В прошлый раз мы публиковали мысли подростка, выросшего в детском доме, о его отношениях с приемной мамой Юлей. В этот раз Саша (имя изменено) рассказал, как он привыкал к жизни вне детского дома и чем ему так не понравилась Москва. Текст опубликован при поддержке фонда «Измени одну жизнь».

«Я подумал, что от меня захотели избавиться»

Первый раз я вышел в город один у Юли на гостевом. В аптеку. Она попросила что-то купить. Сказала, что от дома до аптеки две минуты, подвела к окну и показала, куда идти. Я сказал, что понял, но на самом деле не понял. И даже не знал, что такое «аптека».

Я вышел из подъезда. Надо было идти прямо. Но куда прямо? Прямо была помойка. За помойкой стояли дома, за ними — еще дома. Нужно было повернуть налево, но повернуть налево можно было за любым из них. Куда поворачивать, я не знал, кружил между домами, и никакой аптеки там не было.

Я подумал, что Юля захотела от меня избавиться, а просьба эта из разряда «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Я вышел к автобусной остановке, сел на лавочку и приуныл. Понял, что аптеку я не найду, и просто смотрел на проезжающие машины. Потом я собрался с мыслями и опять пошел. Куда улица, туда и я. На одном из домов я увидел вывеску с медицинским крестом.

В баторе (так на сиротском жаргоне называют детский дом, от слова «инкубатор». — Прим. ред.) у нас с пацанами была привычка. Когда видим красивую девку — делим ее между собой. Один кричал: «Моя!» Другой: «Нет, моя! Моя!» Третий: «Моя!» И так мы спорили, перекрикивая друг друга, и присваивали девок себе.

Войдя в аптеку, я увидел аптекаршу и офигел — такая она была красивая. Я сказал про себя: «Моя!» Ощущая себя 20-летним красавцем, пошел на нее. Я подошел к прилавку и заглянул ей в глаза. Я смотрел на красивую аптекаршу и не заметил, как завис. Не знаю, сколько секунд так прошло, но в реальность меня вернули вопросы о том, буду ли я что-то покупать.

Я понял, что за мной очередь и что я стою, как идиот, и тупо пялюсь на девушку

Молчать больше было нельзя, но что говорить — я не знал. Я ляпнул название какого-то лекарства, и аптекарша как-то странно на меня посмотрела. Я покраснел и быстро пошел к выходу. Но реальность догнала меня снова. В зеркале. Вместо 20-летнего красавца, каким я себя воображал, в витрине отражался мелкий 13-летний, которому никогда не жить так, как он себе представляет.

Падение мое было полным. Позор — тоже. Я утер сопли рукавом и вышел на улицу. Но, несмотря на это, аптекарша стала героиней моих фантазий, я увез ее с собой в батор, и в мечтах моих мы были вместе.

Реальность в баторе была сложной. Зато в фантазиях можно было быть кем угодно. Ночами я всегда представлял девушек. Увидел красивую девку — той же ночью представлял себя с ней. И так по несколько ночей каждую.

Как-то в рекламе я увидел белый свитер с синими оленями, и так он мне запал, что каждую девушку я представлял в этом свитере

Я воображал, что просыпаюсь с аптекаршей в одной кровати и девушка идет готовить мне завтрак. Мы выпиваем по чашке кофе, она уходит на работу, а я беру со стола корочку копа, застегиваю кобуру и ухожу на задание. Я работаю секретным агентом. Или бизнесменом. И иду по улице с кейсом.

За ужином мы обсуждаем, как прошел день, а на ночь аптекарша вяжет мне свитер и читает стихи. Иногда я возвращался с заданий раненым, и она спасала меня, вытаскивая из меня пули. И много чего еще представлял я после похода в аптеку, всего уже и не вспомню. Помню, что аптекарша была блондинкой с голубыми глазами и свитер с оленями ей офигительно шел.

Зомби и мажоры

В баторе все мечтали попасть в Москву. Я попал, и мне завидовали. Но мне здесь не нравится. Мне приходится каждый день ездить в школу на метро. В вагон зайти у меня получается не всегда, потому что зомби-толпа ломится в него так, как будто это их последний шанс уехать и выжить.

Очень мало видел добрых глаз, в основном на меня бросают дерзкие, недружелюбные взгляды или пялятся от нечего делать. Мне кажется, этот город кишит ненавистью и злобой. Для торговых центров и магазинов ты объект, которому нужно что-то впарить и продать.

Никого не интересуешь ты — интересно, что у тебя в кармане, что ты можешь купить

Ошибка Юли была в том, чтобы отдать меня в школу мажоров. В моей школе учатся дети журналистов, режиссеров, редакторов и внуки советских деятелей. Я учусь на два класса ниже, и мало того, что одноклассники примитивны, так как живут на всем готовом, так они еще и младше меня.

Одеваются они в стиле «осознанной бедности» — с виду очень просто, но в брендовые шмотки из лакшери секонд-хенда. Я заметил, что, если человек небогат, он будет из кожи вон лезть, чтобы выглядеть модно и стильно, но его шмотки часто с «Алиэкспресса», а тот, кто богат, тот позволяет себе выглядеть просто, убого, иногда просто как бомж в олдскульных шмотках.

Тем у мажоров несколько: кто и где отдыхал, какой шмот купил

Юля говорит, что я имею опыт контраста. С одной стороны, я жил с никому не нужными детьми с социального дна, а с другой — увидел, как живет золотая молодежь. Она считает, что это урок того, что хорошее в человеке не зависит от материального положения и условий.

Плохо, мне кажется, и тем, и тем. Об одних родители не заботятся, потому что бухают или сидят, а от других откупаются, потому что заняты карьерой и работой. Одни употребляют дешевые наркотики, другие — более дорогие. Одни употребляют в подъездах, а другие — в квартирах богатых родителей, пока те в командировках. У нас отъезжали от тяжелых наркотиков, здесь парень в 15 лет умер от этого.

Мажоров я не понимаю. У них есть куча возможностей, но они тратят их впустую, а у баторских возможностей нет, и я не знаю, как они повели бы себя, если бы были.

В квартире я чувствую себя как в клетке. Я вырос в красивом месте, можно сказать, в лесу

Я люблю природу. Вокруг нас были черничные поляны, яблоневые сады, росла облепиха, груша. Моя любимая ягода — черноплодка. А в Москве черноплодный сок я нашел только в одном магазине.

В лесах рос папоротник, я строил себе дома на деревьях. Мог сплести гамак, повесить между деревьями и лежать. Однажды я поругался с Юлей, ушел в парк и сплел себе гамак из проволоки. Но в Москве это небезопасно, пришлось плести его на высоте, спать я там не смог. Было неудобно и высоко.

Здесь хорошие педагоги, здесь реально хорошо учат, есть возможность научиться круто рисовать. Но поступать я поеду в небольшой город, в котором есть филиал моего колледжа. В московском все то же самое: розовые и синие волосы, мода на лесбиянство, хипстеры, мечтающие стать дизайнерами. Все под копирку. А мне это не близко, я хочу работать руками. Туда, куда хочу поступать я, приезжает народ со всей России — думаю, они проще и у них более здоровая голова.

Москва пусть остается. Даже если получу здесь квартиру, то жить здесь я не хочу

Сдам ее и сниму дом в деревне. Там нет суеты, можно разжигать костер на заднем дворе, смотреть на огонь и на звезды, гулять по лесу. Я хотел бы быть художником по камню и по металлу. Жить на природе и приносить пользу свои ремеслом.

А пока мое любимое место в Москве — мой дом. Я сделал себе офигенную комнату: обои в ней из страниц «Русского репортера», по всему потолку лампочки, а под потолком — смоделированные самолеты, на стенах — номера машин с мосфильмовских развалов и всякие поделки.

Моя комната — моя мастерская. В ней я режу, строгаю, пилю. Но шуметь можно только до 19:00. Это же Москва.