Перед школой многие считают, что надо научить детей считать, читать и писать. Или даже школа просит приводить уже подготовленных детей. Но как это сделать, если ребёнку чтение совсем не даётся? Наш блогер Анна Ширинкина рассказывает, какие методики она испробовала в попытках объяснить сыну, как из букв строятся слова.

Чтение Тёме долго не давалось. Надо сказать, что язык он осваивал как математику: вот слово — единица языка, вот предложение — сумма единиц, к звуковой же, музыкальной стороне оставался глух и нечувствителен. Поэтому не выговаривал некоторые звуки, переставлял слоги в словах — от перемены мест слагаемых сумма не меняется — и совершенно игнорировал ритм и рифму. Прослушав очередной стишок к какому-нибудь детсадовскому празднику, он схватывал суть и тут же пересказывал его в прозе. Как говорится, я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал. Мама нервничала.

«Ты же у нас педагог!» — угрожал отец в ответ на мои попытки защитить дитя и объяснить, что алфавит — одна из самых абстрактных систем. Нельзя взять, к примеру, и расправить из кулака один палец, а потом ещё один и понять, что «м» плюс «а» будет «ма», вот так просто понять, как один плюс один.

Читать Артёма учила я. «О-ко-ло», — произносил сын, честно проговаривая каждую «о», и на вопрос, какое получается слово, впадал в тихую истерику. «Поставь ударение!» — «???» — «Читай в безударном положении „о“ как „а“» — «а-а-а-а». «Около» кружило голову, звучало в ней колокольным набатом — «Около кола колокола», — вставало частоколом, чужой околицей, таращилось тремя круглыми оловянными глазами, но не желало быть предлогом.

Я смотрела на сына и видела его несчастье, он смотрел в букварь и видел тайные знаки. Да и видел ли сквозь слёзы и паралич страха?

Мне знаком этот страх. В начальной школе технику чтения у нас проверяла завуч. Галина Николаевна шла по коридору к нашему кабинету и смотрела прямо перед собой глазами мёртвой рыбы, безжизненными и слепыми. Она надвигалась как угроза, как самый жуткий кошмар, и я чувствовала, что во мне открывается дверь, и в неё входит потустороннее, вытягивая тёплую, пригретую за хрупкой реберной дугой душу.

Я садилась рядом за парту и по секундомеру начинала читать: водила окоченевшим пальцем по строчкам, не понимая смысла — «100 слов в минуту» — к счастью, я всегда хорошо читала.

Потом, в средних классах, Галина Николаевна вела у нас математику. Слова вылетали из неё, как пушечные ядра, слюна фонтаном огненных брызг ложилась на наши головы и тетради. Мы инстинктивно пригибались к партам, не имея возможности бежать. Кажется, она искренне хотела научить нас предмету, но это была прямая искренность молотка: чем сильнее ударишь, тем глубже войдёт. Она в самом деле была почти слепа: читала, прижимая книгу к самому носу, и на улице ходила под ручку с сестрой. Мы жалели её, когда привыкли к страху.

Могла ли я с таким бэкграундом не сочувствовать сыну? Но любовь сильна не страстью поцелуя, и мне предстояло заново выдумать колесо, чтобы сдвинуть эту телегу с места.

Начинали мы с глобального чтения, благо от старшего у меня остался целый чемоданчик «приданого» с карточками. Я показывала Тёме слово, выведенное красным по белому, и говорила: «Мама». Предполагалось, что он должен запомнить визуальный образ и потом узнавать слово в тексте, как знакомое лицо в толпе.

«Мама», «папа», «дом», «глаза» висели на магнитной доске над детским столиком. От времени они выцвели и чуть посерели, но так и не стали родными.

Бросив глупости, мы стали учиться по-человечески: вот звук, вот два звука, вот слог, а вот и слово. Я рисовала мелом два столбика: «а» против «я», «у» против «ю» и проговаривала «ла» — «ля», «лу» — «лю». «Смотри, — говорила я, — „у“ делает согласную твёрдой, а „ю“ — мягкой. „Лук“ и „люк“! Разница в одной букве, и получается совсем другое слово! Правда, здорово?». «У» я выводила голубым (твёрдое, как лёд), а «ю» розовым (мягкое, читай на улыбке). Сын смотрел. Ему было неинтересно.

Потом тётушка принесла Тёме «кассу букв». Кто учился в советской школе, должен помнить: к небольшой клеенчатой папочке с рядами прозрачных окошек прилагаются листы с буквами. Вечером, уложив всех спать, я брала ножницы и вырезала крохотные карточки. Я представляла, как мы сядем под настольной лампой плечо к плечу и соберём своё первое слово. Боже мой, какими только фантазиями не тешат себя отчаявшиеся родители!

Призрак Галины Николаевны бледнел и растворялся, на смену ему являлся другой — моего взрослого сына, безработного и бездомного: «А всё потому, что кто-то плохо учился в школе!».

В какой-то момент я вышла из игры — накачала ребёнку приложений. Там буквы кружились на карусели, прятались в мыльных пузырях и, лопаясь, рассыпались весёлой радугой, а ответы комментировал нежный женский голос: «умница» или «попробуй ещё разок».

Пытливый читатель, наверное, ждёт признания, мол, всё-то я делала не так, а ларчик просто открывался. Нет, друзья, это же не рекламный текст

«Е-ле-на Пе-т-ро-в-на — по-ва-р», — читал Артём. «По-вар», — повторял он, одинаково ударяя на оба слога, и было понятно, что этот «повар» из одной компании с «по грибы — по ягоды». Тогда почему без «ы»?

Сегодня сын прочитал мне текст про Елену Петровну — повара в третий или четвёртый раз. Да, мы ходим по кругу. Нормально прочитал — разжав зубы, полушёпотом собирая слова из слогов, как конструктор. И сказал: «Как быстро!». Вдохновлённый новой победой, он умчался прочь и вернулся с табуреткой, на которой стоял поднос с чаем. К чаю было земляничное печенье марки «Назад в детство». Клянусь!

Какая мораль? Если сын принесёт мне двойку за технику чтения, я скажу ему: «Что ж, сын, можно за всю жизнь не научиться собирать камины, но это не помешает тебе наслаждаться красотой огня». Я скажу ему это тихим, ласковым голосом тёти Вали из передачи «В гостях у сказки» (у сорокалетних свои кумиры), а потом вырву из головы все волосы, достану секундомер и превращусь в Галину Николаевну — чужую, страшную тётку, потому что учение — свет, а неучение — тьма! А свет у нас где? Правильно, в конце тоннеля, бесконечного, тёмного и опасного.

Иллюстрация: Shutterstock (Shtonado)