Мы уже поговорили о предложении исключить теорию Дарвина из школьных учебников со священником. Но что думают по этому поводу биологи? Свое мнение высказал наш блогер Георгий Куракин.

Сейчас активно обсуждают запрет преподавания теории эволюции в школе. И я заметил одну важную деталь. Я и раньше ее замечал в риторике креационистов, но выборка была маловата и тренд не прослеживался. Теперь можно говорить о системной проблеме. Расскажу подробнее.

Как вы могли заметить по началу этой заметки, я говорю «теория эволюции». Точно так же ее называют мои коллеги-биологи. Хотя нет, вру: в последнее время в ходу термин «эволюционная биология». То есть речь уже не о совокупности каких-то представлений (пусть и доказанных), а о целой науке, изучающей эволюцию. В то же время любой, кто захочет запретить преподавание эволюционной биологии, обязательно упомянет «теорию Дарвина».

Мы, биологи, так не говорим, да и вообще Дарвина вспоминаем редко

Разве что в какие-то памятные даты, связанные с ним. Например, 2 октября мы отмечали годовщину возвращения Дарвина из путешествия на корабле «Бигль». Сюрреалистический символизм состоит в том, что в России в этот день мы все думаем, как сохранить свое право говорить об эволюции.

Мы не говорим о «теории Дарвина», потому что со времен Дарвина эволюционная биология не только обросла новыми методами и фактами — в ней произошло множество новых прорывных открытий. Хотя бы вспомним открытие Карла Вёзе о том, что визуально сходные археи и бактерии вообще-то представляют собой совсем различные группы. Без методов молекулярной эволюции мы бы не узнали этого факта. Глупо сводить всю эволюционную биологию к одному лишь ее основателю.

Более того, молекулярная эволюция сделала не совсем актуальными даже жаркие споры о переходных формах и им подобных сущностях. Любой поиск сходства последовательностей генов, даже проводимый для чисто практических нужд — например, для изучения распространения штаммов коронавируса, — содержит в себе статистические показатели достоверности сходства. В буквальном смысле они рассчитываются как шанс найти похожее или лучшее совпадение, если бы сходство генов было случайным (а не унаследованным от общего предка). Какие аргументы переходных форм, если перед нами два похожих гена и вероятность получить такое сходство случайно — один шанс на миллион? Это я немножко утрирую, в реальных исследованиях по молекулярной эволюции такие шансы гораздо ниже. Да и генов таких — не одна пара, а множество.

Какие могут быть аргументы в виде цитат Дарвина с мучительным поиском контекста, если ежегодно проводятся и публикуются сотни исследований по молекулярной филогенетике, а их исходные данные открыты всем? Если можно так выразиться, у нас полный PubMed «доказательств эволюции» — даже если цель работы была не в этом.

Но приверженцы креационизма, увы, с PubMed’ом не знакомы. И вряд ли читают Nature и Science за чашечкой кофе по утрам. В их системе отсчета биология безнадежно застряла во временах Дарвина — вот они и атакуют несчастного ученого современными ему (а не нам!) аргументами. Такая вот теория относительности: с позиций наблюдателя, находящегося на позициях креационизма, в биологии XIX век. С позиций эволюционного биолога — XXI век. Эйнштейну такое и не снилось.

На эту разницу в терминологии важно обращать внимание, потому что она показывает резкое различие уровня профильных знаний креационистов и биологов. Но откуда такое различие вообще взялось? Первое предположение — всё дело в том, что в школе изучению современных представлений об эволюции отводится слишком мало времени. И слишком много — на то, чтобы не перепутать на ЕГЭ типы соцветий. В итоге люди не путают типы соцветий, но не могут назвать никого из эволюционных биологов, кроме Дарвина, и рассказать о его вкладе в биологию. С этой точки зрения в школе надо не то что не отменять эволюционную биологию, а отвести на общие и частные эволюционные факты по половине каждого учебника и три четверти КИМ ЕГЭ. Чтобы люди хотя бы понимали, о чем сейчас спорят биологи!

Второе предположение — апелляция к имени Дарвина является намеренной и риторической. Это явление того же порядка, как в разгар лысенковщины генетику называли «вейсманизмом-морганизмом».

Гораздо удобнее выбрать одного ученого и «спорить» с ним, чем признать, что споришь с сотнями исследователей: и покойных, и ныне живущих

Кстати, лысенковщина тогда открыла ужасающий ящик Пандоры. По ее следам пришла, например, «лепешинщина» — учение Ольги Лепешинской о самозарождении жизни в настоящее время. Оно базировалось на ошибочной интерпретации увиденных в микроскопе посторонних частиц, грязи и клеточного дебриса. Стоило запретить генетику, как страна коллективно разучилась правильно смотреть в микроскоп. Это показывает, к какой глубокой деградации науки может привести запрет эволюционной биологии, если он состоится.

Но, как Карелу Чапеку в «Войне с саламандрами», мне хочется закончить повествование на позитивной ноте и дать читателю надежду. Как известно, эффект Стрейзанд — страшная сила… А уж среди подростков и подавно. Запрет эволюционной биологии рискует привести к тому, что ее будут изучать по ночам тайком, при свете фонарика. А статьи из запретного Nature, пересылаемые в зашифрованных чатах в телеграме, станут популярнее, чем мемы про котиков и новости шоу-бизнеса. Если в результате этого мы получим поколение знатоков эволюции — можно будет с изрядной долей черного юмора сказать, что шалость удалась. Правда, ценой полного разрушения институциональной науки и системы биологического образования.

Иллюстрация: elyomys / Shutterstock / Fotodom