В Госдуме решили бороться с травлей в школах: уточнить само определение и разработать программу, которая позволяла бы избежать буллинга. Но наш блогер Валерия Доброва считает, что проблема травли в детских коллективах существует в том числе и потому, что взрослые закрывают на неё глаза. Да, до сих пор.

Мне кажется, тема буллинга в школе в последнее десятилетие не является дискуссионной. Едва ли кто-то всерьез будет убеждать собеседника, что травля — это необходимый и/или полезный этап развития общества. Из разговоров с немногочисленными подругами я выяснила, что они сохранили теплые воспоминания о школе. В отличие от меня. Я была свидетельницей, участницей, а порой и зачинщицей буллинга.

До 14 лет я училась в обычной общеобразовательной провинциальной школе. Меня называли проблемным ребенком. Не без причины, признаюсь. Еще в 1-м классе мои действия (не специально, честное слово!) привели к тому, что на директорском внуке загорелся свитер. Тогда моя мама отделалась требованием пришить заплатку туда, где в результате «пожара» образовалась дырка. Правда, следующие 7 лет я выслушивала шипения завуча (по совместительству — бабушки мальчика), что меня следовало бы выгнать из школы. Тогда я стала жертвой оговора: мальчишка сказал, что я выхватила из костра горящую палку и ударила его. По моим воспоминаниям, все было иначе: мы дурачились и боролись тлеющими ветками, но заигрались и удар действительно пришелся на его спину.

Ни один директорский ребенок в результате инцидента не пострадал. Только сантиметров шесть зелёного полиэстера

Но именно этот случай породил среди школьников пересуды: если что — Лера наваляет. Для человека, который на физкультуре всегда стоял последним в ряду, это был удачный защитный образ — никто после этого не пытался меня буллить. Внезапно плохой поступок (который даже не был намеренным) стал поводом, чтобы меня уважать. Я ощутила поддержку и одобрение, которых мне не хватало. Правила были просты — для сохранения «авторитета» нужно периодически кому-то отвешивать пинки.

Злодейкой я себя никогда не считала, потому что, будучи все-таки ребенком не хладнокровным, никогда не нападала на тех, кого считала слабее себя. Наоборот, мне казалось, что я восстанавливаю справедливость, когда толкаю или хватаю за волосы очередную задиру. Я даже мальчишек так «защищала». И тем не менее за вспышками агрессии всегда приходил стыд за совершенное.

Ситуация обострилась для всех в подростковом возрасте — когда в нашу жизнь пришли дискотеки и алкоголь. «Стрелки» забивались каждую субботу за Домом культуры, всегда один на один. Состояние опьянения выполняло две функции: помогало решиться на драку и стирало эти воспоминания на утро. Я не помню, почему решила, что должна обязательно обороняться, и почему именно кулаками.

В семье меня за подобные проступки не ругали. Поддержки тоже не было. Взрослые, скорее, сохраняли нейтралитет. Дедушка и вовсе считал, что взрослые не должны вмешиваться в ссоры детей. Потому что дети завтра помирятся, а конфликт взрослых останется. Но так считали не все родители: те, кого я била, часто приходили на меня жаловаться. Но профилактических бесед дома со мной не проводили, узнать мою точку зрения не пытались. Я же считала, что просто «давала сдачи».

Думаю, первая мысль читателя — к ней были жестоки дома, поэтому она переносила эту жестокость на других. Но нет. Моя семья была не маргинальной, даже уважаемой, драк у нас не было, алкоголем никто не злоупотреблял. Отец умер, когда мне было полтора года, примером мужчины стал дедушка — семьянин, который никогда не уходил в загулы, не бил жену, всё делал для детей и внуков. Единственным очагом споров было моё поведение, максимальным наказанием — отправиться в угол. И даже и туда я успевала прихватить ручку, чтобы исписать обои своим сочинительством.

Переломным моментом для меня стал переезд в Москву. Поначалу я обрадовалась: на тот момент я была изрядно уставшей от скандалов и косых взглядов 14-летней девочкой. Но в столичной школе была своя иерархия.

Принимать провинциалку в свои ряды никто не спешил. Пришлось заново завоевывать авторитет

Это был возраст, когда драки остались позади. Буллинг приобрел форму саркастичных замечаний, сплетен и бойкотов. Одним из главных инициаторов травли при этом стали учителя — обычно они переходили на уничижительные комментарии в адрес тех, кого и так высмеивали дети. Мне уже не хотелось примыкать к задирам. Но и становиться объектом травли желания, конечно, не было. Чтобы этого избежать, я решила включить режим дистанцирования. У меня было правило — не делиться своими секретами, проблемами и переживаниями. Все это может стать темой для шуток и сплетен.

Единственный мой прямой конфликт в старших классах случился с учительницей алгебры и геометрии. Она саркастично заметила, что, если я не планирую становиться женой миллиардера, то мне следовало бы учиться получше. Педагоги наши почему-то часто нападали именно на девочек. В ответ на её ремарку я дала ей прозвище. К несчастью для неё, оно стало распространяться среди школьников. В итоге мы пришли к соглашению: я не устраиваю «диверсии» на её уроках, а она ставит мне тройку и разрешает на математике читать книжки.

У меня смешанные воспоминания о времени, проведенном в школе: есть чувство вины — из-за того, что я делала в первой школе, есть и благодарность — с некоторыми одноклассниками я общаюсь до сих пор. Есть и непонимание: почему же взрослые игнорируют детские конфликты? Почему в школах нет и не было системы, которая будет противостоять подобным ситуациям? Почему и родители, и учителя закрывали глаза на драки и насмешки, а порой, и сами становились инициаторами буллинга? Почему дети вынуждены жить не по законам и правилам, а «по понятиям»? И можно ли это изменить?

Иллюстрация: reyals / shutterstock / fotodom