы. Взад и вперед, вверх и вниз, пока не раздавалась очередная команда:

— Полощите!

— Выключить краны!

В комнате становилось тихо, когда вода останавливалась.

— Марш!

Распоряжения, отдаваемые в начале дня, приводились в исполнение «старшими» — женщинами, одетыми в синее с белыми чепцами, которые соблюдали правила, высеченные в камне. Девочки всегда выходили из умывальной комнаты по двое; в госпитале это называлось «крокодильим строем».

Позже мне часто встречалось это выражение. В попытках разобраться в его происхождении я нашла упоминания о том, что оно происходило от древней индийской методики войскового построения под названием makara vyuha. Makara был легендарным морским чудищем — в современном понимании крокодилом, — а vyuha означало боевой порядок. Как это выражение добралось до приюта для незаконнорожденных детей в стране, на тысячи миль удаленной от Индии, остается загадкой, хотя английское колониальное владычество дает некоторый намек на происхождение. Независимо от этимологической траектории военное значение сохранилось.

От детей требовалось сохранять строй в полном молчании под бдительным оком надзирательницы. Они спускались по лестнице и проходили по коридору в обшитую дубовыми панелями столовую, где каждая из них занимала свое место за длинными столами в соответствии с установленным порядком: сначала Хогарт, потом Гендель, Диккенс и Корам.

Девочки беззвучно стояли в громадном зале столовой. Не было ни шепота, ни шелеста юбок. Они ожидали дальнейших указаний в зловещей тишине.

Потом голос учителя нарушал тишину:

— Молитва!

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь… — хором повторяли девочки. — Аминь.

— Садитесь!

Ряд за рядом десятки девочек с одинаковой стрижкой и в одинаковой одежде почти беззвучно опускались на скамьи.

— Приступайте!

Они молча поглощали свой завтрак, слыша только звяканье столовых приборов. Запрет на разговоры строго соблюдался.

Для детей в моем доме обеды и ужины тоже были тихим мероприятием, особенно когда мы ели в официальной столовой, за столом, где могла бы разместиться дюжина гостей. Моя мать садилась на одном краю стола, отец на другом, а мы с сестрой устраивались посередине. Мои родители редко разговаривали друг с другом. Для заполнения тишины мы с сестрой придумали тайный язык — несколько слов, надерганных там и сям, в том числе испанские и французские ругательства. «Ты, дерьмоголовая девица», — шептала моя сестра, и мы заливались неудержимым смехом. Родители снисходительно улыбались, наблюдая за нашими шалостями.

Найденыши были лишены такой радости.

Девочку, пойманную за разговором, отсаживали за «особый» стол

Потом ее наказывали розгами в пример остальным. День пришел — день ушел. Завтрак, обед и ужин проходили в полном молчании, и только на Рождество девочкам разрешали разговаривать за столом в качестве особого подарка. За годы, проведенные в госпитале, никто из них не сидел за столом вместе со взрослыми. В конце трапезы девочки дружно склоняли головы и молились:

— Спасибо, Господи, за хлеб наш насущный… Аминь.

— Встать!

— Марш!

После завтрака наступало время для дефекации. Они знали свои инструкции: нужно производить твердые отходы. Каждое утро в одно и то же время сестра давала им два кусочка бумаги и стояла над ними в ожидании того, пока каждая исправно не выполнит свое дело. Она проверяла результаты. Лишь после этого она давала добро на смыв, и если ее изучение содержимого туалетного горшка давало неудовлетворительный результат, то девочку направляли в лечебницу и поили фиговым сиропом.

Из неучтенного времени, пожалуй, оставался лишь короткий перерыв в игровой комнате, хотя это было плохое название для большого помещения, где не было ничего, кроме столов и стульев со шкафчиками вдоль одной стены, где дети хранили свои скудные пожитки. И даже тогда «за нами постоянно и бдительно наблюдали. Можно было разговаривать и играть, но не слишком грубо или шумно». А если они забывали, на стене над ними висело напоминание, выписанное крупными буквами:

Божий взор простирается повсюду,

Он видит все хорошее и плохое.

Монотонность и безмолвие бесконечных дней, ритмы сродни тюремным, а не принятым в начальной школе — должно быть, все это было неимоверно мучительным. Время найденышей было ограничено перемещением с места на место, исполнением приказов и присутствием на церковных службах (дважды по воскресеньям). Вставай. Одевайся. Занимай место в строю. Чисти зубы. Маршируй. Молись. Ешь. Испражняйся. Маршируй. Ешь. Маршируй. День пришел— день ушел. И все в полном молчании, с полным самообладанием. Ни шепотков, ни смеха, но главное — никаких ошибок.

Любое отклонение от правил, независимо от тяжести проступка, адресовалось члену администрации, ответственному за поддержание порядка. Чаще всего это была женщина. Хотя определение принципов и директив госпиталя было исключительно мужской епархией, осуществление повседневного руководства и воспитательного процесса в основном было женским делом. Их отбирали не по принципу образованности, педагогической подготовки или опыта в воспитании детей; нет, это были «добронравные женщины… не отягощенные семьей и исповедующие протестантскую религию». Смотрительница (ее также называли директрисой) заведовала воспитанием девочек, а также управляла женским персоналом: учительницами, поварихами и «сестрами-сиделками». (Последний термин согласуется с названием учреждения, если не с его миссией, так как «сестры» не обеспечивали медицинский уход. Они надзирали за детьми и контролировали, как девочки чистят зубы, заправляют постели, ходят строем из одного места в другое и едят в столовой.) Смотритель заведовал воспитанием найденышей мужского пола, которые жили в отдельном крыле здания, строго отделенном от женского.

Жизнь персонала была четко расписанной, серой и унылой

Существовали правила поведения и требование беспрекословно выполнять приказы вышестоящего начальства. На протяжении большей части истории госпиталя женскому персоналу не дозволялось покидать его территорию без разрешения, а гости и посетители не приветствовались.

Все должны были соблюдать некое подобие комендантского часа, а выпивка и азартные игры находились под запретом. Хотя некоторые самые строгие правила были смягчены в начале XX века, члены персонала оставались изолированными от внешнего мира вместе с их подопечными. В первое время существования госпиталя большинство работавших там женщин были молодыми, как правило, не старше сорока лет, но во времена Дороти почти все они были пожилыми и бездетными; возможность найти другую работу для них уже давно миновала. «За все годы моего школьного обучения я ни разу не получала дружеского замечания, заботливого вопроса или комплимента», — вспоминала моя мать.

Члены персонала никогда не обращались к нам лично. Обычно это был властный голос — приказывавший, наставлявший или отчитывавший за проступок.

Я подозреваю, что на эту службу специально отбирали женщин, способных превратить нас в покорных, безропотных и безвольных слуг, которыми мы были обречены стать. Мне ясно, что вся эта система была устроена так, чтобы исключить для нас любую возможность избежать нашего предназначения. Не обученные работе с детьми и лишенные собственных радостей жизни, угрюмые и равнодушные «сестры» в силу своей некомпетентности никак не могли удовлетворить потребности детей, которые остались без родителей. Вместо указаний и разъяснений они предпочитали физические наказания.

Избиения розгами или кожаными ремешками происходили часто и назначались произвольно за малейшее нарушение вроде разговора в строю, невнимательности или кусочка еды, упавшего со стола во время обеда.

Физическое насилие было широко распространенным и не только приемлемым, но и ожидаемым

В каждой классной комнате имелись розги или трость для побоев. Мисс Эббот, одна из учительниц Дороти (тогда их называли «мистрис»), имела репутацию «владычицы розог». Низенькая, похожая на птичку женщина с черными волосами и тощими ногами, она была так легко сложена, что, казалось, ее трость весила больше, чем ее туловище. Моя мать вспоминала, как выпучивались ее глаза за стеклами очков, когда она била учениц по рукам, пока они не начинали плакать.

Другие «сестры» предпочитали линейку или щетку для волос и неизменно сопровождали рукоприкладство словесными оскорблениями, часто с намеком на незаконнорожденность воспитанниц. Детям постоянно напоминали об их позорном происхождении.

Ты дитя порока!

Ты позоришь мир, тебе повезло, что ты жива!

Одна из «сестер» была известна не столько из-за своего метода, сколько из-за выбора времени для наказания. Она совершала свои порки по вечерам и только после того, как девочки снимали нижнее белье перед укладыванием ко сну. Если девочка вызывала ее недовольство днем, она доставала ручку из кармана и писала фамилию ребенка на своем переднике, делая дополнительную пометку в случае повторного нарушения. Перед тем как выключали свет на ночь, она поочередно называла фамилии и порола каждую девочку по голым ягодицам; количество ударов соответствовало количеству отметок на переднике.

Читая об ужасах, которые пришлось испытать в детстве моей матери, было трудно понять, что хуже — порки, после которых с кожи днями не сходили синяки, или жестокие оскорбления и холодность, оставлявшие эмоциональные шрамы на всю жизнь. Моя мать, как и другие найденыши, оказалась втянутой в бесконечный круг страданий и наказаний без шансов на передышку. Работницы госпиталя были либо невежественны, либо безразличны к воздействию своих порок, но современные психологические исследования связывают этот вид пренебрежения и насилия над детьми с неспособностью жертвы проявлять самообладание; их способность выполнять указания значительно ухудшается в результате психологической травмы или насилия.

Иными словами, чем больше вы бьете девочку, тем меньше она может контролировать собственные действия

С самого начала в госпитале для брошенных детей была создана жесткая, взыскательная, беспощадная обстановка, где нарушения и злоупотребления были неизбежными. Физические наказания заставляли детей больше обманывать и притворяться, что приводило к новым наказаниям, еще более частым и жестоким. Все свободные места в моем рабочем кабинете были завалены научными исследованиями; их выводы приводили меня к переоценке всего того, что я думала и знала о своей матери.

Некоторые «сестры» были более жестокими, чем остальные, и вселяли ужас одним своим присутствием в комнате. Они получали удовольствие от причинения страданий ребенку. Во времена моей матери это была мисс Вудворд, одна из самых молодых воспитательниц в школе. В отличие от других сотрудниц, которые обычно были плотно сложенными и неповоротливыми, мисс Вудворд была высокой и стройной, а ее волнистые рыжие волосы были стильно подстрижены и обрамляли миловидное круглое лицо. Но девочки не обманывались ее внешностью. Они знали, что за элегантным фасадом скрывается дикая и необузданная ярость, которая могла вспыхнуть от малейшего проступка или, что еще страшнее, вообще без какой-либо провокации.

Дни Дороти были наполнены беспокойством и опасениями, что мисс Вудворд скрывается за ближайшим углом, готовая обрушить на маленькое тело воспитанницы любые инструменты наказания, какие подвернутся под руку. Ее страх был вполне обоснованным. Худшие порки, которым она подвергалась за годы, проведенные в госпитале, были получены от мисс Вудворд.

Дороти находилась в «крокодильем строю» и маршировала вместе с другой девочкой по пути на урок. Мисс Вудворд, которая вышла перед строем, завела одну из своих частых тирад, где всячески разносила и унижала воспитанниц. Дороти тихо прошептала: «Ох, да заткнись ты». Она не предполагала, что мисс Вудворд может услышать ее, но именно это и случилось. Мисс Вудворд схватила Дороти и грубо затолкала в ближайшую классную комнату. Мисс Эббот, которая вела урок, поспешно отступила в сторону, открыв дорогу, чтобы мисс Вудворд могла швырнуть девочку на парту. Потом она схватила трость, которая находилась под рукой в каждой учебной комнате, спустила панталоны Дороти и избила ее с такой яростью, что серо-лиловая масса синяков не сходила несколько недель.

Дороти изо всех сил старалась скрыть следы побоев от других девочек

Она также держалась подальше от лечебницы, хорошо представляя опасность для себя, если врач обнаружит причиненный ущерб. Врач начнет задавать вопросы, проявлять озабоченность; он может вызвать неприятности для персонала, что обязательно приведет к новым побоям. Но Дороти скрывала свои синяки еще и из-за стыда, который она испытывала, из-за убежденности в том, что она сама была каким-то образом виновата в наказании. «Еженедельные банные дни были для меня тяжелым испытанием, — писала она годы спустя. — Я боялась, что мои черно-синие ягодицы будут для всех напоминанием, какая я дурная девочка».

Там были шесть фаянсовых ванн, по три с каждой стороны ванной комнаты. Они обслуживали две или три верхних спальни, и мы купались по двое. Процедурой заведовала так называемая сестра Ноулз, вечно хмурая и властная, в темно-синем платье с белым фартуком, очках и капоре. Она молчала, сложив руки на огромной груди, и наблюдала за нашим купанием. Я уверена, что она считала мои побои совершенно заслуженными.

Но боль и страдания, которые Дороти испытала в тот день, были не худшим, что могло ее ожидать от мисс Вудворд. Впереди еще был самый страшный эпизод, когда Дороти не знала, что она сделала плохого, — и все произошло без предупреждения.

Дороти находилась на уроке и тихо сидела со сложенными руками, когда мисс Вудворд вошла в комнату и кивнула учительнице, которая как будто ожидала ее.

— Сомс, иди со мной, — велела она.

Дороти в панике направилась к доске. Что она натворила? Хотя она была привычна к наказаниям, раздаваемым налево и направо по любому поводу, но не припоминала случая, объяснявшего неожиданный визит мисс Вудворд.

Мисс Вудворд велела Дороти надеть купальный костюм. Дороти опасливо покосилась на нее, так как мисс Вудворд была известна манерой сталкивать ничего не подозревавших детей в бассейн в качестве воспитательной меры. Ее так боялись, что некоторые девочки пытались спрятаться в туалетах, лишь бы не идти на урок физкультуры. Дороти только начала учиться плавать и не заходила дальше мелководного края бассейна. Когда они подошли к помещению, где находился бассейн, оттуда донесся сильный запах хлорки. Она тихо вошла внутрь следом за мисс Вудворд, а затем ее вдруг подняли в воздух и швырнули в воду у глубокого края бассейна. Дороти успела только раз вскрикнуть, прежде чем ушла под воду.

Почти не умея плавать, она старалась оставаться на плаву и беспомощно барахталась в воде

Когда она всплывала и глотала воздух, то могла различить мисс Вудворд с деревянным спасательным шестом в руках, который обычно висел на стене у края бассейна. На конце шеста находилась большая холщовая петля, и она указывала в ее сторону. «Естественно, я подумала, что мое наказание закончилось», — вспоминала моя мать в своей рукописи. Но у мисс Вудворд было на уме нечто иное. Она начала тыкать Дороти шестом и толкать ее под воду, давая ей время лишь на глоток воздуха, а потом снова загоняя вниз. Дороти была уверена, что она умрет.

Дальше она помнит лишь, как очнулась возле бассейна, вся мокрая, лежа на холодном бетонном полу. Пока она старалась перевести дух, то увидела учителя музыки мистера Бланда и смотрительницу спальни мисс Мейджор, которые стояли рядом и непринужденно беседовали с мисс Вудворд. Иногда они посматривали на Дороти. Раньше она никогда не видела их возле бассейна и была уверена, что мисс Вудворд пригласила их посмотреть на наказание Дороти — приятное развлечение на фоне тусклых и однообразных занятий.

После этого Дороти жила в постоянном страхе перед мисс Вудворд, уверенная в том, что рано или поздно ей суждено умереть от рук учительницы. Поэтому холодными ночами, когда ей было страшно, она делала единственное, что оставалось в ее власти, — молилась. Стоя на коленях в темноте, скрываясь от бдительного взора смотрительницы спальни, она упиралась локтями в тонкий матрас своей железной кровати, складывала ладони и просила Бога избавить ее от мисс Вудворд.

Господи, пожалуйста, убереги меня от дурного поведения и не давай мисс Вудворд наказывать меня.

Она молилась каждую ночь, не зная о том, что однажды кто-то ответит на ее молитвы.

Фото на обложке: Joseph Swain / Wellcome Collection / CC BY 4.0