Книги Шамиля Идиатуллина — «Город Брежнев», «СССР™», «Убыр», «Бывшая Ленина», «Тубагач» — написаны в разных жанрах: от фантастики, этнофэнтези и социальных романов до детских сказок. Последнее не случайно: у писателя есть уже взрослые сын и дочь. И в новых «Правилах воспитания» — размышления Шамиля об отношениях отцов и детей, национальной идентичности и о чтении, конечно.

1. Родительство и дети — лучшее, что со мной случилось. У меня двое детей, мальчик и девочка. Они уже большие: старшему 26, младшей 19. Когда меня спрашивают, чем вы гордитесь в жизни, обычно ждут, что это будет книжка или премии. А я говорю — дети. Они свет в окошке, надежда и отрада. И общий смысл жизни и существования. Планка, к которой нужно тянуться, повод не сделать плохого, стыдного, дурного. Не хотелось бы, чтобы у них был повод меня стыдиться. Любые дети иногда стыдятся любых родителей, какими бы те святыми ни были и как бы замечательно себя ни вели, но дополнительно создавать такие возможности нельзя.

Надо всегда помнить, что отчитываться придется потом перед Господом, а сейчас показывать, кто ты есть, перед детьми. Они все видят, они все замечают, они учатся у тебя. Ты для них модель, которой подражают, стыдятся либо избегают. С другой стороны, это и двигает цивилизацию, потому что если бы все были как папа с мамой, то так в пещерном веке и жили бы. Потому что зачем развиваться, если и так все норм?

2. Сюсюканья, «ути-пути, а кто тут нас такой миленький?» — этого я не любил никогда. Не ощущаю себя новатором, но меня еще родители попрекали, что с годовалым сыном я разговариваю как со взрослым. Я такой тон применяю только к кошке. И она знает, что сейчас что-то страшное начнется. Потому что такой тон — включение режима глумления и издёвки. И дети помнят, что я разговариваю всегда всерьез, а если шучу, то по-честному. Не как с детьми, не потому что они маленькие и глупые, а просто потому, что так я привык общаться. Они такие же люди, как все, но только родные и самые важные. А на возраст и все остальное скидки нет.

3. Моя любимая жена Рая — обожающая детей волчица, которая готова всех за них порвать. Если взять и в сто процентов оценить важность детей для нее, получатся те самые 146 процентов. Все остальное несущественно. Чтобы у ребенка была любимая игрушка, или если ребенок взгрустнул, она на ленты порвется, чтобы немедленно это исправить. Мне этот подход кажется не очень правильным, честно говоря. У меня есть рассказ, который некоторые называют самым страшным из того, что я написал, — называется «Кареглазый громовик». Он про слепую нерассуждающую родительскую любовь, которая хуже мора, глада и страшных бедствий. С другой стороны, именно такая любовь обеспечивает выживание человечества как вида.

4. Традиционная ли мы семья? Если иметь в виду под традиционной семьей такую, в которой папаша в майке алкоголичке сидит перед теликом, смотрит футбик и гоняет жену и детей, чтобы они ему канал переключили и быстренько кофе принесли — да не такой, а эдакий, — то я подобный извод семьи считаю нетрадиционным и уродливым. Это глупость. Она не столько мужским воспитанием определяется, сколько в целом неправильным воспитанием. Потому что избалованный мужик, который считает себя «вау», «самым-самым», по моим наблюдениям, как раз вырастает из женского воспитания. Когда не мама и папа, а мама с бабушкой свое чадо опекают и дальше с рук на руки передают такой же гиперзаботливой жене, потому что «у нас золотой ребенок, других таких нет». Ну и он вырастает в такой центр Вселенной. Это стыдно и неправильно.

Если ты считаешь, что твоя задача как отца — приносить бизона и сваливать в прихожей, то избавь семью целиком от любых забот, и пусть жена как минимум не работает. Ну, во-первых, это мало кто может себе позволить. Во-вторых, тот, кто может, превращает семью из союза равных людей, каждый из которых по-своему умен, прекрасен и симпатичен — и это замечательно, — в конструкт, где есть главный герой и второстепенные персонажи. Это не семья, извините, а какое-то «я и остальные». Так не бывает.

5. Я предлагал детям учить татарский — они не захотели. Это печально, но это моя, а не их печаль. Когда человек учится в школе, у него десятки учебных предметов. И еще один воспринимается как не совсем понятное и не совсем прикладное умение. Когда мы жили в Казани, дети ходили в татарский садик. Там было полностью татарское общение, это не прошло бесследно. У сына богатый, но пассивный словарный запас. Он поймет практически все, а вот говорить не сможет. Я говорить могу немножко смелее; книги и статьи на татарском читаю. Моей задачей, помимо прочего, было, чтобы дети не стеснялись своих татарских имен или смешной на русский слух фамилии.

Я татарский в детстве совсем не знал, учил в в юношеском уже возрасте. Жена понимает, но не говорит, дома мы говорим на русском.

Я вырос в русской среде — сад, школа, двор, — в семье же говорили по-татарски, когда собирались что-то скрыть

Мой старший брат как человек умный и ушлый татарский выучил, чтобы понимать, что против него замышляют родители. А я как простоватый дурачок до этого не додумался.

Годам к 15–16 я начал учить татарский, но не из-за того, что хотел понять, что затеяли любимые папа с мамой, а просто понял, что это важно, нужно и открывает новый мир. Пока ты живешь в одном мире, кажется, что этого достаточно. Потом выясняется, что, кроме Марса, есть Венера; кроме Восточного полушария, есть Западное; кроме зимы, есть лето. И забыть язык, особенно если изначально это твой родной язык, на котором говорили твои предки, и тогда от них отдаляться с этической точки зрения предательство, а с логической — глупость и расходование ресурсов.

«Тайного языка» у нас дома нет. Если нам с женой что-то совсем приватное нужно сказать друг другу, мы просто выйдем из комнаты. Не потому, что мы детям не доверяем, а просто потому, что знание об этом будет их нервировать, а нам не поможет. А так у нас уровень откровенности, близкий к абсолютному.

6. Я человек, который вырос в среднестатистическом советском детсаду и школе, и мне, конечно, доставалось. Все дети входят в клуб «тупой шутки», где есть закон: если пришла в голову глупая шутка, ты не имеешь права ее замолчать. А во-вторых, всякий думает, что глупая шутка пришла ему первому в голову, что никто до этого такого не говорил. Сейчас «шумел камыш» и «мохнатый шмель на душистый хмель» меня называют гораздо реже. Это бытовая глупость, которая абсолютно не связана с национализмом.

Дети не стесняются того, что я мусульманин. Они себя мусульманами не считают. Они не заморачиваются, как и большая часть их поколения, вопросами национальной идентичности, веры и прочего, они люди Земли и легко переходят с языка на язык. Английский они знают примерно как русский. Не факт, что мы будем понимать наших внуков, потому что они будут говорить на английском или китайском, арабском или иврите.

7. Ничего не хочу детям навязывать. Я исходил из того, что им будет нравиться не то, что нравится мне, как было у меня с родителями. У них другие представления о жизни, другие цели. Я это довольно рано понял и решил, что буду слушать музыку, которая мне нравится, негромко. Зато какое удовольствие услышать «о, класс, сделай погромче, пусть все слушают». В моем случае «Гражданскую оборону».

8. Мои родители, к счастью, живы и относительно здоровы, они всякий раз стремятся собрать нас на бэлиш, традиционный татарский пирог. Советские праздники, Новый год, 23 Февраля, Курбан-байрам — повод для встречи и бэлиша. В нашей семье последние поколения особо верующих не было, я первый, ну и старшие с возрастом набожными становятся. Папа коммунист, мама тоже советский человек. И они терпимы к моим взглядам, спасибо им за это. Я тоже отвечаю остаточной снисходительностью. А других ритуалов внутри моей маленькой семьи, к сожалению, нет.

Мы совсем домоседы. Вот тут, конечно, мое личное упущение: мне проще сидеть дома, чем путешествовать. Я здорово своих родных обокрал на тему походов, вылазок на природу, походов в театр. Просто семейных визитов. Это, конечно, то, что мне не простится. Мною самим, честно говоря.

9. Вообще-то я кошек терпеть не могу. Дочь заставила, она очень хотела собаку. Я на Таганке живу, это не пафосный центр, а рабочий, собаководам там тяжело. Трудно им, а особенно трудно, конечно, собакам. Тогда мы предложили дочке кошку. У нас породистая дворовая кошка из-под Углича.

10. Единственное, о чем я просил детей, — не идти в журналистику и в гуманитарии. Оба моих ребенка связаны с программированием. Сын окончил Бауманку, работает в «Яндексе». Повезло, он туда стремился.

Мне нравится лингвистика. И я немножечко думал о том, что было бы неплохо по идиотской родительской традиции попробовать детей заставить реализовать то, в чем сам не преуспел, но при этом понимал, что традиция эта идиотская и никого обычно не осчастливливает — ни родителей, ни детей. Поэтому не настаивал. Я им предложил математическую лингвистику в качестве выбора пути, но мы соскочили с этой темы. Дочь решила пойти в чистое программирование, хотя раздумывала — у нее с языками все очень хорошо. Сейчас она учится в РГГУ на информбезопасности.

11. Мои дети стандартные, временами читающие современные дети. Есть совсем не читающие и запойные читатели. Мои в средней категории. Я не сделал ошибки, связанной с мантрой «вы не должны позорить фамилию Идиатуллин», «у вас отец писатель». Это было бы самое и зашкварное, и тупиковое решение. Тогда они сами перестали бы читать или читали бы из любви и уважения и возненавидели бы чтение как процесс, а его ненавидеть нельзя. Я никогда не подсовывал ни одной своей книги. Сын прочитал мою книгу, потому что его стали спрашивать одноклассники, которые появились в книге как эпизодические герои: «А это я?» И он устал делать многозначительное лицо, говоря, что да. Прочитал и сказал, что, оказывается, я неплохо пишу. Они давно привыкли, что я все время что-то пишу. Ну так вот, вежливо радуются: книжка выходит, премию получил. Меня это очень радует, я не хотел бы в этом плане давить.

Моя задача как человека книжного и заботливого отца — подсовывать детям книги, которые их могут заинтересовать

Не те, которые интересны мне или которые нужно прочитать, — такой подход кончится ничем. Пару раз я совершил ошибку, когда пожадничал купить какую-то книжку, которую они просили: «Дорого, в другом магазине купим». В итоге не купил — и все, мгновенно запал исчез. Когда осознал, что был неправ, покупал немедленно все, на что глаз падает. Они начинали читать, прочитывали одну книжку, вторую, третью…

Я, например, не очень люблю писателя Лукьяненко. Я к нему неплохо относился сначала, пока он не стал собирать новые книги из старых, — такое я не люблю. Но я ему страшно благодарен за то, что сын прочитал его книжку — одну, вторую, третью. Прочитал всего Лукьяненко, а перешел на другую фантастику. И российскую, и зарубежную. А потом пошел читать дальше.

Я благодарен довольно халтурно переведенной и коммерчески изданной серии про котов-воителей — 20 или 30 таких аляповатых сказок. Дочка запала на это, прочитала все, а потом перешла на более качественную литературу про сов — лучше написанную. Потом дошло до Толкина, она прочитала всего. Это здорово. Правда, сейчас она в возрасте, когда почти не читают.

По моей теории, самый читающий возраст — когда ребенок становится подростком и хочет сам выбирать, что читать

Этот период начинается с 8–10 лет и длится до 15–16 лет. До начала бурного пубертата, когда первая любовь, ЕГЭ, поступление куда важнее литературы. С 15–16 и до 22–23 лет человек не читает, потому что начало взрослой жизни не дает возможности уделить время книгам. Но если подростки привыкли читать в 14, то эта привычка обязательно вернется.

У меня сын третий год запойный читатель, он много читает. Он нормальный пацан, мускулистый, дворовый парень. И программист. Программисты вообще много читают. К счастью для нас и для человечества, которое входит в эпоху программистов, потому что большинство айтишников читают — и это очень здорово. У них широкие вкусы: и современная проза, и графические романы, и фантастика. Это дает надежду.

Спасибо Мариам Закоян за помощь в подготовке материала.