Не секрет, что не только учителя любят обсудить нынешнее поколение учеников, но и ученики не упустят возможности посмаковать достоинства и недостатки своих преподавателей. Педагог Мария Калужская стала невольным свидетелем обсуждения своих коллег учениками и, пользуясь случаем, решила разобраться, как выглядит «настоящий» учитель с точки зрения учеников.

После уроков сижу в школьном буфете, допиваю чай и слышу, как за соседним столом группа умных и продвинутых старшеклассников обсуждает учителей: кто пересдачу не принял, кто за фривольный внешний вид отчитал… Обычное бурчание перед каникулами. Но тут слух зацепила фраза: «Все это фигня, так-то она настоящая…».

Не выдержала и спрашиваю: «Что такое „настоящая“? Значит, какая?» Сразу ответить не получилось. Взяли мы еще чайник чая, и завязался интересный разговор: что делает учителя «настоящим»? Понятно, у каждого свои перегибы и чудачества, но все-таки одни в глазах современных школяров настоящие, а другие — не очень.

Первым в качестве признака подлинности всплыло «знание предмета». Оно оказалось необходимым, но отнюдь не достаточным. Ведь можно досконально знать предмет, но быть беспомощным в его преподавании.

Вторым назвали интерес к тому, что преподается: огонь в глазах, драйв, умение увлечь и все такое. Почти сразу добавился интерес к жизни вообще. Настоящий учитель не может быть квелым и потухшим. Его удел — быть вечным «зарядником», который, в свою очередь, подзаряжается от свежей жизненной энергии учеников.

Затем пошли чувство юмора, объективность (или непредвзятость), доброжелательность. Интересно, что о пресловутой «любви к детям» никто из собеседников не упомянул, поскольку такая уж прям «любовь-любовь» им и не нужна. Куда важнее — уважение, открытость и стремление понять. Любовь, с детской точки зрения, получается сродни родительской, то есть субъективная, требовательная, гиперопекающая.

Идеально, чтобы учитель был «пунктом эмоциональной разгрузки», мудрым посредником и советчиком, а не дополнительной базой слежения и назиданий по мелочи

Кстати, забавно, что родители как раз все время требуют от педагогов любви к детям, желая заполучить помощников по заботе и контролю.

Наконец, подбираемся к существу вопроса через те грехи, что настоящему педагогу можно простить. Например, излишнюю требовательность, строгость, старорежимность, даже сварливость и занудство (если по делу). Или введение нелепых, с точки зрения учеников, правил: скажем, опоздавшие получают самый сложный вариант теста или пришедшие на «физру» без формы собирают мячи. А также прочие сугубо личностные «фишки»: «Наша англичанка, когда сердится, всегда краснеет, как помидор, и воротничок свой в трубочку скатывает — мы ее прозвали „миссис Черри“». Можно простить забывчивость или, наоборот, назойливое повторение одних и тех же сентенций.

Оригинальная манера одеваться и вести себя, конечно же, цепляет десятки внимательных глаз и может породить не одно прозвище, насмешливые комменты «ВКонтакте» и даже пару видеобенефисов на YouTube. Но при этом кредит доверия учителю не растратится ни на копейку… В чем же секрет?

— Ну, например, наша «тетя Света»… Она, конечно, строгая, бывает так наедет, что вообще… но по делу, конечно. Зато она не выдает собственное мнение за абсолютную истину и всегда выслушивает наши мысли. Можно даже сказать, подталкивает нас к высказыванию своих версий. Учит иметь собственное мнение и очень радуется, когда мы можем его обосновать и защитить.

(Замечу в скобках, что «тетя Света» — вовсе не гуманитарий, а учитель математики. И я доподлинно знаю, что на ее занятиях — таких динамичных и структурированных — всегда есть место жизненному контексту и серьезным обсуждениям реальных проблем).

Итак, корень учительской аутентичности — во внимании к «самости» ученика и выращивании его собственной (мыслительной, этической, гражданской) позиции, отличной от мнения педагога. А истинными «отличниками» из школы выйдут те, кто готов по-своему смотреть на мир и брать на себя ответственность за свое/его изменение.

Пока, к сожалению, чаще получается по-другому. «Свой взгляд» смещается в сторону принятого большинством, порожденного авторитетом или, напротив, в подростковой антилогике — эпатажно-альтернативного. И запускаются привычные семейные и школьные сценарии, где с «любовью к детям» их уверенно подгоняют под взрослые стандарты. Или отвергают. Не учат «по-настоящему».

Конечно-конечно, многие скажут, что какие там у подростков мнения, жизни они не нюхали, и чем шишки набивать, лучше пусть прислушаются к «старшим по званию». Окей. Но после того, как из «тестовых» успехов и ошибок они сложат полную картину — весь пазл взглядов, оценок, рисков и возможностей. Чтобы потом сознательно и ответственно присоединиться к одной из существующих (групп, позиций, гипотез, практик, религий, идеологий). Или стать пророком собственной веры.

Проложить для каждого дорогу проб и попыток — задача настоящего учителя. Сегодня такие пробы уже не связаны с удержанием и трансляцией информации: для этого есть специальные устройства.

Учителю не следует конкурировать с гаджетами и ревниво запрещать их использование на уроках. Куда лучше возглавить движение

Педагог-предметник изжил себя как класс и востребован нынче в роли наставника (не путать с гувернером, воспитателем и пионервожатым) — эдакого «фокусировщика смыслового зрения». Интересного и разностороннего человека, умеющего на предметном содержании выстроить основу для объемного («широкоугольного») взгляда на мир, ценностного самоопределения и творческого поиска. Сначала для себя (иначе не получится), а потом для ученика.

Ну и где каждой школе таких набрать? Вовсе не обязательно, чтобы все как один были настоящими. Если молодому человеку на школьном маршруте встретится хотя бы пара «подлинников», считайте, все уже получилось. Он, как и эти ребята, сумеет отличить золото от более дешевого сплава, легко поддающегося профессиональной коррозии.

…Чайник опустел, и наша компания поднялась из-за стола.

— Еще одно важное качество забыли, — оборачивается ко мне взъерошенный восьмиклассник. — Настоящий учитель умеет отойти в сторону. Ну вы понимаете?.. Даже если я на краю, Все, что мог, он уже сделал. Падать или лететь — теперь не ему, а мне.