Праздничных линеек в этом году не было, поэтому возьмем торжественную часть на себя. Но, как обычно, сделаем это неформально. Лидер объединенного движения родителей и учителей «Школа — наше дело», член Центрального совета партии «Новые люди», главный редактор издания «Первое сентября», педагог и один из ведущих экспертов в области современного образования и воспитания Артем Соловейчик в эфире нашей «Радиошколы» рассказал, что можно изменить в образовании уже сейчас.

Родители — тоже часть образовательной системы

Тот яркий опыт, который мы получили прошедшей весной, стал показательным. Это был опыт, когда школа в одночасье вышла из своих стен и перешла в семьи. Этому явлению дают различные оценки. Как я понимаю, высшее руководство сферы образования нашей страны считает, что мы успешно прошли все, что было связано с пандемией.

При этом, начиная с мая этого года, а потом и все лето, как только где-то было слышно, что мы будем переходить на сетевое дистанционное образование, кричать начинали все, и больше всего кричали родители. Их голос звучал настолько ярко, что появилось еще более четкое понимание: сегодня они тоже являются частью образовательной системы, которую нельзя не брать в расчет. Даже Министерство просвещения никогда так громко не заявляло о тесных взаимоотношениях с родителями до этого времени.

Во время дистанта все почувствовали двойной дискомфорт. Во-первых, мы привыкли к жизни, которая была до него. А во-вторых, мы вдруг осознали, что совершенно не понимаем содержательную роль школы.

Раньше нам просто говорили, что все делается по ФГОСу, — и мы верили, что все, кажется, в норме. Когда же мы столкнулись с действительностью во время пандемии, родители начали сомневаться — в методиках, программах, подходах. Учителя на это отвечали: «Мы профессионалы, мы знаем». Или же ссылались на издержки онлайна и говорили, что в реальной жизни все иначе. Многие дети, в свою очередь, поняли, что в школу можно и не ходить. С этим опытом нужно было встретиться лицом к лицу.

Сейчас я постоянно со всех сторон слышу, что дети, вернувшись в школу и вспоминая, казалось бы, непростые месяцы на дистанте, понимают, что могут и дальше учиться онлайн и не тратить время на сложный процесс очного обучения. Они уже понимают, что в школе присутствует некая формализация.

Для поколения детей, которые прошли через онлайн-обучение, школа прежней уже не будет

В том числе и поэтому мы должны присмотреться к трио «ученик, учитель, родитель». И максимально включить родителей в процесс обучения. Не отталкивать родителей, которые так надоедливо нас расспрашивают, приходят к нам. Родители нужны нам не только для того, чтобы использовать их как инструмент давления на ребенка. Это, наоборот, самое худшее, что только можно придумать в этих взаимоотношениях.

Борьба за воспитание самостоятельных людей

Раньше я постоянно говорил, что у каждого человека должна быть своя жизнь, но у ребенка школа во многом и есть вся жизнь. По крайней мере, так он ее рассматривает. Выстраивает отношения с одноклассниками, с учителями. Это важнейший опыт.

Когда мне говорят, что школа не камера хранения, я отвечаю: «Как это нет? Пусть это будет камера, но хорошая»

Потому что, если мой ребенок не ходит в школу, я не знаю, что делать. Хотя и это уже не факт, потому что все популярнее становятся альтернативные школы и домашнее обучение. Процент в нашей стране совсем маленький, но по всему миру эта цифра достаточно высока и достигает почти 20% от общего числа. И это тоже симптом.

Примерно три недели назад в тиктоке появился небольшой по длительности ролик Сергея Тихонова, председателя школы самоопределения А. Н. Тубельского. Он записал себя на фоне программы «Здоровье» с Еленой Малышевой. В телевизоре рассказывают про подагру, а Тихонов говорит о том, почему же дети не хотят учиться в школе. Предлагает провести эксперимент: надеть форму, сесть на стулья и пять часов подряд смотреть Первый канал. Суть эксперимента в том, чтобы показать родителям образ современной школы. Этот его ролик набрал уже более двух миллионов просмотров. Из этих двух миллионов большая часть — дети, которые оставляют комментарии, рассказывают, что метафора очень точная.

Мы выстроили систему, которая под учителя, под школу, под государство, но не под детей

Есть известная мудрость, что, пока маленький человек растет, его нельзя отговаривать от тех решений, которые он принимает, даже если они, на ваш взгляд, неправильные. Нужно только помогать проходить через это и купировать последствия. Ведь собственный выбор — это самый великий учитель и, я бы даже сказал, несравненный. Этого тоже нет в нашей культуре, этого мы не умеем.

Я осознал, что если раньше, очень давно, была борьба с безграмотностью, то теперь это должна быть борьба за воспитание самостоятельных людей. Ни одной корпорации не нужны несамостоятельные люди. Поэтому мы начинаем думать: а что же такое «самостоятельность»?

Школа сегодня продолжает все-таки воспитывать далеко не внутреннюю самостоятельность. Не я определяю, что я делаю. Не я понимаю, зачем мы учим то или иное. На все мне отвечают: «Не твое дело». Нам говорят это везде, пусть и не всегда прямо. Именно поэтому мы назвали наше движение «Школа — наше дело».

Классно-урочная система, которая сегодня есть, — это танк Т-34

Буквально полгода назад я выступал на каком-то мероприятии, и меня спросили: «Мы смотрели ваши записи, читали ваши статьи, где вы так много говорите об инновационной педагогике и том, какие возможности открывает цифра. Но вы нигде ни разу не сказали, что классная система плоха». Тогда я понял, что действительно ничего такого не говорил. Ведь это нужно менять, а я не знаю, как это сделать. Потому что классно-урочная система, которая сегодня есть, — это танк Т-34, это автомат Калашникова, вещь, которая будет работать при любом педагоге.

Такая система работает как часы, к ней нет претензий. Но это то, что может преподавать не учитель, а просто человек с коркой в руках. Такие преподаватели «дисквалифицированные». У них будет все, что нужно: урок начнется и закончится, будет домашнее задание, будут оценки, если они плохие — он обратится к родителям ребенка. Когда же последние начнут сыпать претензиями, он ответит: «Вы не профессионал, выйдите за территорию школы». Вот оно, его общение.

Говоря про инновационность, нужно иметь в виду и инновационного педагога, способного принимать субъектность ребенка

Такой педагог понимает, что мы можем опоздать по графику в изучении формул, но при этом сделаем самую важную вещь — настроим аппарат самообучения в ребенке, который с его помощью потом сам доберет все, что нужно. А это уже совершенно другая идеология и другая учительская вера. Чтобы ее принять, школа должна получить свободу. И когда я говорю об этом, также не обходится без криков и нападений.

Самостоятельный ученик, самостоятельный ребенок — это ребенок совсем другой. Нужно иметь смелость быть родителем свободных детей, смелость быть учителем свободных детей, детей говорящих. Этой смелости у нас нет, поэтому мы загоняем детей. А ведь это же то же самое, что и государству не побояться — и стать страной свободных граждан.

Ощущение безопасности есть главный убийца детей

Желание ребенка ходить или не ходить в школу на 80% зависит от того, как к нему там относятся. Это первоочередное в сравнении с тем, чему его учат. Проблема состоит в том, что мы не умеем относиться к детям так, как нужно. Этот навык слишком слабо развит в нашей культуре и пока не настраивается должным образом.

Сколько бы мы ни говорили о любви к детям и всем прочем, нам нужна понятная история, управляемость, снижение рисков и ощущение безопасности. Еще Корчак писал, что ощущение безопасности есть главный убийца детей, но этот стереотип все равно никуда не девается, не исчезает.

Так может, если мы не можем убрать это фоновое ощущение опасности, стоит своевременно давать обратную связь родителям? И это снизит тревожность. Общение должно быть содержательным, а не просто оценкой в дневнике, которая только усиливает беспокойство.

Даже пятерки множат тревогу, потому что родители начинают переживать: «А вдруг завтра пятерок уже не будет?»

Вся система обратной связи сейчас только наращивает ощущение опасности. Заявления, которые делались летом на последних августовских педсоветах, делают то же самое.

Вы скажете, что невозможно вот так связываться со всеми педагогами, ведь у каждого из них, например, 30 детей в классе и у каждого из них родители. Учителям что, нужно разорваться? И тут мы понимаем, что нужно освобождать учительское время не для отчетов вверх, в систему, а для разговоров с родителями.

Если учитель выберет книгу на свой вкус, система взорвется

Расскажу историю, которая ответит на вопрос «Почему мы не можем прийти к субъектной школе?». Один из учителей литературы в Петербурге в те самые времена, когда можно было экспериментировать, сказал: «Так, дети, вы все равно не читаете то, что вам задают. Так что мы будем читать только на уроке, и то, что успеем прочесть, и будет вашим багажом». Тогда дети закричали: «Нам нужно готовиться к экзаменам, как так можно?» — а он ответил: «Так вы же все равно не читаете. Хотите — я дам вам списки, читайте себе спокойно, а здесь я буду уверен».

И вот этот педагог читал с детьми «Войну и мир» четыре года. Читали голосами, разбирались. Разговор, естественно был шире, чем просто «Война и мир». И эти четыре года дали им по литературе гораздо больше, чем могло бы быть. Дети влюбились в чтение. И потом прочли все и вся: «Анну Каренину», Гоголя, Салтыкова-Щедрина и других.

Это невозможно измерить в рамках ЕГЭ или формальными отчетами. Но на современного учителя уже есть управа, и он не может выбрать книгу, которую нужно читать. Если он выберет — система взорвется.

Мы живем на методическом капитале, набранном в свободные 90-е, которые так часто ругают

А вот наши дети уже получили другие каналы для роста. Мы смотрим на них и видим только то, что нам удобно, но оно на поверхности. А там, за обложкой, в телефоне ребенок переходит в другую жизнь. Для того чтобы понять это, нам, взрослым, учителям, нужно наладить с ними диалог и позволить им делать собственный выбор, даже неточный, и не бояться, что они не сдадут ЕГЭ.

Система работает ради отчета, а мы — винтики в этой системе

Я как человек, который не поступил никуда сразу после школы и прослужил три года на флоте, хочу сказать: когда пришло время, я сам определился с профессией и пошел в тот вуз, который осознанно выбрал. Так этого хотел, что мог свернуть горы.

Конечно, мы защищаем своих детей, особенно мальчиков от армии. И это еще одна претензия к государству

Мы все исходим из ситуации, в которой предполагаем худший сценарий. Думаем, что дети — это те, кого нужно принуждать, а учителя — те, кто должен делать все по закону. А директора должны выполнять те указания, которые приходят сверху, иначе у нас не будет единого образовательного пространства или чего-то там еще единого.

Когда же я говорю, что школа может отказаться от ВПР, — никто не верит. Но ВПР — это штука добровольная. Управляющий совет школы может принять решение и отказаться от участия в ней. И вот когда мы боролись с тем, что нельзя после пандемии начинать учебу с ВПР, так как все понимают, что нужна адаптация, то получили ответ: ВПР нужны в срочном порядке для отчета.

И снова мы убеждаемся в том, что система работает ради этого. А мы винтики в этой системе. Каждый учитель понимает, что ВПР — это формальность, но все мы продолжаем в этом участвовать. И это худшее воспитание, которое можно придумать: когда в мире детей реализуются самые ужасные закономерности мира взрослых.

Фото: Shutterstock / fotosparrow