Нам часто кажется, что, если ребенок будет расти среди книг и без интернета, он станет «правильным» человеком. Что главное в воспитании — честность и возможность поговорить с родителями абсолютно обо всем. Что достаточное количество денег и большая квартира — это залог хорошей, крепкой семьи. Мы попросили героиню этого текста (сейчас блогера с пятитысячной аудиторией) поделиться своей историей, чтобы опровергнуть эти стереотипы.

«Зато я умная, зато я книжки читаю»

Я провела детство в Брянске и была единственным ребенком в семье. Мои родители по местным меркам — верхушка среднего класса, так что я никогда ни в чем не нуждалась: были и игрушки, и конфетки, и всё на свете.

Моя семья выделялась среди остальных. Папа — руководитель строительной компании. Он, думаю, иллюстрация успешного пролетария, как тот показан в фильмах Михалкова, главный герой «Утомленных солнцем», человек, который всего добился сам — по́том, кровью, слезами, всеми правдами.

Матушка — воспитатель детского сада по образованию, но, когда я появилась на свет, она по специальности не работала уже лет пять (по моему опыту, больше всего ментальных проблем у людей, мамы которых так или иначе связаны в образованием и педагогикой). Мне кажется, она проштудировала всю русскую поэзию — почти всю Ахматову, всего Мандельштама и Пастернака она знает наизусть. Такая дама с высоким гуманитарным уровнем.

Дома было неуютно. Мы жили в огромной шестикомнатной квартире, забитой антиквариатом и книгами, купленными на парижских барахолках или в малоизвестных букинистических лавках. Телевизор просто не выключался, мама и папа постоянно кричали (не всегда друг на друга, просто в семье было принято громко разговаривать). Мы жили по соседству с ближайшими родственниками, так что все ходили друг к другу даже не в гости, а просто по мелочам. Оттого дома постоянно стояла какофония из звуков, в которой нельзя расслабиться, толком отдохнуть.

Расслабляться у нас было вообще не принято — это был мир многозадачности, вечных споров и викторин

Обычная ситуация с утра: я просыпаюсь, прихожу на кухню и вижу маму, которая одним глазом смотрит в орущий телик, другим — в книгу, а руки занимает тем, что моет посуду. Она замечает мое присутствие, показывает на актера в телевизоре и спрашивает, знаю ли я, кто это. Признаться, что я не знаю, кто этот актер из советского фильма, было равносильно признанию в том, что я — некультурный и пропащий человек (десяти лет от роду): «Ну как ты можешь не знать, это же великий Басов!»

Моя мама была и есть большая противница интернета и западного кинематографа, так что вместо «Винкс», на которых росли девочки моего возраста, я смотрела советские фильмы и мультики, читала книги.

Выхода в интернет у меня не было лет до 15, что по тем временам уже было сродни отсутствию связи с окружающим миром. Пока все смотрели Versus Battle, я читала Дюма, Достоевского, Зусака, Мураками. В целом неплохая альтернатива. Я всё равно росла в довольно снобской семье и периодически испытывала такое легкое подростковое презрение к интересам и вкусам большинства: ну да, мол, пусть я не вписываюсь в вашу компанию, зато я умная, зато я книжки читаю.

«Я стянула колготки и потребовала себя отлупить»

Не помню возраста, в котором я бы считала своих родителей не только идеальными, но и умными. Не было ощущения авторитета, ощущения того, что родители могут быть в чем-то без сомнения правы. Я видела в них сожителей, которых я, конечно, очень люблю, но не понимаю, почему именно они диктуют мне условия, по которым надо жить.

В дошкольном возрасте родители просто не могли меня наказать, как-то подействовать на мое поведение. Не то чтобы я была проблемным ребенком, но у меня было очень твердое «я не хочу». Его пытались умерить сначала уговорами, потом шлепками, потом начали отбирать игрушки и книги. Но я очень скоро сообразила, что игрушки не будут отбирать, если не показывать своей привязанности к ним. Я как-то подсознательно понимала, что любимая игрушка — рычаг давления. А книги… Их бессмысленно было забирать, потому что весь дом в книгах. Отнимете одну — возьму с полки другую.

Были ситуации, когда мои родители пытались наказать меня телесно, но у них не всегда получалось. Я иногда сама приносила отцу ремень, как бы говоря: «Давай, попробуй».

Помню, мне было пять, я как-то провинилась. Я пришла в родительскую комнату с отцовским ремнем в руках. Маленькая девочка согнала с постели своего двухметрового папу, легла на его место, стянула колготки и потребовала себя отлупить.

Мама, видя это, растерянным голосом сказала: «Ну, шлепни ее, что ли, разок»

Я помню эту первую детскую победу, ощущение того, что я переиграла родителей, сломала правила игры. Меня еще ставили в угол, говорили: «Выйдешь оттуда через полчаса». Через час меня находили спокойно сидящей в том же углу. Я могла перебирать какую-нибудь тряпочку узорную или сочинять в уме рассказы, и мне нескучно было с самой собой — меня невозможно было наказать подобным образом.

Единственное наказание, которое меня действительно пугало, было следующим: мама оставляла меня одну в комнате, выключала свет и не разрешала вставать с кровати. Я очень боялась темноты — поэтому ревела и просила маму, чтобы она этого не делала.

Примечательно, что выключатель в комнате, где меня запирали, находился в ней же. Чтобы включить свет и облегчить свое положение, мне надо было просто встать на табуретку и нажать на выключатель. Сначала я пыталась это провернуть, но вскоре выяснилось, что у мамы слух, как у горной козы. Она слышала щелчок и сразу приходила из соседней комнаты, чтобы снова выключить свет.

«Она стабильно ходила по дому голая»

В нашей семье никогда не была табуирована тема секса — «Камасутра» лежала на полке с индийской литературой и рассматривалась в первую очередь как памятник культуры. Я с раннего детства подсознательно понимала, откуда берутся дети.

Когда я стала относительно взрослой, мама спокойно говорила о сексе, рассказала мне про меры предосторожности, контрацепцию и взяла с меня обещание, что я буду звонить ей или папе, если почувствую, что мне угрожает опасность. Политика была такая: «Захочешь рассказать — расскажешь, не захочешь — не надо».

Это в целом неплохо, но обратной стороной маминой открытости было полное неприятие моих личных границ. Да, подобное встречается во многих семьях, будем честны. Но если мы погрузимся в более тонкую материю, то увидим, что такие вещи, как детское восприятие тела, сексуальности и первых ее проявлений, мне привились в крайне искаженном виде. Будь я психологом или психиатром, я бы написала по маме докторскую диссертацию. Она стабильно ходила по дому голая.

Голая — то есть абсолютно голая. Для нее это было нормой, эту норму она пыталась привить и мне

Я тоже ходила совершенно голая, спала в таком же виде. Единственным, кого эта ситуация возмущала, был папа. Он в противоположность маме дома всегда был одет в штаны и кофту, спал в пижаме. Я помню, мне было лет семь-восемь, когда папа сказал маме: «Я тебя прошу, одень ребенка».

Меня же мамин обычай в детстве не смущал, мне казалось, что у всех так. Помню, как я в детском саду пришла с прогулки и, случайно стянув трусы вместе с колготками, решила это не исправлять и отправилась на тихий час прямо так. Через некоторое время зашла воспитательница, которая подтыкала нам простыни, и сразу же погнала меня одеваться. Не знаю, был ли потом разговор с родителями, но она была очень возмущена тем, что ребенок в детском саду спит без одежды и не видит в этом ничего плохого. А я правда не видела в этом ничего плохого.

Более того, мы с мамой спали в одной кровати вплоть до моего пятнадцатилетия

Напоминаю, у нас в квартире было шесть комнат, ничего в бытовом плане не мешало нам спать раздельно. Более того, когда мы переехали в новый дом, в мою детскую поставили белую мебель, поклеили кремовые обои — в общем, сделали всё под маленькую девочку. В итоге, сколько себя помню, там всегда спал папа.

Мама же не хотела меня ни на минуту от себя отпускать. Сейчас я это объясняю тем, что она родила меня поздно и вся ее любовь, всё ее внимание сконцентрировались на мне. Даже сейчас, рассказывая про мое младенчество, мама любит вспоминать, как ей было хорошо, когда она клала меня к себе на живот и читала, занималась своими делами.

Когда я захотела спать отдельно от мамы (это случилось-таки, в 14 лет), мы стали сильно ругаться. Мама плакала, эмоционально шантажировала меня, говорила, что я, желая спать одна, ее обижаю и раню. Уговоры и скандалы длились почти год, пока я наконец-то не отвоевала право спать отдельно. Думаю, что маме просто очень не нравился тот факт, что я вырастаю. Ей просто не нравились мои претензии на самостоятельность, она воспринимала это со страхом и агрессией.

«Слушай, у твоих половых губ какая-то форма странная»

Маме, помимо прочего, всегда хотелось, чтобы я была самой красивой, самой умной и вообще самой-самой. Проблема в том, что в жизнь она это претворяла через критику. Для нее критика стала главной формой любви.

Так, уже в старшей школе для меня стало нормой выслушивать каждое утро комментарии по поводу своей внешности. У меня легкое искривление позвоночника и одно бедро чуть выше другого. У мамы был обычай заходить ко мне в комнату, пока я одевалась в школу, и комментировать эту особенность: «Нет, ну вот это, конечно, нужно убирать. Очень некрасиво, очень плохо». Не обошлось без комментариев о том, что у меня неправильная форма груди, ноги чересчур пухлые и вообще тело выглядит не сексуально. Она вбрасывала подобные реплики и просто, блин, молча уходила.

У нас в двери в ванную комнату стояли защелки, которые мама научилась открывать со стороны коридора ногтем

Для нее нормальным было войти ко мне, чем бы я в уборной ни занималась, с расспросами о том, почему я заперлась и не слышу ее вопросов через стену. Или со спонтанным бесконтекстным вопросом или заявлением о том, что ей без меня скучно. А ей правда было скучно! Друзей толком не было, добиться внимания от папы вообще дорогого стоило. Ее правда съедали скука и одиночество.

Дошло до того, что я как-то принимала душ, она вскрыла защелку, зашла в ванную по какому-то своему делу, резко посмотрела на меня — и такая: «Слушай, у твоих половых губ какая-то форма странная». В этом месте должен быть тот самый мем из «Ералаша» — «Всё!».

С этой непрошеной откровенностью как-то уживалось то, что мама стыдила меня в 13–14 лет за интерес к теме секса. До 10 лет я удовлетворяла его медицинским справочником из книжного шкафа — листала картинки и схемы, изучала, как и что у людей устроено. Потом справочник наскучил, я стала искать материалы в интернете.

У меня, как я уже говорила, не было возможности много сидеть в интернете, отчего был довольно низкий уровень цифровой грамотности. Я не умела, например, чистить историю браузера и вообще не знала поначалу, что она есть. Мама это знала и ее периодически проверяла, а когда обнаруживала в истории поиска порно, звала отца и устраивала выговор. Причем видео меня не интересовали, я привыкла воспринимать эту информацию в виде текста и ходила за ней на какие-то левые околомедицинские сайты с ужасными по стилю эротическими рассказами «из практики». За этим чтением меня родители и спалили. Так стыдно мне не было никогда в жизни.

Причем скандалом дело не ограничилось. На протяжении нескольких лет мама и тетя подшучивали надо мной из-за тех рассказов, иногда вообще не к месту это делали. У мамы, например, были проблемы с желудком, и ей как-то стало дурно посреди ночи. Она вызвала скорую и приложила грелку к животу. Я тоже подскочила, стала спрашивать, чем и как могу помочь, на что получила ответ: «Не, не надо мне помогать, тебе же нравится вся эта медицинская тематика, ну смотри вот, наблюдай». Удивительно, конечно, что ей захотелось меня подколоть даже с острой болью в животе и посреди ночи.

«Папа открывает дверь, и меня встречает мощный лещ»

Нет, папа ангелом не был. Отмечу сначала, что в раннем детстве меня не били: инцидент с ремнем — скорее исключение, чем правило. Но родители дрались между собой. Помню, как папа пришел с корпоратива пьяный, и мама прям на пороге вцепилась ему ногтями в лицо. Он тогда со злости бросал в потолок антикварные венские стулья, отчего те разлетались на куски и оставляли следы на потолке.

Потом, в мои 16 лет, что-то в семье как будто сломалось, и произошло несколько довольно тяжелых эпизодов с домашним насилием.

В десятом классе я как-то не сдала зачет по истории. Это было трагедией для отца, который с девятого класса прочил мне карьеру лингвоэксперта и учебу в академии им. Кутафина, распланировал, на какой я пойду факультет и какие экзамены буду сдавать. В 10-м классе он поставил меня перед фактом, что я буду сдавать историю и обществознание, а готовиться к ним нужно уже сейчас, чтобы наверняка.

Я при этом всю жизнь горела литературой и тяготела больше к творчеству. Всё это наложилось еще и на депрессивный эпизод, я постоянно плакала и хотела спать, в общем, была в маловменяемом состоянии. Давление со стороны родителей с поступлением на специальность, которая мне неинтересна, было еще одним гвоздем в крышку гроба. В общем, я завалила зачет по истории и шла домой с ощущением, что сейчас отхвачу.

Приезжаю, папа открывает дверь, и меня встречает мощный лещ. Это был первый раз в жизни, когда меня охватил животный страх — я просто развернулась и побежала вон из подъезда. Папа меня догнал и поволок в квартиру, время от времени ударяя ногой в спину. В этом положении нас застал сосед, который спускался по лестнице.

Мы интеллигентно отвлеклись, оба встали и синхронно поздоровались: «Добрый вечер»

Просто потому, что сор из избы выносить нельзя. Сосед сделал вид, что ничего не происходит, и мы продолжили. Дома отец посадил меня за стол и положил передо мной учебник истории. Спросил: «Будешь учить?» Когда я ответила, что не буду, он положил руку мне на затылок и впечатал лицом в этот учебник. Эта сцена повторилась раз пять или шесть. Всё это время в соседней комнате сидел отец моей подруги, который пришел чинить компьютер. Он, как и сосед, сделал вид, что ничего не происходит.

Следующий эпизод пришелся на весну, когда я сдавала выпускные экзамены в лицее. Была пятница, и я тогда сообщила отцу, что не буду сдавать историю и обществознание, так как хочу поступать в театральный. Случился жуткий скандал, а в воскресенье папа снова меня избил.

Он зашел ко мне в комнату, требуя учить историю. Я отказалась: у меня выходной. Сначала он гонялся за мной, мы прыгали через раскладной диван, стоявший посередине комнаты. Периодически он меня ловил и бил — по лицу, в живот, со спины по почкам. Я при этом выражала свою ненависть к нему с помощью провокаций: «Ты каши мало ел?» Тут важно понимать, что я была тогда мелочью ростом 150 см, а отец мой — огромный мужчина, который в молодости занимался боксом.

Когда мы расцепились, я пошла на кухню попить воды, а вернувшись, застала папу плачущим. Я долго его успокаивала, минут 15, а он всё это время всхлипывал, как мальчик, и закрывал лицо руками со стыда. Потом он ушел готовить ужин, я уселась в угол и долго плакала сама.

«Они меня любят, но я им не нравлюсь, понимаешь?»

Мама с папой очень-очень сильно похерили мне психику и самооценку. Я в какой-то момент начала так себя стыдиться и ненавидеть, что перестала даже физически себя жалеть. Я резалась, носила обувь, которая изначально не подходила и натирала, делала кровавые мозоли на ступнях. Я могла мыться в кипятке. Могла царапать себя, вдавливать ногти в кожу. Последняя привычка осталась со мной до сих пор.

Более того, даже сейчас у меня стыд — одна из самых сильных эмоций: стоит мне ошибиться на работе или что-то не так сказать — и у меня сразу горят щеки, слабеют руки, начинает колоть под глазами.

Для меня стыд — это почти физическая, болезненная, мучительная эмоция

Из-за климата в семье у меня была большая проблема с социумом. Казалось, что общество не принимает меня и мне стыдно находиться среди людей. В шестнадцать лет я решила, что мне нужно срочно себя переделывать. Я буквально за три месяца переизобрела себя — вплоть до того, что переделала всю свою систему жестикуляции и мимики: то, как я улыбаюсь, как разговариваю, как артикулирую и даже, блин, моргаю.

Я тогда решила: окей, меня в детстве не научили общаться — значит, я посмотрю на окружающих и вещи, которые им нравятся, и всё это впитаю в себя, соберу новую личность. Я собрала ее и жила так с 16 до, мне кажется, 20 лет. Конец всему положили романтические отношения, в которых меня очень сильно любили и ценили. Только тогда я начала замечать, что через искусственную личность пробивается моя суть со словами: «Привет, вообще-то ты меня не убила, я всё еще здесь».

Ответственны ли за это родители? Я считаю, что да. Сейчас есть расхожий тезис, что нельзя винить родителей, ведь они тоже живут жизнь первый раз. Я просто не могу с ним согласиться. Взрослые уже были детьми и могут себя поставить на место ребенка, понять его. Чем больше к тому же у человека власти и физической силы, тем большая на него накладывается ответственность. Да, можно чего-то не понимать, нельзя не накосячить где-то в воспитании. Но есть же какие-то базовые вещи — вот не имеешь ты права бить того, кто слабее. К сожалению, не все родители это понимают.

Сейчас я уже взрослый, самостоятельный человек и стараюсь поддерживать хорошие отношения с родителями. Они присутствуют в моей жизни, потому что других родственников у меня нет и не будет. Я не могу до сих пор многое простить, но научилась их понимать. Они тоже стараются, и у нас всё правда налаживается. Я именно поэтому попросила об анонимности этого интервью.

Я в хорошем смысле просто обалдела недавно, услышав от мамы следующее: «Знаешь, я прихожу к мысли, что детей надо просто любить. Я поздно это поняла, вот мне уже скоро 60, но детей на самом деле надо было просто любить».

Я знала, что они меня любят. Любовь я всегда чувствовала, но я жила с ощущением, что я для них плохой ребенок, неподходящий. Они меня любят, но я им не нравлюсь, понимаешь?

Обложка: Shutterstock.AI / Shutterstock / Fotodom