В феврале 2020 года активисты определили, где именно на Пискарёвском кладбище находится могила Даниила Хармса. Он был похоронен там в 1942 году. Как и у большинства других обэриутов, его судьба сложилась трагично. Но ещё до этого они смогли внести свой вклад в советскую детскую литературу и сделать её, возможно, самой авангардной в мире.

Советский быт в стихах

Может быть, кто-то из вас помнит стихотворение «Ниночкины покупки». Ещё в 1990-е годы оно встречалось в разных хрестоматиях для дошкольного и школьного возраста.

Мама сказала Нине: «Нина, купи в магазине: Фунт мяса, Бутылку кваса, Сахарный песок, Спичек коробок, Масло и компот. Деньги — вот».

Далее по тексту Нина твердит перечень покупок на бегу, по пути в магазин. А в очереди в кассу вдруг забывает:

«Дайте фунт кваса, Бутылку мяса, Спичечный песок, Сахарный коробок, Масло и компот. Деньги — вот». Кассир говорит в ответ: «Такого, простите, нет! Как же вам свесить квасу, Не влезет в бутылку мясо… На масло и компот Чек — вот! А про сахарный коробок И спичечный песок Никогда не слыхал я лично — Верно, товар заграничный…»

Вроде бы просто забавная нескладушка, причем многие обстоятельства действия могут и вовсе ускользнуть от современного читателя. Например, сколько мяса в фунте и что за чек берёт Нина. Однако несколько поколений советских читателей, знавших механику покупок в магазине и понимавших иронию о «заграничном», неслыханном товаре, шутку любили. Она могла быть считана почти в любую эпоху советского государства.

Автор стихотворения — некий Юрий Владимиров. Если попытаться найти о нём информацию, окажется, что писатель умер в 22 года. Отчего — узнать ещё сложнее. Не то утонул, не то болел туберкулезом. Что написал, почти не сохранилось: осталось ещё несколько стихотворений «для самых маленьких» и черновик рассказа про человека, который ходил сквозь стены.

Как выглядел наследник старинного дворянского рода, умерший в Ленинграде в 1931 году, тоже совершенно неизвестно! Нет ни одной, даже предположительной, его фотографии. Зато точно известно, что он был членом кружка ОБЭРИУ.

ОБЭРИУ, или «Объединение реального искусства»

Само объединение существовало недолго даже по меркам поэтического кружка, всего года два-три, образовавшись в 1927 году. Его состав никогда не был точно определен. Скажем, Константин Вагинов формально входил в число основателей, но почти не принимал участия в деятельности общества. Дойвбер Левин имел большое влияние на товарищей, но писал исключительно прозу и сегодня полузабыт.

Несомненными обэриутами были молодые поэты Даниил Хармс и Александр Введенский. Они давно дружили, пережили влияние футуристов и зауми и находились в поисках нового языка. К ним присоединились Владимиров, Николай Заболоцкий. Само название группы придумал двадцатилетний поэт Игорь Бахтерев. Кроме того, к футуристам были близки некоторые философы, кинематографисты, художники.

Биография многих обэриутов была почти столь же мистифицирована или позабыта, как в случае Владимирова. Это касается даже сверхпопулярного ныне Хармса. Мы знаем его настоящую фамилию, Ювачев, но не можем представить его лицо в повседневной жизни. Есть только пара постановочных фотопортретов Хармса, в чужом монокле или в образе Шерлока Холмса на балконе.

Есть излучающие ужас снимки уже в тюрьме. Словно он не мог быть запечатлен в «простом», бытовом обличии. И, наверное, не хотел, если вспомнить рассказы о том, как Хармс ходил по Невскому в пилотке с ослиными ушами и с автомобильным клаксоном на трости.

Что вполне соответствовало философии обэриутов, которые искали новый язык для реальности, отменившей прежний мир. Намеренная алогичность, сопоставление несопоставимого, саморазрушающиеся конструкции языка и смысла, приоткрывающие прореху в новое пространство.

Творчество поэтов кружка реализовалось прежде всего в нескольких перформансах. Самый известный из них первый, названный «Три левых часа» (1928). Чтение стихов на вечере сменила постановка хармсовской пьесы «Елизавета Бам» и показ фильма обэриута-режиссера Александра Разумовского «Мясорубка».

Фильм не сохранился, как и большинство обэриутских текстов. Остался мультфильм Михаила Цехановского «Почта» по стихотворению Маршака, но таинственно исчезла его версия, озвученная голосом Хармса! Зато другие плоды сотрудничества Хармса с друзьями и Маршаком уже не исчезнут никогда.

Из авангардистов — в детские поэты

Именно после «Трёх левых часов» Хармсу и Введенскому сделали предложение, от которого нельзя было отказаться. Судите сами: у авангардных, даже «андеграундных» писателей в условиях ужесточения режима появилась возможность постоянно печататься в государственном журнале с тиражом в десятки тысяч экземпляров! Журнал этот был детский и назывался «Ёж».

Как портной без иглы, Как столяр без пилы, Как румяный мясник без ножа, Как трубач без трубы, Как избач без избы, — Вот таков пионер без «Ежа».

Предложение, по легенде, исходило от неразлучной пары Николая Олейникова и Евгения Шварца. Первый, автор приведённого выше стихотворения, был красным казаком, якобы убившим собственного отца. Второй — бывший белогвардеец. Оба — блестящие литераторы в «Детгизе», который возглавлял Самуил Маршак. Фактически же они были главными редакторами «Ежа» («Ежемесячного Журнала»), а затем и «Чижа» («Чрезвычайно Интересного Журнала»). В них дошкольники и пионеры первого десятилетия советской власти могли читать экспериментальную литературу под видом детской.

Редакция находилась в сердце Ленинграда, в доме Зингера, где сейчас расположен офис «ВКонтакте». В процессе подготовки номера писатели постоянно пародировали опыты друг друга. Многие стихи существовали в печатном и непечатном варианте, а сами планерки рассматривались как площадка для остроумия. Кстати, Хармс «вживую» был не так быстр на язык, как друзья, поэтому он отыгрывался на бумаге, в рассказах, где поочередно убивал ехидным словом своих коллег.

Взрослые — не поворачивается язык сказать «серьёзные» — эстетические и литературные опыты обэриутов, окончательно переоткрытые уже во времена перестройки, с тех пор многократно разобрали. На их фоне детские стихи и проза членов кружка словно бы потеряли в значении. А между тем именно эти книги читали несколько поколений жителей нашей страны, они формировали и меняли их литературные вкусы (если не отношение к миру).

Огромной популярностью у родителей дошкольников до сих пор пользуется книга Николая Радлова «Рассказы в картинках», впервые изданная в 1937 году. Немногие знают, что одним из авторов коротких шутливых подписей к этим советским комиксам был Даниил Хармс.

Дети и абсурд

Едва ли в какой-то другой стране детская литература была настолько же связана с авангардными опытами, как в СССР. Хотя толика абсурдизма, игры, фантастичности вообще характерна для сказок и детского фольклора. Этим, например, пользовались англичане Льюис Кэрролл и Эдвард Лири (которых крайне высоко ценил Хармс). Но в СССР 1920-х годов работали не английские эстеты, а уцелевшие в столкновении эпох молодые люди. Им хотелось обрести свой голос в безъязыком мире, научиться снова называть предметы в обществе, где отменили старую культуру. И чехарда детских стихов и рассказов совпала с этими песнями новых людей.

Говоря более конкретно, взрослые и детские стихи обэриутов похожи за счёт нескольких качеств: упрощенный синтаксис, прозрачный язык в стихах. Короткие предложения, перемежаемые наивными восклицаниями, а также классическими «сказочными» формулами. Так, известный рассказ Хармса про рыжего человека начинается традиционно: «Жил один рыжий человек», а потом выясняется, что рыжим он был лишь «условно», и так далее. Сказочно-детская свобода вымысла оказывается прямо связана с обэриутовской бессмыслицей.

В детских произведениях Хармса также спорадически возникает тема насилия. Но если в неподцензурной прозе писателя предполагаемая реакция читателя на все эти внезапные убийства и несчастные случаи балансирует между смертью и ужасом, в «детском мире» страх снимается, ведь там все понарошку. Как во сне.

К слову, писатели, знающие детскую психологию, хорошо понимают, как детям интересны эти мрачные темы. Их привлекает насилие, смерть, загробный мир. Разумеется, в случае явно детских текстов от темы остаются в основном завуалированные намеки да полуслучайные упоминания пуделя на топоре. Или такие строчки у Введенского:

В перемену в нашей школе
Говорил Степанов Коля:
— Самый меткий я стрелок,
Самый меткий, самый ловкий.
Помню, как-то из винтовки
Комара я ранил в бок.
Я к боям всегда готов.
Дайте тысячу врагов,
Из винтовки, из ружья
Уложу всю тыщу я!

В первой четверти XX века, впрочем, можно было писать и ещё откровеннее. Например, о войне и химическом оружии, как далее в том же стихотворении «Четыре хвастуна»:

А я, — говорит Сережа Ногин, —
Не растеряюсь во время тревоги,
Не испугаюсь удушливых газов,
Противогаз я достану сразу.
Противогаз помчится вперед,
Враг испугается и удерет.

Сны, насилие, время, вечность и смерть — это же темы «Елки у Ивановых» Введенского. Конечно, это совершенно недетская пьеса, но большинство её героев — дети, которым, согласно ремаркам, может быть от 1 до 80 лет.

Хармс и Введенский были, наверное, самые постоянные, плодовитые, неутомимые и, конечно, самые известные писатели в журналах

Правда, уже в 1931 году оба будут арестованы по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей» и отправятся в ссылку. С этого момента, совпавшего со смертью Юрия Владимирова, фактически нельзя говорить про ОБЭРИУ. Время экспериментов, новой мелодики и поэтики уходило, ненадолго задержавшись в литературной «детской».

Хармс и Введенский в итоге оказываются в ссылке и сперва живут вместе в Курске. Когда они возвращаются в Ленинград, в журналах они больше не печатаются.

В июле 1937 года арестовывают редактора «ЕЖа» Николая Олейникова, в ноябре его расстреляли. Введенского и Хармса арестовали позже, в 1941-м, они сгинули в тюрьме и на этапе с разницей в несколько месяцев (первый погиб в декабре 1941 года после ареста по дороге в Казань, а второй умер в психиатрическом отделении тюрьмы «Кресты» в феврале 1942 года). Дойвбер Левин погиб на фронте в первые месяцы войны. Как и в случае Владимирова, от всех этих людей не осталось даже именной могилы.

Зато долгожителем оказался основатель кружка Бахтерев. Он писал патриотические пьесы вместе с Разумовским — для Союза писателей — и экспериментальные стихи — для себя, а умер уже в 1990-е годы, оставив множество воспоминаний.

Последнее, возможно, прижизненно напечатанное стихотворение Хармса — об ушедшем в путь человеке.

…Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.
Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.

Не рифмуется ли это немного пугающее стихотворение Хармса с более бодрыми, но в глубине своей и меланхоличными известными стихами Введенского:

Потом от пристани веслом
Я ловко оттолкнусь.
Плыви, челнок! Прощай, мой дом!
Не скоро я вернусь.
Сначала лес увижу я,
А там, за лесом тем,
Пойдут места, которых я
И не видал совсем.

И, конечно, тут же есть параллель с «Песней туриста» Николая Заболоцкого:

Настанет осень,
К занятьям новым
Вернусь я крепким,
Вернусь здоровым.
Теперь пора мне
В далекий путь.
Прощай, товарищ,
Не позабудь!

Как известно, Заболоцкий в самом деле вернулся из своего «пути» и первым среди бывших обэриутов вновь попал в официальную печать со своими взрослыми стихами (то есть, как и Бахтерев, пережил репрессии и войну). Даже получил Орден Красного Знамени — правда, как переводчик грузинской поэзии. Ну, а детские стихи обэриутов с конца 1950-х снова начали публиковать отдельными книжечками и в хрестоматиях.

Дети и смерть

Еще одно искусство, которое с трудом делится на возрастные категории, — мультипликация. Здесь обэриуты тоже давно были признаны «своими». Если и не считать «Почту» Цехановского, первая экранизация-мультфильм Хармса («Веселый старичок» Анатолия Петрова) вышел еще в 1972-м. Гротеск мультфильмов вообще соответствует настроению обэриутских текстов. Причем инфантильная их притягательность грозит обернуться настоящей жутью. Как, скажем, легендарный мультик Александра Федулова «Потец» по одноименной поэме Введенского.

Впрочем, и эта жуть — то, что притягивает детский взгляд. Или взгляд любого человека, настроившегося на определенный, «колдовской» лад. Не зря первые строчки «Расскажи-ка нам, отец, что такое есть потец» перекликаются с «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца». Смерть и дети — вот общие герои андеграундного авангарда и пушкинской классики. В этом свете панибратство Хармса с «анекдотами» о Пушкине получает некоторое оправдание.

Так именно невидимые, неузнанные обэриуты стали прямыми наследниками самого известного русского поэта в деле конструирования русской литературы. И тот и другие отваживаются впервые назвать предметы мира исходя из своей воли и фантазии. Что есть качество ребенка, поэта, волшебника. Для них смерти на самом деле нет, потому что нет мертвого порядка и единственно верного языка, ограничивающего мир. Кошмарный сон открывает двери в рай детства, где нет времени, а есть только вечность. В частности, Введенский переработал пушкинскую легкость удачнее всех. Это касается как традиционных размеров и рифмовок, так и внешней простоты языка, в которой прячется загадка.

Если Хармс очень смешон, Олейников временами страшен, Заболоцкий слишком эстетичен, то Введенский лиричен и светел

Оттого, возможно, его неслабеющая популярность у маленьких и больших, рок-музыкантов и филологов — популярность, которую не подорвал ни советский запрет, ни техническое отсутствие изданий в 1990-е годы.