«В хосписах не то чтобы против, если лошадь сделает кучку». История пони Дитриха, его хозяйки и их пациентов

Однажды мы уже рассказывали про иппотерапию — лечебные занятия верховой ездой. Но легко ли вам представить лошадь в больничной палате, у кровати пациента? Для тренера-берейтора Анастасии Козырь это привычная картина. Вместе со своим 24-летним шетлендским пони Дитрихом она навещает паллиативные отделения больниц и московские хосписы. Как такие визиты возможны в мегаполисе и чем они помогают тяжелобольным людям, рассказывает сама Анастасия.

«Абсолютно отвратительный пони»

Маленький строптивый пони — вот кого я увидела в январе 2008 года, когда приехала посмотреть новогоднюю елку в Тимирязевской академии. Он боялся музыки и влетел на манеж, слишком быстро перебирая ногами, во все стороны размахивая хвостом. Веселый такой пони.

Через несколько месяцев я поступила в Тимирязевскую академию на факультет зоотехники. У меня самой небольшой рост, 159 см, так что в рамках студенческой практики за мной сразу решили закрепить небольшую лошадь, тем более что девочка, которая ухаживала за ней раньше, уехала в отпуск. Да и ростом она была под 2 метра — ей объезжать пони было не слишком удобно. Так я снова встретилась с тем веселым новогодним пони и узнала, что его зовут Дитрих. Его нужно было ежедневно чистить, кормить и работать под верхом — довольно близкое общение.

Сначала я падала с Дитриха через день. Оказалось, что первое впечатление меня не обмануло: это был пони с абсолютно отвратительным характером. Он кусался, его всегда было слишком много. В каком-то смысле благодаря характеру ему даже повезло: Дитриха не отдавали в прокат (прогулочные занятия. — Прим. ред.), потому что новичок управлять им точно не мог. «Неважно, что ты умеешь ездить только шагом. Сегодня мы будем скакать галопом».

В академии Дитрих был скорее как представитель породы шетлендский пони. С ним разучили несколько трюков, так что он мог выступать на новогодних праздниках и мероприятиях вроде дней открытых дверей. Но он мало общался с другими лошадьми, потому что его реже выгуливали в общей леваде. Так что большую часть времени он просто дичал.

Если бы тогда, в 2008 году, мне сказали, что Дитрих будет пони-терапевтом, я бы не поверила

В 2014 году моя учеба в академии подошла к концу. К тому моменту я уже хорошо понимала, что не смогу оставить Дитриха — он стал частью меня. А я, наверное, смогла помочь ему, потому что он стал заметно спокойнее. Наконец, я знала, что никому, кроме меня, Дитрих в Тимирязевке не нужен. Родители были готовы помочь мне деньгами и выкупить либо спортивную лошадь, либо Дитриха. Выбор был очевиден.

Я перевезла Дитриха в другое место постоя, где он мог постоянно находиться в компании других лошадей, а условия содержания в целом были лучше. И постепенно его характер стал меняться. Поскольку Дитриху стало проще, я начала брать приглашения на детские праздники, куда пони периодически заказывают для фотосессий. Там-то я и заметила, что он очень ответственно относится к своему делу.

Вообще-то лошадям часто бывает некомфортно в местах, где дети бегают, кричат и постоянно шумят, а на полу валяются шарики, которые легко могут лопнуть. Дитрих через всю эту обстановку проходит с очень сосредоточенным видом, потому что знает, что на нем сидит ребенок, а пол немного скользит под копытами. У него прямо в глазах читается: «Я должен быть осторожен. Всё хорошо». Словом, каждый раз, когда мы выезжали на мероприятия, Дитрих меня удивлял.

«В первый выезд поцеловал пациентку в щечку»

Со временем я поняла, что Дитрих — очень классная лошадка для общения с детьми. Он спокоен, он внимателен, он буквально слушает. В то же время мне в соцсетях начали попадаться видео про ипповенцию — терапевтическое общение с лошадьми. В Европе и США это довольно распространенная тема для домов престарелых, а во Франции есть один большой конь, который посещает и паллиативных больных. Меня эти сюжеты удивляли и радовали, но тогда я не думала, что волонтерами станем мы с Дитрихом. О том, что в Москве развивается пет-терапия (метод лечения пациентов с помощью домашних животных. — Прим. ред.), я тоже не знала.

Да и собственного коневоза у меня не было. Арендовать машину для перевозки лошади очень затратно — от 10 тысяч рублей за выезд, и при отсутствии стабильного заработка просто взять и поехать куда-то с Дитрихом за свой счет я не могла. А потом случилось очень важное событие: муж подарил мне машину, в которой я могла возить пони. Осталось только понять, с чего начать, — информации о посещении паллиативных больных с животными в интернете не было вообще.

В октябре 2022 года моя знакомая Ксюша опубликовала историю о своей поездке в хоспис для взрослых в Царицыно с двумя своими собаками бордер-колли. Я сразу же спросила, вдруг там были бы рады видеть и Дитриха. «Не вопрос, вот номер координатора, — сказала знакомая. — Позвони, уточни. Тем более Дитрих у тебя воспитанный». Я долго собиралась с мыслями — думала, о чем нужно рассказать в первую очередь, как описать Дитриха. В итоге набралась храбрости, позвонила и… мою идею поддержали с невероятным энтузиазмом. 1 ноября состоялся наш с Дитрихом первый выезд в хоспис.

Было очень страшно. Я не знала, куда я еду. Для меня хоспис был чем-то страшным — удручающим и грустным местом

Всю поездку мне было некомфортно, потому что я не знала, что координатор договорилась и с Ксюшей — она с собаками уже ждала меня на месте. Нас так тепло встретили, атмосфера внутри оказалась такой мягкой и успокаивающей, что сразу захотелось больше улыбаться, обниматься с людьми. Это может прозвучать необычно, но в хосписе страх ушел сразу.

К тому же оказалось, что у Дитриха есть какая-то врожденная невозмутимость. Мне повезло, что он — та лошадь, которую не нужно долго обучать. Ему достаточно один раз показать, что делать что-то совсем не страшно.

Так, я никогда не учила его ходить по лестницам, ездить в лифте, но всё это он делает абсолютно спокойно. Если я уверенно иду вперед — он уверенно идет рядом со мной. Хотя однажды, уже в один из следующих выездов, нам надо было спуститься по темной лестнице с плохим освещением — у меня самой при взгляде на нее волосы вставали дыбом. А Дитрих взял и пошел, как будто там вообще всё было просто — лестница как лестница.

Правда, на самом первом выезде все-таки случился небольшой инцидент. Лошади — не те животные, которые будут терпеть, если им хочется в туалет. Специального мешка для навоза у нас тогда еще не было, и Дитрих все-таки оставил небольшую кучку. Мне было невероятно стыдно, но все сотрудники поспешили меня успокоить: «Ничего, у нас тоже бывает». Сейчас мы везде обязательно ездим с мешком. И не сказать, что в хосписах против, если лошадь сделает кучку — люди понимают, что это животное, — но собирать навоз из мешка банально проще, чем с пола.

Но главное, что Дитрих сразу понял, как общаться с пациентами. Он был очень аккуратен и к каждому находил свой подход. К тем, кто немного боялся, подходил медленно и осторожно, не спешил брать угощение и не делал лишних движений. С более активными пациентами и сам становился активнее — мог чуть подтолкнуть руку, подставить нос. И тогда же, в первый наш выезд, он даже поцеловал пациентку в щечку.

«Невероятное преображение от хулигана к терапевту»

Однажды случилась показательная ситуация. Утром мы с Дитрихом поехали на детский день рождения, а днем должны были ехать в дом подопечной фонда «Дом с маяком» — так вышло, что оба места находились неподалеку.

На празднике Дитрих вел себя отвратительно. Он отказывался стоять на месте, не хотел фотографироваться, постоянно крутился и не обращал ни на кого внимания. В общем, настроение у него было хулиганское. Но когда мы приехали к пациентке домой и поднялись на лифте в квартиру, он поменялся. Сразу стал спокойным, давал себя гладить и даже уснул, уткнувшись в ногу девочки. В общем, это было невероятное преображение от хулигана к терапевту — как будто два разных пони.

Сейчас мы ездим в хосписы и для детей, и для взрослых. В основном договариваемся мы через фонды «Вера» или «Дом с маяком». Причем если в 2023 году я еще находила контакты сама и сама же предлагала привезти Дитриха, сейчас мы нарасхват. Я бы хотела охватить как можно больше мест, но на всех нас просто не хватает.

Мы несколько раз были в больницах — паллиативном отделении больницы имени Г. Н. Сперанского и в Морозовской больнице, тоже в паллиативном отделении. В больницы-больницы нас пока не пускают — там немного другие, более строгие правила. Чтобы пройти туда с животным, нужно сделать множество прививок. Но в больнице имени Сперанского, например, Дитрих был первым животным, которое зашло внутрь. Поэтому, возможно, когда-нибудь нас пустят и в другие отделения. Не инфекционные, конечно, а, например, в травматологию или к больным с неврологическими заболеваниями.

Дети в паллиативных отделениях чаще всего неактивны. Они спят

И Дитрих просто стоит рядом с ними, иногда и сам как будто бы дремлет рядом, но всегда слушает ребенка — уши у него направлены к пациенту. С теми, кто находится в сознании, он «болтает» — может активно хлопать губами, иногда выпрашивает лакомства (я привожу их с собой, специально подбирая так, чтобы у Дитриха не вырабатывалось чересчур много слюней).

В больнице имени Сперанского нам даже разрешили пройти к совсем малюткам в небольшое реанимационное отделение. К Дитриху поднесли совсем кроху. И если обычно он может поводить ушами, головой, похлопать губами, то тогда он, как мне показалось, забыл, как дышать. Стоял, не двигался, как будто даже не моргал.

К сожалению, я не всегда могу получить обратную связь от маленьких пациентов и их родителей. Во-первых, не всех получается увидеть дважды. Во-вторых, даже если детей мы видим несколько раз, то их родителей — еще реже. Взрослые или на работе, или где-то заняты. Поэтому я, как правило, общаюсь с сотрудниками хосписов, которые могут рассказать, например, что пациенты нас вспоминали, для них распечатывали совместные фото с Дитрихом.

В паллиативных отделениях есть дети, которые живут в своих мирах. Вывести их на эмоции или хотя бы какую-то реакцию сложно. И когда не только у Дитриха, но и у других животных получается вступить с такими пациентами в контакт, это очень ценно и для сотрудников хосписов, и для родителей этих детей. Потому что появляется понимание, что ребенок все-таки реагирует на внешние раздражители.

Реакции бывают разными: кто-то пытается сфокусировать взгляд, кто-то пододвигает руку ближе. Или, наоборот, убирает — потому что страшновато все-таки. И это круто! Значит, человек осознает реальность.

Чаще прямую обратную связь дают взрослые пациенты, у которых есть возможность коммуницировать. У меня был любимый взрослый пациент в хосписе в Люблино, Константин. Сам он был человеком, по которому можно было наверняка сказать, что прошлое у него было сложным. Выглядел очень брутально: бритый, наколки на руках. Наверное, если бы я встретила его на улице, никогда бы не подошла. Но жизнь сложилась так, что он оказался в хосписе. Всегда, когда видел Дитриха, восхищенно кричал, радостно тянул руки, чтобы крепко-крепко обнять пони. Он был единственным взрослым, кто так активно и ярко реагировал на него. И это бесценная реакция.

Негативных опытов с пациентами у нас не было. Хотя иногда взрослые сами отказывались от общения. А бывало наоборот: иногда Дитрих приходил к соседям пациентов, сначала не настроенных на коммуникацию, и вскоре они сами уже были не против обняться, покормить, погладить.

В любом случае координаторы всегда спрашивают у пациентов, хотят ли они общаться, есть ли у них силы. Мы с уважением относимся к каждому и уважаем личное пространство, не вторгаемся в него. Поэтому, думаю, и негатива у нас никогда не было.

Кто устает больше?

В соцсетях мне нередко пишут, что я таскаю по больницам уставшего пони. Но в хосписах Дитрих не показывает беспокойства. Он не болеет, не угнетен, с радостью реагирует на окружающих и спокойно переносит выезды. А когда мы возвращаемся на конюшню, я отпускаю Дитриха гулять с его другом, и они замечательно проводят время вместе.

Наверное, эмоционально больше устаю я. Я устаю улыбаться, потому что улыбка — самая естественная реакция на бесценные эмоции и действия пациентов. Не улыбаться невозможно, но яркие эмоции тоже могут утомить. Поэтому, например, я стараюсь не ставить выезды несколько дней подряд и летом обычно не делаю больше двух в неделю.

Зимой выезды еще реже. Дитрих сильно обрастает мехом, поэтому ему становится просто некомфортно долго находиться в теплом помещении. Так что мы сводим поездки к минимуму, делаем их 1–2 раза в месяц.

Ипповенция — все-таки не работа, а волонтерство. В остальное время я работаю с другими лошадьми как тренер-берейтор. Ко мне обращаются частные владельцы или тренеры, которым я могу помочь в работе с лошадью или как всадник.

Вообще-то содержать лошадей сложно, потому что это не самые жизнеспособные зверушки. Они часто болеют по поводу и без, и когда это происходит, стоимость затрат на их содержание сильно возрастает. Но с пони всё чуть легче благодаря их размеру: Дитрих меньше ест, платить за его постой приходится тоже в два раза меньше. Плюс мы стоим в ближайшем Подмосковье, в 25 километрах от МКАД, а не в самом городе. Поэтому на содержание Дитриха в месяц уходит относительно немного — 15 тысяч рублей. Максимальная сумма доходила до 50–60 тысяч рублей, когда Дитрих серьезно болел.

Обычно покрыть расходы мне помогает муж, без которого вообще не было бы волонтерских выездов, ведь машину мне подарил он. И до сих пор он моя самая большая поддержка в этом деле. Плюс затраты покрывает и сам Дитрих, который продолжает выезжать и на праздники.

«Нам с Дитрихом говорили, что мы можем отвлечь медперсонал от тяжелых моментов их работы»

Я вижу, что отношение к пет-терапии, где животные помогают людям, меняется. Появляется больше и канистерапевтов, развивается Национальная федерация иппотерапии и адаптивного конного спорта.

Я вижу, что всё это нужно не только пациентам, но и сотрудникам хосписов, которых животные-терапевты разгружают. Нам с Дитрихом говорили, что мы можем отвлечь медперсонал от тяжелых моментов их работы: «Спасибо, что вы приехали именно сегодня, именно сейчас».

Сейчас Дитриху 24 года. Он не суперстарый — пони живут гораздо дольше больших лошадей, потому что их жизненный ресурс расходуется немного иначе. Они могут прожить до 30–35, если нет проблем со здоровьем, а могут и до 40–50 лет. Но все-таки я прекрасно понимаю, что Дитрих не вечен. Поэтому в планах — приобрести и подготовить ему преемника, который сможет так же помогать людям.

Фото: Сергей Валиев