Агния Барто призывала детей к добру и жёстко судила своих коллег-литераторов во времена, когда такое осуждение могло стоить — и стоило — им карьеры и даже свободы. В её биографии есть немало эпизодов, о которых поклонники Барто предпочли бы забыть. Но её стихи нравятся детям, и даже сегодня родители-гуманисты снова и снова читают про зайку. Лиза Биргер рассказывает историю главной детской поэтессы СССР.

Барышня из балетного училища

17 февраля 1906 года в Москве в семье ветеринарного врача Льва Волова родилась дочь Агния, единственная и любимая. По свидетельству дочери писательницы Татьяны, на самом деле Барто родилась в 1907. Она приписала себе год, чтобы получить «селёдочный паек»: в послереволюционные годы рабочим раздавали селёдочные головы. 15-летняя Агния притворилась шестнадцатилетней, чтобы пойти работать делопроизводителем в «Главодежду».

Задержалась она там ненадолго. Уже в 1925 вышли первые сборники её книг, и началась слава первой советской поэтессы. Но когда революция ещё только маячила на далёком горизонте, из Барто воспитывали барышню: стихи, книги, няня, балет — обычное буржуазное детство, о котором сама она, став советским поэтом, старательно не вспоминала.

Родители будущей поэтессы — евреи-литваки — были людьми образованными и несколько утончёнными. Отец приложил все усилия, чтобы передать дочери свои представления о прекрасном: Лев Волов любил Льва Толстого и учил дочь читать по его «Азбуке». Она ходила в гимназию и в балетное училище, но большого таланта к танцам не проявила. Зато с четырёх лет она сочиняла стихи, поначалу подражая Анне Ахматовой и заполняя целые тетрадки «сероглазыми королями».

Восхищалась Владимиром Маяковским. В книге воспоминаний «Записки детского поэта» Барто рассказывала, как впервые встретилась с ним: она играла в теннис на Акуловой горе в Пушкино, он жил на соседней даче. И хотя она так и не решилась познакомиться, смелые рифмы Маяковского, его манера писать «лесенкой», конечно, сильно повлияли на поэзию Барто.

Существует легенда (её, кстати, рассказывала сама дочь писательницы, Татьяна Щегляева) о том, как Агния Барто начала писать стихи для детей. На выпускной экзамен хореографического училища якобы пришёл сам нарком просвещения Луначарский. На экзамене Агния читала «Похоронный марш» собственного сочинения. На следующий день юную поэтессу вызвали в наркомат и велели писать стихи для детей.

Она долго сомневалась, не стоит ли ей писать для взрослых, и вспоминала, как хотела обратиться за советом к Владимиру Маяковскому. Она пришла к поэту на выступление, в конце Маяковский показал на детей в зале и сказал: «Вот для кого надо писать». И Агния Барто стала писать для детей.

Любовь к Чуковскому и борьба с Маршаком

Первые стихи Агния писала вместе со своим первым мужем, Павлом Барто. Они поженились в 1924, три года спустя у них родился сын Эдгар, но сразу после этого супруги развелись. Звонко звучащую фамилию «Барто» Агния оставила себе. Первый супруг этого так и не простил ей всю жизнь: он тоже был детским писателем, но на всю жизнь остался «мужем Барто». Он, впрочем, отомстил, опубликовав их юношеские стихи, которые Барто просила его не печатать. Например, «Девочку чумазую» («Ах ты, девочка чумазая, где ты руки так измазала? Чёрные ладошки; на локтях — дорожки»). Читатели возмущались: разве советские дети так себя ведут?

Первые книги Агнии Барто, «Китайчонок Ван Ли» и «Мишка-воришка», вышли в 1925 году. Они ещё конъюнктурные, насквозь политические: в одном стихотворении воришка перевоспитывается под влиянием пионеров. В другом — китайский мальчик марширует с пионерами по Красной площади, спасённый от мирового империализма. Книга «Братишки» (1928) — колыбельные песни матерей мира, которые жалуются на эксплуатацию и мечтают о революции, — стала одной из тех, что сжигались на кострах в нацистской Германии.

Это был уже поэтический успех, но ещё не лирический. Поэтесса и сама понимала свои слабости. Поэтому ходила учиться у лучших: сначала у Чуковского, потом у Маршака. Чуковский был с ней внимателен и добр («Он был добрым человеком», — скажет потом Барто его дочери Лидии, исключая её из Союза писателей), хоть и ругал её стихи за недостаточную лиричность. «Только лиричность делает острословие юмором», — учил Чуковский и корил Барто за «рюшечки, оборочки, бюстгальтеры и прочие вспомогательные средства», с помощью которых она пыталась слепить красоту.

Агния злилась, обижалась, искала своё собственное вдохновение в фольклорной поэзии, но советам следовала. Её лучший сборник, «Игрушки», вышедший в 1936 году, — это лиричность, доведённая до ударной силы хокку. Зайку бросила хозяйка, мишке оторвали лапу, бычок вздыхает, что сейчас упадёт — просто воплощённое русское страдание, которое найдёт продолжение только много лет спустя у Виктора Пелевина.

Учёба у Маршака превратилась в настоящую битву. Они ругались, обзывали друг друга правыми и левыми попутчиками и приспособленцами. Вашим «подмаршачником» я быть не хочу, объявляла ему Барто. И всё же хотела учиться у него, хотя он гораздо чаще ругал её, чем хвалил: Агнии не хватало цельности стиха, завершённости каждого образа, внимательному отношению к слову.

Барто вспоминала, как однажды сказала Маршаку: «Давайте встретимся в следующий раз только тогда, когда вы примете всё мое стихотворение в целом, а не отдельные куски или строчки». Он пришёл к ней много лет спустя, в 1938, со стихотворением «Снегирь», и сказал: «Прекрасное стихотворение, но одно слово надо изменить: „Было сухо, но калоши я покорно надевал“. Слово „покорно“ здесь чужое». Барто послушалась учителя. В дальнейшем мальчик надевал калоши уже не покорно, а «послушно». Ахматовщина была искоренена.

«Мне хочется спросить у вас: почему вы такая злая! Откуда в вас столько злости?»

Агнии Барто далеко не всегда приходилось легко. Когда в 30-х годах начались гонения на недостаточно пролетарских писателей, доставалось и ей. В статье в «Комсомольской правде» критик Израиль Разин писал, что Барто пишет «псевдосоветскую и псевдообразовательную литературу», её стихи обсуждались на собраниях, где немало доставалось её сложным и слишком авангардным рифмам.

Барто поспешила отречься от Чуковского, по которому в то время с подачи Крупской шла пальба из всех орудий. В 1930 году Барто и ещё 19 писателей подписали открытое письмо против народных сказок и сказок Чуковского. «Мойдодыр», например, обвинялся в оскорблении чувств трубочистов: «Нельзя давать детям заучивать наизусть: „А нечистым трубочистам — Стыд и срам, стыд и срам!“ — и в то же время внедрять в их сознание, что работа трубочиста так же важна и почётна, как и всякая другая».

Своего учителя Барто предаст ещё дважды: в 1944 году, когда Чуковского вызовут в Союз писателей и пропесочат за «Военную сказку», он расскажет своей дочери Лидии, что «ниже всех» была Агния Барто. Спустя 30 лет, 9 января 1974 года, голос Барто будет самым громким на процессе исключения дочери Чуковского, Лидии, из «Союза писателей»: «В своих письмах Корней Иванович хвалит мои стихи, благодарит меня. Он очень ценил мои стихи. Он был добрый человек. А вы — злая. Откуда в вас столько злобы? Опомнитесь, Лидия Корнеевна, подобрейте!».

Чем больше стихи поучали, тем более неловкими получались

В целом судьба Агнии Барто в СССР была более чем счастливой: Сталинские и Ленинские премии сыпались на неё в послевоенные годы как из рога изобилия. Она была счастливо замужем за «самым красивым деканом» страны Андреем Щегляевым. Омрачала этот счастливый брак смерть её сына Эдгара: за несколько дней до Победы, 5 мая 1945 года, он поехал кататься на велосипеде перед ужином, на него наехал на грузовик, и он моментально умер от удара в висок.

Этот удар, от которого Барто так никогда и не оправилась, стал знаком какого-то её личного внутреннего поворота. До этого она старалась писать о маленьких проблемах детей, и её частный детский мир становился способом эскапизма от необходимости прославления советской действительности. После войны Агния Барто восхваляла её уже с некоторым остервенением. Так возникла, например, поэма «Звенигород» (1947) о детском доме сирот войны.

Появилось стихотворение «Петя рисует» 1951 года, где мальчик рисует советскую действительность весёлыми красками, а американскую жизнь — чёрными. Затем было опубликовано её открытое требование в «Литературной газете» обличать в стихах «лживую американскую свободу», рассказывать детям «о том страшном, опустошённом мире, где всё проникнуто духом насилия и смерти». В 1967 году, на Четвёртом съезде Союза писателей, она предостерегала писателей от опасности «сбиться на боковую тропинку только словесных поисков».

Как это непохоже было на саму Барто, посвятившую словесным поискам большую часть 20-х и 30-х годов. Теперь она писала экспертные заключения на процессе Синявского и Даниэля, доказывая антисоветскость их текстов, выступала обвинителем на процессе исключения Галича из Союза Писателей в 1972 году. В сложном, особенно сегодня, вопросе, стоит ли судить писателя по делам или только по словам, Барто — не самый правильный пример.

Все её лучшие тексты были написаны в отрыве от политической деятельности до, так сказать, активизации этой стороны её жизни.

Чем больше она убеждала себя, что стихи должны поучать и просвещать, тем более неловкими эти стихи у неё получались

Когда сегодня мы клянёмся Агнии Барто в вечной любви, мы чаще всего имеем в виду те самые довоенные «Игрушки». Детская поэзия в них действительно доходит до своего краткого философского совершенства. Она остаётся в пятёрке самых продаваемых детских писателей в стране, опережая в рейтинге Носова и Маршака. Но при этом единственный памятник ей стоит в Волгограде: гигантский бронзовый зайка, сидящий на кипе книг, — воплощённая, простите, пошлость. И много меньше, чем Барто, даже за все свои грехи, на самом деле заслуживает.

Фото на обложке: Лев Иванов / РИА Новости