Десятилетняя Лиза в течение целого учебного года подходила ко мне, своему учителю, чтобы смеясь и вертясь, сообщить: «Мы, наш класс, вас не любим. Мы рассчитывали на другого учителя, нам его обещали. Но слово не сдержали. Теперь мы вынуждены терпеть вас». Потом растрёпанным вихрем она носилась по классу, транслируя это заявление десятки и сотни раз, буквально вколачивая в головы одноклассников, подбивая их на непослушание.

Большинство с ней не соглашались. Кто крутил пальцем у виска, кто отмахивался, кто испуганно оглядывался на меня: слышу ли я это «кощунство»?

Находилась и пара-тройка готовых к протесту. В их среде она буквально «купалась и плескалась», самозабвенно злословя обо мне, не слишком заботясь о том, чтобы я не слышал её речей, демонстрируя абсолютное бесстрашие, кажущееся окружающим безумием (всё-таки от меня зависело, какие отметки она получит)

Я, конечно же, как взрослый здравомыслящий человек, привыкший управлять учебно-воспитательным процессом, пытался переломить ситуацию. Сначала пробовал разумными доводами усмирить «восставшую»: «Допустим, я тебе не нравлюсь, но тут уж ничего не поделаешь. Ведь нам по жизни не всегда приходится контактировать только с теми, кто нравится. Надо уметь общаться с разными людьми».

Эти доводы она воспринимала в штыки: «Не надо уметь!».

Я пытался зайти с другой стороны: «Ты обижаешься на меня из-за отметок? Давай разберёмся конкретно. Разве они несправедливы? Или я плохо объясняю? Какую тему ты не поняла? Давай расскажу!».

Она презрительно отмахивалась. Дополнительное время занятий в её глазах было не победой, а проигрышем

Тогда я попытался показать свою обиду и спроецировать чувство на неё саму. Например, как ей было бы обидно, если бы она услышала такую фразу: «Мы тебя не любим!». Но к эмпатии, к сопереживанию, как и большинство «гиперов», Лиза оказалась категорически не способна. Не задумываясь, она ляпнула в ответ: «Если б мне такое сказали, рожу расцарапала бы!».

Так и не добившись никаких позитивных изменений, я решился на крайнюю меру — обсудить её поведение с мамой.

Тихая женщина, она ужасалась, стыдилась и долго просила прощения за «свою дикую дочь». Потом приходила Лиза и не менее долгими, да к тому же явно заученными фразами просила прощения «за недопустимое поведение».

Когда же я, мучаясь от неловкости ситуации, пытался сократить извинение, сказать, что прощаю и всё забыто, она злобно обрывала меня за нетерпеливость, будто ограничивали её основополагающие права, и ноющим голосом продолжала свою очень эмоциональную «покаянную песнь». При этом она размазывала по лицу слёзы и горестно кривила губы. Мне, жестокосердному злодею, это казалось немного демонстративным…

А на следующий день всё повторялось сначала! Будто и не было покаяния…

Она снова заявляла мне, что вынуждена терпеть меня и как это невыносимо тяжело, потому что другой учитель, на которого она рассчитывала, гораздо лучше

Справедливости ради следует уточнить, что этот вожделенный учитель тоже работал в её классе, просто в другой должности. Он был совершенно не в восторге и от самой Лизы, и от её безбашенного поведения, и от её потонувших в бессмысленной возне способностей к обучению. Его оценки были даже ниже моих. Ни обещаний, ни бонусов никаких он ей не давал и был совершенно не рад её скандальной «преданности». Так что её упорство в выборе «любимого учителя» было безосновательным.

Так в чём же дело? Почему ребёнка заклинило на протесте?

Во-первых, здесь мы имеем дело с острой жизненной потребностью подобных детей в ярких демонстративных эмоциях. Они категорически не выносят нейтральный эмоциональный фон. «Напиться страстей» для них это нормально. Они осознают себя по-настоящему живыми и радостными только в состоянии «эмоционального шторма». Потому и баламутят и себя, и всех вокруг. Эмоции — это их жизненный приоритет, их питательная среда.

Во-вторых, в поведении девочки подспудно просматривается желание отомстить хоть кому-то яркой болью, которую много раз причиняли ей самой, наказывая за несдержанное поведение.

Она определила меня как «слабое звено», возможно, приняв за слабость мою сдержанность, «неругливость», нежелание причинить ей ответную боль

И с удовольствием стала оттачивать на мне зубки, безнаказанно поливая обвинениями и упрёками. Отчасти это стало возможным из-за неспособности подобных детей к эмпатии, к сопереживанию чужой боли.

В-третьих, в этой ситуации очевидна характерная для СДВГшек нерациональность, безрассудность и бесстрашие (по причине их неспособности просчитывать последствия своих действий). Ни один трезвомыслящий человек, ребёнок в том числе, не станет открыто конфликтовать со старшим, от которого зависит. И это бесстрашие мы имеем в сочетании со столь же характерной «забывчивостью» и игнорированием того, что ей не нравится. Так, наказание мамы и собственные извинения за неуважительное поведение наутро были напрочь забыты, выплюнуты, как невкусная конфета.

Все эти три аспекта поведения очень характерны для ребёнка с СДВГ. Осознавать это, учитывать полезно для учителя.

Вскоре Лиза досыта наигралась в «любовь-ненависть» и переключилась на другое интересное занятие: класс начал подготовку к конкурсу самодеятельности, в котором она планировала обязательно стать звездой.

Но для этого ей необходима была моя помощь…

Иллюстрации: Shutterstock (miniwide)