Пионерский галстук я носила недолго. Я из того поколения, которое перешло из третьего класса сразу в пятый. Четвёртый остался на бумаге. Формально мы закончили одиннадцать классов, но по факту учились десять.

Итак, в третьей четверти третьего класса нас дружной толпой приняли в пионеры в Историческом музее в Москве. До этого я целый месяц зубрила ту самую клятву («перед лицом моих товарищей!»), но никто её прочитать не успел, потому что каждой школе выделяли ограниченное время.

Торжественный момент был скомкан и неловок. До этого полгода шли баталии, что лучших будут принимать в первую смену чуть ли не на Красной площади, всех остальных во вторую, а кого-то могут вообще не принять… К моему глубокому разочарованию, приняли всех, даже отпетых хулиганов. Чувство несправедливости и обмана уже тогда закралось ко мне в подсознание, даже девятилетнему ребёнку было понятно, что это фейк. Но пионерами, тем не менее, мы стали. А на мои плечи легла двойная ответственность — представлять советского пионера за пределами страны.

В пятый класс я пошла в школу при Посольстве СССР в Мадриде

Дико сейчас это представить, но да: мы стояли среди пальм на тридцатиградусной жаре, в белых рубашках и галстуках, и салютовали пионерскому знамени. На этот раз всё было по-настоящему. Не помню, чтобы нас в школе мариновали на тему, как это важно — гордо носить звание советского пионера. Учебники были наши, советские, песни тоже, и портрет Ленина в каждом кабинете. При этом разговоров на тему « они плохие, мы хорошие» моя память не сохранила. Хотя подозреваю, что они были.

Разницу между миром капитализма и социализма я при этом ощущала очень хорошо. Признаюсь честно, всё шло из семьи. В первый же год работы за границей отец показал нам дикие трущобы и на вопрос «что это?» ответил чётко и ясно — «социальное неравенство». Пропасть между богатыми и бедными я тогда почувствовала моментально. «В СССР же мы все живём одинаково, — утверждал отец — всем даны равные условия».

Этот урок был хорошо усвоен. Я испытывала чувство морального превосходства над «отсталой» Испанией, которая живёт по законам капитализма. Ты как будто прибыла из другой, высшей галактики, где всем гарантировано абсолютное счастье. При этом убожество советской реальности моментально растворилось. Еле дышащие автобусы, стены, покрашенной масляной краской, липкие стаканы в столовой — всё это мое сознание легко списывало со счетов. Образ Родины окутывал приятный романтический флёр.

Масла в огонь подливал журнал «Пионер», который рассказывал о подвигах прекрасной Саманты Смит, о том, как ей понравилось в «Артеке». Где-то там, в воображаемой дали, лежал тот самый Советский Союз, который мне увидеть воочию так и не удалось, но в фантазиях он был вполне реален. Родина, которая могла материализоваться только в виде кошмарного форменного платья и гулких школьных коридоров, маячила на задворках сознания радужной мечтой. Понять идеалы Ильича было легче лёгкого. Из командировок отец привозил фотографии рыбаков, фермеров, рабочих — жили они не сладко, и зачастую профсоюзы бились за их права совершенно безрезультатно. И мне так хотелось, чтобы «левые» наконец взяли большинство в парламенте, и все эти люди получили бы тепло в свои дома и право на бесплатные учебники. По иронии судьбы, насколько я знаю, испанские родители до сих пор платят круглые суммы за учебники в муниципальных школах, и даже отпетые буржуи зверски экономят на воде и отоплении.

Никакого диссонанса между стихами о Ленине в школе и царством консьюмеризма за пределами посольства я не испытывала

Изобилие в магазинах, прекрасная погода и красота вокруг воспринималась как плата за чьи-то страдания. «Богатые живут за счёт других » — эта мысль всегда гвоздём сидела у меня в голове. И грешным делом я мечтала о том, чтобы «отнять у них немножко» и «раздать бедным». Ведь про это была Великая Октябрьская революция, не правда ли?

Ни одного стоящего пионерского дела осуществить мне не удалось. Защищать малоимущих на позднем этапе перестройки было уже немодно, и вся политическая жизнь ограничивалась тусовками на местных предвыборных фестивалях. Лето я провела, как обычно — в бассейне, недоступном для простых смертных, вынужденных маяться от жары. В конце августа 91 года в нашей квартире в пять утра раздался телефонной звонок. «Горбачёва сняли» — объявил отец, и в 24 часа мы бежали в страну, которой уже не было.

Пионерский галстук я хранила несколько лет. Особо смелые одноклассники отваживались надевать их, чтобы эпатировать учителей. В начале 90-х они раздражали старшее поколение гораздо сильнее, чем ирокезы, кольца с черепами или обесцвеченные чёлки.